Светлячки (джен)

* * *

В саду темно. Темнота струится по крыше “Кофейной гущи”, льется на верхушки деревьев, затапливает траву — ступи, кажется, и утонешь по колено.

Вместо всплеска слышится стрекот — из травы взлетают ярко-желтые искры и устремляются к раскидистому дереву, высвечивая жилы массивных ветвей.

— Местная магия?

— Обыкновенные светляки, — криво улыбается Макс и делает еще шаг, поднимая в воздух новую стайку, но эта начинает виться вокруг него, щекоча голые руки и шею. — Только чрезмерно любвеобильные. Но ты, надеюсь, достаточно грозный дядя, чтобы насекомых не бояться.

— К твоему сведению, Макс, грозные дяди обычно всякой безобидной ерунды и боятся, — радостно говорит Джуффин, деловито шурша меховым сапогом в траве, и навстречу ему вскидывается такой же вихрь — только почему-то искристо-синий. — Знавал я колдунов, которые насмерть кого хочешь проклянут, а гром услышат — так ищи под шкафом торчащий зад... Но на твое счастье, я карабкаться повыше и полы лоохи подбирать не стану.

— Многие душу бы продали за такое зрелище, — отзывается Макс рассеянно. — Великий Кеттариец — да с задранным лоохи при виде какого-нибудь комара…

Он замолкает, так и не договорив, и садится прямо на землю под пестрым от огоньков деревом, прямо в теплую и холодную одновременно росу, прямо в завитки дымчатого тумана, прикорнувшего в траве. Проводит ладонью, собирая влагу, говорит — как извиняется:

— Триша сейчас с одеялами прибежит и станет ругаться, что я издеваюсь над гостем. В мокрую траву сажаю и даже горячим кофе не отпаиваю.

— А ты отпаивай, — разрешает Джуффин, не глядя на Макса: он занят тем, что косит глаза и пытается переманить на палец усевшегося ему на нос светляка. Посмотреть — так и подумаешь, что нет в мире важнее занятия. — Нечего хорошим кошкам из-за таких, как ты, нервничать и зря мяукать.

— Боюсь, после кофе, сваренного лично Франком, мои экзерсисы тебе покажутся не лучше, чем приснопамятная камра, — вежливо предупреждает Макс и, задумчиво сощурив один глаз, откидывает голову и упирается в дерево затылком. — Да и нет нужды, потеплеет сейчас. Саду ты нравишься.

Воздух теплеет почти незаметно, но Макс чувствует. Не изменение температуры, нет, но как сгущается, перекатывается невидимая материя, из которой этот сад соткан, желая угодить хорошему гостю. Остальной город стал тверже и так явно не чудит, но здесь, на границе, все иначе. Город похож на пирог, в центре почти пропеченный, а по краям еще мягкий и даже не зарумянившийся. И ничего удивительного нет в том, что гость, усевшись рядом — плечо к плечу, темно-серое лоохи к простой рубашке в тонкую полоску, — довольно скалится: для него и земля, наверное, высохла и периной притворилась.

Неугомонного светляка Джуффин сажает на тюрбан, и теперь на верхушке его словно горит лампочка с новогодней гирлянды. И весь Джуффин сияет, как настоящая елка, знаменитой своей улыбкой “с-вами-говорит-старый-добрый-джуффин-халли”, только его-то в отличие от наряженной елки не погасишь, выдернув шнур из розетки.

Макс рассеянно шарит в траве, но вовремя одергивает руку: раньше, чем пустота касается пальцев. Закурил бы он сейчас с удовольствием, но нельзя: на границе нырнуть в Хумгат проще, чем где-либо, но и щель здесь грозит разрастись, как дырка на ткани от неосторожного рывка. Вместо сигарет из чужого мира он нашаривает в траве острый камешек и рассеянно подкидывает. Ловит и подкидывает снова.

— Макс, кончай ты дурью маяться, — Джуффин, кажется, камешек сейчас схватит сам. — Я не кусаюсь.

— Не кусаешься, — рассеянно подтверждает Макс, зажимая игрушку в пальцах. — И головы врагам не откусываешь, как ни просят, да и друзьям — только по большим праздникам. Сам не пойму, чего дергаюсь.

