Ginger (джен)

Билл

Впервые он увидел ее, когда ему было тринадцать. Билл вообще редко обращал внимание на девчонок. Ему вполне хватало тех сладких минут Хогсмида, которые он проводил вместе с друзьями, вдали от учителей, холодных коридоров и огромных стопок домашней работы. Деревушка встречала их уютными, чуть кривыми домиками, сладким запахом карамели «Сладкого Королевства», духотой «Трех метел» и горячим огоньком камина у мадам Паддифут. Билл был третьекурсником, а это значило, что Хогсмид наконец (наконец!) распахнет для него свои двери.

И не разочаровался. В первый же визит Уизли полюбил сахарные перья, которых хватало на несколько часов, и уже к декабрю и думать не мог ни о чем другом. Второй поход в магическую деревушку: верные друзья под рукой, большой свитер с буквой «Б» посередине, присланный накануне мамой (это Рождество он решил провести в замке), теплая шапка-ушанка, ботинки с квадратным мысом — именно в таком виде он и предстал перед ней.

Дочь мадам Розмерты была объектом грез всех старшекурсников. Ей было девятнадцать лет, и Розмерта, стоя за барной стойкой, очень любила приговаривать, что дочь была самым большим ее разочарованием. Это, в принципе, понятно: Розмерта родила ее в семнадцать, не будучи даже замужем. «Самое большое разочарование» в «Трех метлах» практически не появлялось: наверное, именно поэтому Билл и не видел ее во время своего первого визита.

Снег падал крупными хлопьями, таял на кончике носа, и Билл собирался было потуже завязать шапку, взялся за ее шерстяные концы, а потом поднял взгляд… И утонул, окончательно и бесповоротно.

Она стояла на улице. Кажется, только вышла из ресторана матери. Вокруг падал снег, резко контрастируя с ее черными волосами. Тонкие плечи закрывала кожаная куртка. Стояла, смотрела на серое небо и едва заметно улыбалась. Поймала его взгляд и подмигнула.

Наверное, он так бы и стоял, глядя на нее, но тут Пит пихнул его под локоть и затащил в паб.

Впервые он заговорил с ней через год.

Это был теплый, хрустящий, как лист, сентябрь. Лето перед началом четвертого курса выдалось беспокойным: заболел отец. И, пока мама возилась с ним, на плечи Билла легла нелегкая задача — следить за младшими. А это было не так-то просто, учитывая, что малышке Джинни было всего четыре года, и она пыталась неотступно следовать всюду за мамой, а пятилетний Ронни пытался прорваться к болеющему папе. А тут еще и неугомонные близнецы. В общем, Билл устал за лето больше, чем за весь учебный год, и был невероятно счастлив вернуться в Хогвартс.

Школьные коридоры были залиты солнечным светом. Ничего не предвещало этой встречи: не было ни судьбоносных знаков, ни предсказаний. Просто он, увлеченный своими мыслями, случайно врезался в человека. Поднял подбородок, бормоча извинения. И замер на полуслове.

— Вы все тут изучаете только свои ботинки, или это мне так везет? — она скорчила рожицу, а потом потрепала его по волосам. — Я люблю рыжих, ты знаешь?

И помотать головой.

Она улыбнулась, показав ямочку на левой щеке, а потом наклонила голову вбок, перегоняя во рту леденец.

— Ким.

— Б-билл.

— Ну, Б-билл, не подскажешь, где тут у вас кабинет директора?

Кивок. Главное самому сейчас не забыть, где это место.

Ее глаза были серыми, похожими на дождливое небо.

— А вы не учились в Хогвартсе? — осторожно спрашивает Билл, пока они идут к лестнице, и тут же дает себе мысленный подзатыльник, как только замечает ее насмешливый взгляд.

— Пацан, я похожа на студентку?

Ее худые ноги в рваных джинсах, ботинки из драконьей кожи, проколотое в двух местах ухо, ехидная улыбка.

— Не совсем.

Смешок.

— Я бы прогнила среди этих правил. Жизнь слишком коротка, чтобы вечно находиться в гребанных рамках, понимаешь?

Проходящие мимо семикурсники смотрят на них так удивленно, что Билл и сам не знает, что лучше: прямо сейчас провалиться под землю (желательно вместе с Ким) или гордо расправить плечи — несмотря на свой пугающий образ, Ким всего ненамного выше его.

— Мама учила меня дома. Ну, когда я не сбегала через окно, — продолжает девушка, явно не желая растягивать паузу. — Возможно, если бы у меня был отец, я бы и училась в этом замке: он, кажется, был выпускником Хогвартса.

