Портрет (гет)

Малфой-мэнор сиял рождественскими огоньками, огромная ель цепляла макушкой завитки лепнины на потолке, а старый лорд Малфой вел неспешный серьезный разговор с тем, кого любил больше всех на свете и кому желал безграничного счастья…

* * *

— Нет, мой внук, я и слушать не хочу обо всех тех глупостях, что ты тут наговорил. И не потому, что не желаю проникнуться силой ваших чувств с мисс Кавендиш. Я понимаю и где-то даже сочувствую, но… Поверь своему старому деду, пройдет время, и ты примешь мою правоту и, я хочу надеяться, скажешь мне спасибо. За бессмертную любовь и бешеную страсть вы со своей …э-э… избранницей, — Люциус сделал усилие, чтобы сохранить серьезный и душевный тон, и продолжил, — принимаете детское желание любви, вполне понятные потребности взрослеющего организма и игру гормонов…

Скорпиус нахмурился и твердо возразил любимому деду: — Я думаю, что вы уже не помните, как это бывает. Я знаю, что ваш брак с бабушкой был заключен по настоянию прадеда. И…

— Я бы на твоем месте на этих словах закончил спич, Скорпиус, — скупым жестом старый лорд Малфой остановил внука. — Я безмерно ценю мою жену. Я уважаю ее и благодарен этой благородной женщине за то, что наш брак был счастливым и устойчивым, за прекрасного сына и чудесного внука. Скорпиус, дорогой, любовь, о которой ты говоришь, редкая гостья в нашем мире. И пусть все, что ты о ней слышал, правда, пусть это драгоценный дар, но рассчитывать на то, что именно она одарила тебя своим прикосновением, просто глупо. Она приходит к тем, кто способен отдать ей все и посвятить этой капризной и могущественной богине всю жизнь без остатка. Поверь, дорогой внук, пока что это не про тебя.

Скорпиус посмотрел на маленькую рождественскую фею, что порхала с ветви на ветвь, зажигая крошечной волшебной палочкой огоньки, и прошептал:

— А ты видел ее? Ну… настоящую любовь.

Вопрос заставил старого лорда нахмуриться. Он помолчал еще какое-то время, откинулся на спинку любимого кресла и просто ответил:

— Да, мне повезло увидеть, как это происходит.

И замолчал, будто вглядываясь в те времена, когда ему довелось стать свидетелем прихода в этот мир настоящей любви.

— Дедушка, ну пожалуйста, расскажи, — Скорпиус законючил совсем как маленький, забыв о том, что еще недавно собирался доказать деду, что он уже вполне взрослый и серьезный, чтобы жениться по любви.

Он устроился на пушистом ковре, как когда-то в детстве, когда лорд Малфой рассказывал ему на Рождество волшебные истории.

— Хорошо, — согласился Люциус. — Но с одним условием. Ты никогда не будешь спрашивать, откуда я знаю некоторые детали этой истории. Скажем так: рядом, с нашим героем постоянно был его… приятель по школе, которому ужасно любопытно было все, что происходит с этим человеком. Он-то и рассказал мне некоторые детали, а остальное… Кое-что я видел сам, а кое-что легко предположить, ведь почти вся молодость этого человека была на виду… Итак…

Наш герой — небезызвестный тебе мистер Гарри Поттер. Эта история началась на второй день его обучения в Хогвартсе. Он банально заблудился в замке. Представь себе, бывает и так…

* * *

Гарри был готов взвыть от досады. Нет, он никогда не научится ориентироваться в этом огромном мрачном замке. Кругом высились стены с грубой каменной кладкой, совершенно одинаковые ниши с начищенными рыцарскими доспехами, лестницы, повороты, и никого. Весело, нечего сказать… И тут его осенило: портреты! Надо спросить, и они наверняка скажут, где в этом замке башня Гриффиндора.

Как назло, большинство рам, развешенных по стенам, были пусты.

«И какие такие важные дела могут быть у нарисованных людей?» — спросил сам себя мальчик с досадой. Его план дал трещину, споткнувшись о слишком большую любовь персонажей картин к общению по вечерам. И тут он заметил…

Эта картина висела вроде бы со всеми вместе, но все же в стороне от остальных. На берегу моря сидела девчонка. Уперев подбородок в острые, прикрытые простой тканью коленки, она смотрела, как солнце садится в блистающее бескрайнее море. Прохладный ветер с моря трепал блестящие колечки волос, выпавшие из ее небрежной прически, и они с водной стихией странным образом были едины. Морю было достаточно своего могущества и силы, а ей было достаточно моря.