— Это ты думать начал, — подсказывает Джуффин таким умным голосом, словно он доктор из детских книжек — стоит с градусником наперевес над краснощеким пациентом, тревожно нахмурившись, и палец указательный воздевает: все, дескать, оттого, что без шапки в мороз гулял и снег ел. — А тебе это вредно, уж вот сколько раз тебе говорили. Но что поделать — постоянно эта напасть с тобой приключается.

Макс неопределенно кивает: да, вот этой самой головой, дурацкой и лохматой, думаю. Зачем-то.

— Вот и сегодня ты и от радости посиять успел, и надулся пару дюжин раз, пока думал, что я рассказом занят и не вижу, и с мордой кирпичом посидел, и примириться со всем сразу попытался — и ведь получилось, но так нет, потом зачем-то начал думать и накрутил себя от души. И теперь вместо того, чтобы поорать всласть или дать уже мне по морде, сидишь и в бездну свою личную таращишься.

— Хорошо ты меня знаешь, — воздух в саду наливается теплом и запахом ранней осени, солнца и прелой травы, и каких-то цветов, но голос Макса звучит стыло и равнодушно. — Думал всегда, это ты такой уникальный проницательный колдун, хрен знает сколько проживший, который всех нас насквозь видит… И даже меня, такого сложного, как книжку, как букварь читает. А вышло-то, что и букварь этот тобой написан.

Светляки взмывают вверх, взволнованно стрекоча. Гаснут прямо на лету, прячутся под листья, сиротливо жмутся друг к дружке. Камешек из руки Макса падает в траву.

— Не приписывай мне ложных заслуг, сэр Макс, — Джуффин наискось рассекает его острым взглядом и заключает: — Такого дурака, как ты сейчас, я не придумывал. — И неожиданно ворчит почти возмущенно: — Надо мне еще всякую пакость создавать! Уж не знаю, где ты этого нахватался, но по ерунде страдать ты мастер и без моего влияния.

— Разочаровываю? — одним только ртом улыбается Макс, повернув к нему голову. — Ну извини.

— Извиню, — насмешливо обещает Джуффин, — когда с этими глупостями закончим. А то и ты придуриваешься, и я не знаю толком, что с тобой таким делать.

Макс только глаза округляет: ты — и не знаешь? Ой ли?

— А чего ты удивляешься, скажи мне на милость? От болтовни спасительной ни о чем тебя воротит, о серьезном язык не поворачивается — и не повернется, пока ты запинаешься на каждом моем слове и находишь, к чему прицепиться на твою любимую теперь тему. Мне тебя разве что усыпить на пару дюжин дней — ты во сне всегда лучше отходишь и важное от ерунды отделяешь, но тут, боюсь, случай не тот. Вот и думаю, а пока думаю, от тебя даже насекомые разлетаются.

— А они тут вообще только сегодня появились, — неожиданно переводит тему Макс, запрокидывая голову и вглядываясь в тесно сплетенные ветки с недоумением. — Раньше тут только зверьки из тумана были. Гусеницу еще как-то видел. А эти — новички.

Моргнув, он оглядывается на Джуффина и долго, серьезно его разглядывает — и усмешку его кривую понимающую, и хищные даже у этой добродушной маски глаза, и складки на теплом лоохи. Говорит:

— Я вот тоже нихрена не понимаю, как тебе теперь со мной. Как пойму — скажу. А пока просто внимания не обращай, ладно? Как будто это простуда такая, с осложнениями на характер, мерзко, но не смертельно.

Джуффин одобрительно кивает, даже подмигивает — не привычно, как заговорщик, а так, мол, ладно уж, не раскисай, — и говорит:

— Ничего, глядишь, по мостовым нашим пройдешься — и сгинет твоя простуда как не было.

— Мостовым бы не сгинуть, — напоминает Макс, слабо улыбаясь.

— Ну уж эту проблему я решу, — просто обещает Джуффин.

Макс, подумав, кивает — принимая эту его уверенность и незаметно распихивая по всем карманам. Дерево над их головами вспыхивает желто-синими искрящимися гирляндами.