— А кто он? — вперившись взглядом в ступеньки, подает он голос, но в ответ слышит лишь тихий вздох.

Какое-то время они идут молча.

— Это здесь, — Билл останавливается около горгульи, и, собрав всю свою смелость, смотрит ей прямо в глаза. Серые. Холодные.

Ким кивает ему.

— Спасибо, Веснушки.

От этого прозвища в груди разливается какое-то тепло.

Он уже почти заворачивает за угол, когда ему в спину ударяет ее голос.

— Я не знаю, кто мой отец, но я здесь, чтобы это узнать.

Впервые он коснулся ее еще через год.

Билл не забыл. Весь год он высматривал ее в Хогвартсе, в Хогсмиде — и не видел. Он потерял всякую надежду, но потом на втором этаже «Трех Метел» что-то громко разбилось, а потом она, лохматая, скатилась по лестнице.

Выхватила из рук Пита бутылку со сливочным пивом, сделала глоток и сплюнула на дощатый пол.

— Что же ты не пьешь чего покрепче, парень?

И тут ее взгляд остановился на нем.

— Привет, Веснушки.

Помнит? О Мерлин, она правда его помнит! Внезапно охватившая его радость появилась и угасла.

Билл про себя чертыхнулся. Опять она видит его в неудачный момент: когда на верхней губе вместо обычных усов расползись пенные, а глаза слезятся от каминного дыма. Ким, похоже, это ни капельки не волновало: она хлопнула ладонью по столу и прищурилась. Глаза в глаза. А потом улыбнулась, только почему-то без ямочки.

— Идем, поможешь мне.

— Что-то случилось? — вежливо спрашивает он, когда они выходят на улицу. Ким не отвечает. Дует холодный осенний ветер, небо темное, а прохожие, едва выйдя на улицу, тут же заходят обратно. Билл закутывается в старое папино пальто и приподнимает воротник, недоверчиво смотря на девушку. Той, кажется, совсем не холодно: в одной тонкой кофте. Лишь присмотревшись Билл замечает, что она едва заметно дрожит.

Мама всегда учила его быть джентльменом. Но оценит ли она?..

Наплевав на здравый смысл, Билл стягивает с себя пальто и набрасывает ей на плечи. Ким усмехается, но ничего не говорит. Они молча проходят узенькую улочку и оказываются на пустыре, окруженном деревьями лимонного цвета. Это небольшая площадка, вымощенная крупным средневековым булыжником, футов пятьдесят на пятьдесят. Ким останавливается в самом ее центре и вскидывает тонкие руки, запрокидывая голову. Поначалу Билл не понимает, что происходит, а потом и сам поднимает голову.

Темно-серое небо нависает прямо над головой. Оно так близко, что кажется, протяни руку — коснешься мягких облаков. Сам не понимая, что он делает, Билл тоже вскидывает руки, и теперь они стоят друг напротив друга, глядя в небо. Где-то рождаются и умирают вселенные, а их медленно поглощает небо.

Ким судорожно выдыхает и опускает кисти. На ее пальцах мелькает множество маленьких колец.

— Я узнала, кто мой отец, — наконец произносит она. Билл открывает было рот, но она продолжает: — Но лучше бы не узнавала.

А потом происходит какой-то слом. Капкан. Щелчок.

Билл сам упускает момент, когда его руки внезапно обхватывают ее талию, а пальцы путаются в длинных, спадающих до пояса волосах. Осознание приходит позже. Он чувствует ее запах, странный, гвоздичный, и окунается в него с головой, ощущает, как горячие слезы скатываются по его шее — за этот год он обогнал ее по росту —, ее дыхание щекочет кончик его уха, и весь этот спектр испытываемых эмоций взрывается внутри него.

Казалось бы, что в этом такого? В свои пятнадцать у него был опыт утешения девушек, правда, Биллу казалось, что им он нужен только в качестве носового платка, но в этот раз он обнимал не просто девушку. Он обнимал ее.

Стоял и просто наслаждался моментом, когда Ким внезапно оттолкнула его, да так сильно, что он упал на булыжник.

— Чт…

— Ничего не было, — нехотя протянув ему ладонь, отрезает Ким, вытирая мокрые щеки рукавами его пальто. Билл встает без ее помощи, чувствуя, как внутри просыпается обида. Эти девчонки — что пятнадцатилетние, что двадцатилетние — одинаковые. Выплакались и бросили.

— А разве что-то было? — огрызается он и собирается было уйти, когда она удерживает его за локоть и утыкается носом между лопатками.

Билл инстинктивно сводит их вместе.

— Прости, — ее руки обхватывают его за пояс. — Я просто… не…

— Привыкла? — заканчивает за нее Билл.