— Мисс, — начал наш герой прокашлявшись. — А не могли бы вы…

— Нет, — безразлично ответила девчонка. — Не могла бы…

Она даже не подумала посмотреть на того, кто отвлек ее от прекрасного зрелища.

— Но я даже… — залепетал обескураженный первокурсник. — Я же не успел…

— Ой, бросьте, мистер студент. Я наизусть знаю, о чем вы хотите попросить! — зло ответила девушка, по-прежнему не оборачиваясь. — Я не подниму одежду, и не стану показывать озабоченным придуркам грудь! А теперь валите-ка отсюда!

— Но я и не думал ни о чем таком просить! — искренне возмутился Поттер.

— Да неужели? Так-таки и не хочешь увидеть, что у меня под рубашкой? — ядовито поинтересовалась девица и обожгла Поттера колючим взглядом. — Так хочешь или нет?!

— Не хочу, — оторопел Гарри, чувствуя, как его щеки наливаются стыдным румянцем. И это было почти правдой. Ну не то чтобы он отказался бы узнать, что скрывается под грубой рубашкой девушки с портрета, но не так… — Мне бы дорогу узнать…

Девчонка немного успокоилась.

— Гриффиндорец, — предположила она.

Гарри кивнул.

— По галерее до конца, один пролет по лестнице вниз. А там прямо и налево.

Она снова отвернулась к морю.

— Море красивое, — сказал Гарри, чтобы хоть что-то сказать.

Она согласно кивнула.

— Вы тоже! — неожиданно для себя выпалил Поттер. — Вы с ним похожи!

Он поспешил убежать. С него на сегодня, пожалуй, было достаточно впечатлений.

Позднее они странным образом поладили. И скорее всего их объединяло то, что они не были похожи на остальных.

Гарри хоть и выглядел обыкновенным школьником и гриффиндорцем, был на самом деле мучительно стеснительным и неуверенным в себе человеком, в глубине души убежденным на все сто, что он занимает чужое место. И что его настоящего не примет и не поймет ни одна живая душа. Но он и не собирался никому на свете давать шанс заглянуть себе в душу.

И кто знает, если бы не странная девчонка с портрета, маска срослась бы с лицом и все пошло совсем по-другому.

А она, в отличие от других портретов, не была равнодушно-учтивой, или устало-злой. Она была живой. Она единственная не была разряжена в пух и прах. На ней была грубая ночная рубашка с большим воротом, из которого то и дело вылезало то одно, то другое худенькое плечо. Ее звали Эо, и она была красива, но и красота ее была какая-то неправильная. Нос был длинноват, да и рот далек от совершенства, но от девушки невозможно было оторвать взгляд. Ее внешность просто завораживала.

А еще она была остра и невоздержанна на язык. И что скрывать, Гарри перенял немало сочных эпитетов от своей нарисованной подруги.

Студенты, особенно старшекурсники, тоже замечали Эо. Может, правда, все дело в чувствах художника, запечатлевшего на холсте свой идеал красоты и пробуждающейся женственности, но именно к этому портрету малолетние придурки несли, кто как умел, свои первые любовные порывы. Именно к ней. Не к прекрасной Полли-пастушке и не к томной одалиске в весьма пикантном наряде, а к растрепе в ночной рубашке и иззябшими и перепачканными в песке босыми ногами. Постепенно Эо перестала обращать внимание на озабоченных подростков. И чаще всего они могли наблюдать небрежно стянутый узел блестящих кудрявых волос, лежащий на длинной тонкой шее, и узкую спину на фоне блистающего моря.

И была еще одна странность в этом портрете. Он был абсолютно отстранен от остальных шедевров. Ни Эо, ни ее соседи по галерее не стремились к общению. Мало того, не желали даже говорить друг о друге. Это трудно представить, но все эти почтенные маги и ведьмы даже не сплетничали о юной соседке, хотя всем известно, что это единственное, что они по-настоящему любят делать.

Чем-то Эо тронул этот очкарик. А спроси чем, она бы и не ответила. Его геройство не впечатляло. Хоть она, бывало, и хвалила его, но было заметно, что безрассудная отвага друга ее беспокоит и раздражает, как будто она знала, что все это — ненастоящее, пустое.

В какой-то степени Эо была идеальной подругой для Поттера. Она давала ему возможность побыть собой, не давала полностью погрузиться в мир притворства, который Поттер с энтузиазмом принялся сооружать с первого дня в Хогвартсе. Не надо думать, что я принижаю достижения этого человека. Ведь подвиг — это и есть преодоление себя, своих страхов и слабостей. Я о другом.

