Между строк (гет)

Однажды, когда я был маленьким, прабабка сказала мне:

«Учись читать между строк, внучек, и тогда ты многое поймешь. Не все, что говорят люди — правда, многое скрыто от глаз. Даже близкий человек может быть не до конца откровенен».

Тогда я воспринял ее слова несерьезно, ведь, если человек близкий — зачем ему врать? Зачем недоговаривать или скрывать что-то? В чем смысл? Ведь, если человек не может доверить мне тайну — как он может называться близким?

В том юном нежном возрасте я пренебрег ее словами. И, наверное, правильно сделал — мне нужно было беззаботное детство и ворох белых бабочек, что летали над головой. О мрачных недомолвках я старался не вспоминать, да и вообще не думать. Ведь, как можно думать о том, чего не видишь?

* * *

Она стояла прямо передо мной: ее худые плечи дрожали, но она старалась держаться. Голубые пронзительные глаза смотрели прямо на меня: они обжигали и как будто презирали. Наверное, было за что — за постоянную скрытность, за виртуозное игнорирование. За слабость.

Я попытался подойти к ней ближе, но она отступила на шаг — я понял ее без слов. Остановившись, скрестил руки на груди и принялся ждать ее решения, ждать обвинений. Но она молчала. Смотрела на меня, будто желала спалить той отчужденностью, той неприязнью, — но молчала. А я горел. Тлел и постепенно обугливался, но не пытался скрыться. Не старался уйти.

— Ты просто ужасен, — выплюнула она, продолжая поджаривать меня на холодном огне отрешенности. — Какой же дурой я была…

Она не договорила, а я мысленно согласился с ней, внутри себя борясь с желанием сказать, что она ей и осталась. Так же как и я остался дураком.

— Правильно мне подруга говорила, — прошипела она, а я не смог сдержать ухмылки.

«Подруга? Да какая она тебе подруга?» — хотелось заорать мне, но я сдержался. В моем крике не было толку — я бы остался неуслышанным.

Холодный блеск сменился мрачной тоской и огорчением. Она ждала моей реакции, но я не хотел удовлетворять ее желаний. Я вообще ничего не хотел: ни этой нелепой сцены, ни ее ненависти и печали. Я желал лишь спокойствия и уединения — мечтал, как всегда, скрыться в своем диком и нелюдимом мирке, чтобы недовольно, как будто под покровом темноты, следить за жизнью вне моей пещеры. Смотреть за людьми, что проходили мимо, гнать от входа в мое логово особо любопытных, а ночью, пока все спят, упиваться самоедством, представляя себя совсем не тем ублюдком, которым был сейчас.

— Я тебе не изменял, — сказал я тихо, но был проигнорирован — она рыдала.

Я как-то успел пропустить этот момент, поэтому вовремя не сообразил, что нужно сделать, а после, когда все осознал, было поздно.

Она обнимала себя руками за плечи и тихо тряслась, пока по щекам струились черные слезы, расчерчивая и уродуя лицо. Я вновь попытался приблизиться, а она вновь отступила. Кажется, мое промедление в несколько секунд ее огорчило. Я видел тоску в ее глазах — она была как море, что так искусно слилась с пигментом ее радужки, создавая безутешную бурю. Помимо нее там плескалась жгучая ненависть, ведь ее подруга точно знала, куда следует надавить. Непроглядная и вязкая, ненависть поселилась в зрачке, изредка поблескивая красным — мерещившимся мне, — росчерком. Но даже так я видел надежду, которая таилась в изломе губ, опущенных плечах и беззащитности. Но она с каждым мгновением гасла — ревность и обида убивали ее. Слова подруги были в приоритете — я опять не учитывался.

Доказывать что-то было бесполезно, да и у меня, признаться, не было никакого желания этого делать. Новый шаг вперед — она сильнее сгорбилась, постаралась стать чуть меньше, чтобы вызвать больше жалости и иррациональной вины, но я был пуст. В этот момент я не испытывал к ней ровным счетом ничего — она была мне безразлична. Но даже так, я должен был проявить уважение к ее чувствам — она, как ни странно, все же любила меня.

Приблизившись к ней, я тепло ее обнял, прижимая к груди, а она вдруг закричала.

Попыталась вырваться, но я не пустил — прижал крепче и замер, пережидая слепую ярость. Она злилась на меня, хотя, кажется, понимала, что я ни в чем не виноват. Что я бы так не поступил.

Но она мне не верила. А это говорило о многом.

— Успокоилась? — спросил я ее, когда раненный вой утих, а она перестала вырываться.

Отодвинувшись от моей груди, она посмотрела мне в глаза, но не найдя какого-то участия, опять уткнулась в ключицу, несмело шмыгая носом.

Я усмехнулся. Ни черта она не успокоилась — затаила свои чувства, попыталась обмануть такого же обманщика.

— Да, — сказала она, но я услышал что-то злобное в ее шепоте, что-то многообещающее.

Вздохнув, я уткнулся в ее макушку, вдыхая приятный, слегка сладковатый аромат шампуня. В голове у меня была звенящая тишина: мысли, в предвкушении чего-то, боязливо попрятались, а образы отказывались появляться. Я смотрел перед собой и не понимал ровным счетом ничего. Будто отключился на некоторое время, давая себе передышку.

Она зашевелилась в моих руках и, чуть отстранившись, попыталась мило улыбнуться, запрятывая остатки недоверия и чисто женской обиды, которая все еще проскальзывала в некоторых жестах. Но я не поверил ей, также как и она не верила в меня.

«Иногда нужно читать между строк», — пронеслась в голове мысль, но тут же пропала, стоило лишь коснуться сознания.

Она потянулась ко мне за поцелуем, а я его безропотно принял, задыхаясь в напускной нежности и дикой фальши.

И правда, дурак.