Мария Кюри (джен)

Жил-был пес. И однажды он стал человеком. Потому что псы не боятся крыш.

Россия на то и Россия, чтобы не иметь оградок.

Этот дом называют домом самоубийц. Статистика часто врет. Статистика говорит, что с этой крыши улетело около пятидесяти человек. Статистика никогда не приписывает: «плюс один».

Хронические фантомные боли головы. Хроническая беременность. Хронический суицид.

Я часто говорю с самоубийцами. У них разные причины, хотя я предпочитаю говорить со своим внутренним голосом.

Самоубийство — двойное. Самоубийца — один.

Хронический.

Этот дом находится на улице Тихой и не имеет номера. В моем школьном деле было написано просто — «Тихий дом». Общепринято, доступно. С недавних пор говоряще.

А знаешь, я, говорю я себе, ты ведь приходишь сюда уже в восемьдесят первый раз. Ты что, все еще не можешь решиться?

Да нет, отвечаю я себе, мне просто кул. Ничего личного, братан. Мне элементарно кул.

Я бываю разумной и бываю разумной. Разумность эта имеет разные оттенки, понятные лишь тому, кто, собственно, и говорит о разности.

Вечный внутренний диалог. Вечный внутренний конфликт.

Чем больше эмоций изображаешь, тем меньше эмоций в настоящем тебе.

Ага, философия стакана. Чем толще стенки, тем меньше всего помещается.

Стекло лопается от высоких температур и голосов.

Бензин, апельсиновый сок и кошачья моча.

«Твиттер» ограничивает ста сорока символами. Я использую шесть. Моя лента пополняется восемьдесят первым одинаковым твитом.

Оруэлл лжет. За мной наблюдаю я сама, — мой внутренний голос.

Я живу в Тихом доме. В нем прошла вся моя жизнь. Первое исследование крыши, первый поцелуй на крыше, первый секс на крыше. Двенадцать, тринадцать.

Я — Мария Кюри. Я — Жанна Д’Арк. Я — Жорж Санд. До Нефертити мне далеко.

Никто не знает, брила ли она ноги. Это знают статистика и Оруэлл. Статистика и Оруэлл лгут.

Прикрывают ли последователи бодипозитива свое тонкое душевное устройство небритыми ногами?

Жанна Д’Арк носила мужские доспехи.

Я не обладаю женственностью и не проявляю мужества.

Я — моральный трансвестит. Отношусь к тому и этому. К чему — не понимаю.

Мой первый секс на крыше сопровождался рассветом, пением птиц и резкими, схожими с пилой, мелодиями.

Я умею отключать слух — и обычный, и воображенческий. Шум машин, облаков и самолетов уходит на второй план. Я слышу лишь тиканье наручных часов и неожиданно улучшившимся зрением наблюдаю за женщиной. У нее три пары грудей.

На нос падает дождинка.

Все мы ангелы. Только крылья нам отрубают в разное время. А у кого-то они есть — невидимые.

Ангельские объятия очень мягкие и пахнут детьми.

Ангельские крылья пахнут присыпкой и влажными салфетками.

С этой крыши бросилась моя подруга. За день до полета она завалила мои личные сообщения длинными откровенными, — абсолютно неожиданными для меня.

Она лесбиянка.

У нее было шестнадцать попыток суицида.

Она слушает «Evanescence».

Когда она смотрела на свою бывшую, у нее теплело в груди и в глазах — от слез.

Она возвращалась к ней три раза, и каждый раз ее бывшая изменяла ей с несколькими мужчинами.

Мои перышки шевелятся и стряхивают капельки. Прямо как кошки.

Все считают тебя добрым, но ты просто безотказный.

Женщина с шестью грудями снимает меня на мобильный. Я насвистываю что-то из Шопена или Меркьюри. Мои привычки живут отдельно от меня.

Я могу плюнуть на нее.

Я могу показать «пис».

Я могу прыгнуть.

Показываю ей средний палец.

А она вообще видит?

Мария Кюри защищена радиацией при жизни и после.

Моя защита — клеймо хронического суицидника.

Восемьдесят второй твит.