Настоящий Поттер никогда бы не стал дружить с теми, с кем дружил в школе. Эти люди даже в детстве пугали его, и он просто из кожи вон лез, чтоб заслужить их расположение. Многое им прощал и на многое закрывал глаза, а все потому, что считал, что должен дружить с этими людьми, что это правильно. Но разве дружба — это работа?

Не знаю, как бы сложилась судьба Гарри, если бы не Эо. А главное, она все понимала. Ей ничего не нужно было доказывать. Она просто была. Были полеты на метле, и была Эо. Было ее море и ее резковатый, но такой заразительный смех.

Она не верила в Бога, не верила в технический прогресс, любила распевать пиратские песни, имела терпение выслушивать его философствования, но видно было, что ей в этом интересен он сам, а не его рассуждения.

Шли годы… Их отношения менялись. Они становились все ближе. Неизменным оставалось только одно: Гарри ревностно защищал свою настоящую жизнь от друзей, а Эо — от той, другой жизни, где он — настоящий гриффиндорец и положительный герой.

Ну да, в юношеских снах он видел тонкую шею и яркую улыбку Эо. Он целовал ускользающую красоту нарисованной подруги, представлял ее ослепительно прекрасную маленькую грудь, видел ее тонкие руки, закинутые за голову, мечтал о вкусе ее губ. А утром отметал со стыдом виденное во сне. Он даже решил влюбиться. И влюбился. Что-то в глазах кореянки Чо было от его Эо.

Но потом, он решил, что у Чо нет отваги жить, как его подруга. Та была портретом, но умудрялась жить. Не существовать!

Мало кто в магическом мире не знает биографию национального героя Гарри Поттера. Все или почти все, что о нем известно, истинная правда. Как, правда, и то, что море — это приветливо блестящие на солнце волны, соленый ветер и крики чаек. Но ведь есть еще мрачные таинственные глубины и монстры, обитающие там.

Поттер давным-давно понял, что любит Эо. Любит без надежды излечиться и начать жить нормально. Он принял это, как принимают неизбежность, тем более что у него был метод ухода от себя и от действительности — его другая, геройская жизнь. Он ведь очень дорожил ею. Она давала ему твердую почву под ногами и хоть какую-то надежду на будущее.

Он начал встречаться с Джинни Уизли. И даже смог на какое-то время убедить себя, что все идет как надо.

А если честно, то иногда он надеялся, что ему не удастся выжить, и таким образом все его проблемы так или иначе закончатся. А пока он приходил к портрету, смотрел на Эо, глупо улыбался и даже почти не слушал, о чем она говорит, а просто впитывал ее чудесный образ, дышал ее воздухом.

Вот тут мы ступаем на шаткую стезю предположений и домыслов. Одно известно точно. Перед решающей битвой и своей героической добровольной смертью он был у портрета, но что он сказал тогда Эо, не знает никто.

И ее больше никто не видел. Картина осталась. На ней есть море, но никто больше не смотрит на него с берега с восторгом и обожанием. И сразу стало заметно, что море написано художником небрежно и условно. Будто девушка, любующаяся им, делала его настоящим и великолепным.

Почему она ушла? Вот уж не знаю. Да и как она смогла это сделать? Тоже большой секрет. Она ведь не ушла побродить по другим полотнам, она ушла совсем. Картина перестала быть волшебной.

И случилось то, что должно было случиться: при восстановлении замка картину решено было убрать. И ее убрали. Когда пропажу заметил Гарри, это просто подкосило его. Он будто окончательно лишился возможности нормально жить. И друзья, и невеста победителя и триумфатора Гарри Поттера пребывали в растерянности. Они не узнавали своего героя. Тот забросил занятия и уроки, друзей и невесту. Сидел молча у стены в одном из коридоров Хогвартса и ни на что не реагировал.

Общественность встревожилась. Вялого молчаливого героя с тоскующими глазами обследовали медики, и все желающие доброхоты попытались поговорить с ним по душам.

Без толку.

Молодость эгоистична. Очень скоро всем надоело с ним возиться. Ведь в свободное от уроков время есть много чего более интересного, кроме возни со спятившим героем.

Да и кто бросит в них камень? Ведь на дворе — весна, мир, молодость…

Помог, как ни странно, старинный недруг. Однажды вечером он остановился перед скорчившимся у стены Поттером и не без злорадства протянул:

— Поттер, я смотрю, ты скучаешь по своей подружке. И хоть она почти такая же чокнутая, как и ты, я думаю, ей бы польстило внимание героя.

