За что?.. (джен)

Они снова поругались. На сей раз уж точно на пустом месте: Франсуа читал книгу, а Виктор зачем-то ее раскритиковал. Мог бы и промолчать, знает же, что кузен обожает этого писателя. Нет, нужно было лезть под шкуру. Теперь опять мучительно совестно под взглядом его единственного серого глаза, смотрящего с укором и всегда одним и тем же вопросом: «За что вы так со мной?».

Виктор молчит, стоя у окна, не оборачиваясь, чувствуя затылком, что Франсуа не отрывает от него взора. Он сам не знает, за что. Он давно запутался, что же ощущает по отношению к Франсуа: ревность, ненависть, любовь ли?.. Он готов задушить его своими же руками, и в то же время, стоит только Франсуа попасть в передрягу, Виктор бросает все силы, чтобы его вытащить.

Франсуа никогда не обижается долго. Пройдет полчаса, и он забудет ссору. А он, Виктор, будет помнить еще месяц. Еще месяц будет ныть в груди и биться в голове мысль, читавшаяся в во взгляде кузена: обидел, опять обидел, а за что? За что?..

* * *

Небо в июне высокое и синее-пресинее, без единого облачка. Солнце светит ярко, и зелень леса кажется изумрудной. Трава слегка желтая, сухая, на ней не очень приятно лежать, но Франсуа преспокойно валяется, запрокинув голову к небу и подложив под затылок руки. Виктор сидит рядом и слушает. Франсуа всегда что-то слышит, когда так лежит, а он — ничего и никогда. Ну, поют птицы. Ну, журчит где-то ручей… И все, что в этом такого?

— Виктор, неужели вы так и будете сидеть, как на похоронах? — голос Франсуа кажется таким родным и теплым.

— Не вижу смысла валяться, как это делаете вы, — а у самого голос холодный, словно январская стужа. Ведь хочется сказать не это и не так!..

— Ну что вы, погода прекрасная, неужели вы не слышите этой музыки природы?..

Франсуа смотрит на него и улыбается, а Виктор чувствует, что готов провалиться сквозь землю от стыда, что не слышит; что у него не такая чуткая и добрая душа, что он не может, в конце концов, даже говорить ласково…

* * *

Франсуа сидит за столом, уставший, разбитый, бледный. Одна нога у него в пыльном, рваном у голени сапоге, вторая — раненая — в башмаке. Он напряженно всматривается в карту, обхватив голову руками, сжимая пальцами виски. Перед ним стоит уже давно остывшая чашка с каким-то отваром. Свеча колышется, бросает блики на его лицо, и Виктору кажется, что Франсуа — старик, хоть кузен и младше.

— Иди спать, — он редко говорит Франсуа «ты», но сейчас сердце у него ноет и обливается кровью.

— Закончу — пойду, — огрызается Франсуа, даже не поворачиваясь.

Виктор подходит и задувает свечу. Он не любит, когда Франсуа не слушается, особенно когда это касается его здоровья. Кузен продолжает сидеть, как и сидел, и в полумраке Виктор вдруг видит, что у него вздрагивают плечи.

— Франц?.. — он подходит, в нерешительности замирает рядом и молчит, не зная, что сказать.

Кузена давно грызет какая-то печаль, Виктор это видит. Франсуа никогда ничего ему не рассказывает, а он никогда и не просит, хотя надо бы.

— Виктор, уйди… стой, нет… не уходи… — Франсуа вскидывает голову, и в темноте видно, как блестит его взор. — Останься… Страшно.

Франсуа всегда боялся темноты. Боялся до тошноты и физической боли, он задыхался в ней и сходил с ума — Виктор помнит это еще с детства. Приобняв за плечи, он помогает ему встать, хотя трость валяется под ногами и в помощи надобности нет. Франсуа шатает, словно пьяного, но ведь он не пьет.

Виктор укладывает его на своеобразную постель, наспех сделанную из ящиков и соломы, накрывает шинелью и замирает в нерешительности рядом, не зная, что же еще можно сделать. В груди болит от острой жалости к, казалось бы, ненавидимому человеку. А за что ненавидимому?..

Виктор присаживается рядом и берет кузена за руку. Франсуа слабо улыбается ему, безмолвно благодаря, и прикрывает глаз. Ему не нужно много времени, чтобы уснуть, и Виктор давно мог бы уйти, но он все сидит, напряженно и нервно всматриваясь в измученные черты раненого, и вдруг осознает, что же именно его раздражает в Франсуа: то, что он лучше. Лучше и выше, в тысячу раз выше — морально.