— Да, — все еще в его спину отвечает Ким. — Понимаешь, не так много времени прошло с тех пор, как… Он ушел.

Тот-кого-нельзя-называть исчез в тот год, когда Билл поехал в Хогвартс. Ему часто говорили, как ему повезло: магическая Англия и правда начала оживать и расцветать, и теперь уже мало что напоминало о терроре магглорожденных и накатывающей панике. Но порой Билл все равно видел ужас в глазах людей. Развернувшись, он заглянул Ким в глаза.

В них не было ужаса или страха, только непонятное ему отчаяние.

— Пожиратели приходили в наш паб, и все остальные клиенты затихали. Порой они убивали людей. Порой пытались изнасиловать маму. И теперь выясняется, что мой отец — один из них! — ее голос срывается, и Ким поднимает голову, словно желая, чтобы слезы закатились обратно. — Я всю жизнь хотела встретиться с отцом. А он, все его семейство — прогнившие насквозь чистокровные крысы.

Билл прикрывает глаза.

— Ким, зачем я здесь? — вырывается у него против воли. Да. Невовремя.

Но она не обращает внимания. Он открывает глаза — Ким смотрит на него своими холодными серыми глазами, не моргая.

— Я не знаю, — тихо отвечает она. — Ты мне просто нравишься.

Наверное, именно так начинается их дружба — самая странная и непонятная из тех, что видел этот безумный мир. Ким напрочь отказывается говорить, кем был ее отец, а Билла это не так уж и интересует. Ему интересно многое другое, и вскоре он начинает получать ответы.

Ее полное имя — Кимберли, но она его ненавидит.

Ее любимое место — закуток небольшого рокерского магазина в маггловской деревне недалеко от Хогсмида: она приводит его туда в ноябре. На витрине там стоит байк из папье-маше, а внутри на узеньких полках пылятся кассеты и диски с маггловской музыкой. Владелец магазина всякий раз встречает их недоуменным взглядом: наверное, они смотрятся комично вместе, долговязый рыжий парень с юношеской щетиной и невысокая взрослая девушка с непокорной гривой иссиня-черных волос.

Между ними пропасть в семь лет и бесконечное число недомолвок.

Ким называет его «Веснушки», щекочет, отводит буквально за руку в салон, где ему прокалывают ухо, дарит ему свою серебряную сережку. И Билл никак не может отделаться от мысли, что он для нее — просто ребенок. Выше ее, сильнее, нелепей в тысячу раз. Совершенно не похожий на ее друзей: лохматых рокеров на огромных, устрашающих байках.

Но он ничего не говорит вслух. Потому что его странное детское восхищение перерастает, пуская свои жуткие корни прямо в сердце, во что-то новое. Билл уезжает на летние каникулы с одной целью: вернуться таким, какие ей нравятся. Он даже промывает отцу мозги маггловскими мотоциклами, но тот по непонятной причине увлекается автомобилями, и даже приобретает один, втихаря от жены колдуя над тем в гараже.

В начале июля Билл готов рвать на себе волосы: вместо крутого мотоцикла он получил «Форд», мама забраковала сережку в ухе и спрятала ее самый дальний комод под заклятие-пароль, а Чарли прознал про Ким и теперь донимал его своими расспросами.

А потом, по чистой случайности, он находит в гараже, где хранится «Форд», пару маггловских гантель, которые отец также прячет тут от мамы — та, кажется, давно велела их выбросить. «А почему бы и нет?» — думает Билл, вставая следующим утром на пробежку.

Неделя за неделей, и лето начинает медленно угасать, в то время как Билл замечает за собой изменения. Он растет, становится выше, мышцы наливаются силой от многочисленных тренировок. Билл даже разгадывает мамин пароль и вновь вставляет в ухо сережку, правда, только в поезде, подальше от ее внимательного взгляда.

Тут, в Хогвартс-экспрессе, и начинаются странности.

Девчонки, которые до этого замечали его лишь во время своих невзгод, и искали его для того, чтобы выплакаться, сейчас смотрят совсем по-другому. Так… Львы смотрят на мясо.

Билл проводит рукой по отросшим до плеч волосам и заваливается в знакомое купе, где уже сидит Пит и пара их однокурсниц.

Одна из них слегка причмокивает пухлыми губами и подсаживается к нему.

— Билл, привет.

Он заталкивает на багажную полку свой рюкзак и через плечо кивает ей.

— Привет, Линда.

— Ты изменился за лето, — улыбается она и одергивает юбку. — Стал словно… крепче.