Надо сказать, что этот человек и сам не смог бы объяснить, зачем он это все сказал. Привычка задирать Поттера была неистребима, как и желание хоть как-то привлечь внимание чертова героя.

Неожиданно-неподвижный Поттер взглянул на него сквозь отросшую челку, свисающую на лицо:

— Ты о чем, Хорек? Решил поиздеваться?

— Я? Да Мерлин с тобой, шрамоголовый! Я только хотел заметить, что Иоланту Химмель позабавила бы твоя тоска по ее детским прелестям. Говорят, что старая карга невообразимо остра на язык.

Тон Малфоя вскоре перестал быть вальяжным и насмешливым, потому что Поттер пружиной метнулся к нему. Ухватил за грудки и тихо выдохнул ему прямо в лицо:

— Что ты об этом знаешь? Говори!

— Отстань, придурок. Я знаю только то, что она дочь Теодора Химмеля, художника.

Говорят, что он работал тут, и последняя его работа — его любимая дочь Иоланта. Никто не знает, но ее портрет ожил еще до ее смерти, а папашка-художник загнулся. Он умудрился у нее разделить душу. На том и погорел. Отпусти, мне больно, идиот!

— Она жива?

— Ну да. Живет у моря. Работает с морским народом. Она — единственный специалист по ним. Но… Поттер… она же… ей же уже…

Он еще что-то говорил, но Гарри Поттера уже не было рядом.

— Шрамоголовый придурок! — почти простонал школьный враг национального героя. Он сполз по стене и уселся на пол, еще хранящий тепло тела Гарри Поттера. — Скотина, урод… Ненавижу…

Злые горячие слезы душили бедолагу. Потому, что нечто большое и настоящее опалило своим светом его душу и скрылось. А тоска по нему осталась на всю жизнь.

Вряд ли Поттер представлял, куда и зачем он спешит. Он толком не знал, что он скажет и что хочет услышать в ответ. Он просто не мог по-другому. И когда он увидел женщину на берегу, то сразу узнал Эо. Это была она и не она. У этой Эо не было трогательной подростковой хрупкости. И нежные тонкие черты превратились скорее в резкие. Но он даже не задумался о том, что эта Эо его, может быть, даже и не знает. Он настойчиво и пристально всматривался в ее лицо, будто искал там ответы на все мучившие его вопросы.

Но она его узнала. Улыбнулась как-то жалко и прошептала: — Гарри…

И все изменилось. Черты, нанесенные безжалостным временем, будто растаяли, и Поттер притянул свою Эо в объятия. Она была непривычно маленькой и всхлипывала у него где-то на груди, старательно пряча лицо.

— Ты просто вымочишь меня в слезах, Эо. Моя Эо…

— Это не слезы, Поттер… Это сопли… У меня аллергия на наглых юнцов, знаешь ли…

— Ну, сопли, так сопли, — покладисто согласился Поттер. Погладил ее по голове, по плечам… И почувствовал себя удивительно живым и счастливым.

А больше ничего значения и не имело.

* * *

Лорд Малфой допил коньяк и улыбнулся краешком губ. Скорпиус не сводил с него глаз — ведь дед рассказывал самую настоящую рождественскую сказку… Или все же…

— Я видел их тогда. Привез документы для морского народа из Министерства. Стоял и смотрел. Мне тогда показалось, что и море, и солнце, и пустынный пляж, и даже я — декорация для чего-то очень важного, что происходит между этими двумя.

И с тех пор морского колдобиолога, мисс Хеммель, все видят глазами Гарри Поттера. Ее видят такой, какой она была когда-то на портрете. Вот так, мистер внук. Вот так… Конечно, и там все, наверное, непросто. Даже наверняка непросто. Но там есть что-то, что совершенно точно можно назвать любовью, а значит… оно того стоило.

И если, Скорпиус, ты уверен, что тоже готов творить чудеса своим чувством, то я готов тебя выслушать и благословить. А нет — не обессудь. Все будет так, как заведено у Малфоев. У твоего деда, твоего отца…

— А что, Малфои не могут полюбить? Мы что, недоделанные какие-нибудь?! — в голосе Скорпиуса явно звучала обида и горечь.

— Нет, ну почему же, — отозвался дед, вставая к столу с напитками. Темный коньяк маслянисто полился в низкий пузатый бокал. — Хоть и говорят, что любовь не живет во дворцах, как оказалось, и Малфои умеют любить. Еще как умеют… Жаль, что пока безответно… зато на всю жизнь. Ну что ж, я думаю, в конце концов, и нам повезет. Может быть, даже тебе. Так что…

Твое здоровье, Скорпиус.