К концу поездки он получает целых три приглашения «прогуляться у озера». Пит хлопает его по плечу и, словно с досадой, признает, что он стал «красавчиком», но Билла это совсем не волнует. Главное — что же скажет она.

Но Ким словно не замечает этих изменений. Приветливо улыбается ему и спешит навстречу. Обнимает.

— Ну что, Веснушки, как лето прошло? — это все, что он получает от нее. Идиотизм.

Ким не идет из головы. Днем. Ночью. Ким, Ким, Ким.

Он случайно подслушивает разговор семикурсников, и тут же цепляется за одно слово в их разговоре. Кимберли.

Похоже, в свои двадцать два она все еще тревожит не его одного. Только эти идиоты ничего о ней не знают, если зовут ее так.

— Как думаешь, может мне покрасить волосы? — задумчиво протягивает она, когда они сидят у Черного озера, спустив в него пальцы ног. Ким показала ему многие укромные места, в том числе и это: с одной стороны их скрывают от студентов высокие заросли, а от замка заслоняют огромные валуны.

— Зачем? — удивляется Билл и дергает ее за длинную вьющуюся прядку. Ему нравятся ее темные волосы.

— А может, мне надоел этот цвет. Всю жизнь с ним живу, пора бы попробовать что-то новое, — усмехается Ким и запрокидывает голову. — Вон то облако похоже на дракона.

— А мне кажется, на тебя.

— То есть я похожа на дракона? — уточняет Ким. Из ее глаз брызжет веселье.

— У тебя тоже есть крылья, — пожимает плечами Билл.

Ким ничего не отвечает. Он поворачивает голову и тут же подается назад — ее глаза оказываются совсем близко.

— Объясни, — просит она, а Билл усмехается.

— Ты сама говорила, что любишь свободу. А мне кажется, что ты и есть свобода, — ее глаза чуть раскрываются, — крылья… Они как символ, — заканчивает он свое путанное объяснение, а Ким фыркает и отстраняется.

— Много ты понимаешь, Веснушки.

Может, он не очень многое понимает, но уверен: Ким впервые целует его во сне.

Приходит к нему и садится на край кровати, как мама в детстве. Убирает с его лба волосы. А потом осторожно целует, едва касаясь губ. Билл просыпается среди ночи, и первые секунды сердце в груди стучит так, словно собирается пробить ребра.

В настоящем мире нет ласки. Ким — она и есть Ким, угловатая, саркастичная, но душераздирающе красивая Ким.

В реальности все совсем не так. Он целует ее впервые. Не она его.

— Твои волосы можно собирать в хвост, — замечает она одним мартовским вечером, когда они сидят в ее комнате, лениво смотря на огонь. Радиоприемник тихо шуршит на его коленях, но, когда Ким встает, чтобы поискать ему какую-нибудь ленточку, Билл неосознанно поворачивает колесико, и по комнате разливается приятный голос какого-то маггловского певца.

Он, как завороженный, смотрит, как Ким мягко кружится по комнате с черной лентой в руке. Очарование момента захватывает его, и он забывает, где он. Ким.

Потерявшая свои рокерские замашки, в обычном домашнем халате, похожим на платье, с кошачьей грациозностью передвигается по комнате. Садится на кровать за его спиной и собирает его волосы на затылке в хвост. Перевязывает тот ленточкой.

Билл сидит не шевелясь, затаив дыхание. Это был тот самый редкий момент, когда Ким позволяла себе что-то подобное. Когда дикая пантера превращалась в домашнюю кошку.

Певец в приемнике растягивает ноты, явно приближаясь к финалу. Ким перевязывает его волосы и плюхается рядом на пушистый белый ковер.

— Ну вот, теперь хоть лезть в глаза не будут, — довольно замечает она. Билл в ответ сдувает со лба пару коротких прядей.

Ким смеется. У нее очень красивая улыбка и ямочка на щеке.

Биллу требуется всего секунда на размышление. Он осторожно касается ее подбородка. Наклоняется и целует прямо в слегка приоткрытые губы. Целует неумело, но так, как может, не веря, что свой первый поцелуй он осуществил с той, с кем и не мечтал. За этими мыслями он забывает о главном — о том, что, собственно, происходит. Вспоминает, когда ему в плечи упираются ее ладони.

Он отрывается от нее, но лишь для того, чтобы увидеть в ее глазах непонимание. И это ударяет прямо в грудную клетку. Осознание того, что она не ответила.

— Who loves a woman like a little girl… — словно издеваясь, пропевает радио.

Билл выключает его. Воцаряется тишина, сбиваемая лишь его частым дыханием.

Ким смотрит на него. Просто смотрит. Словно принимает для себя какое-то важное решение.

— Билл, — начинает она, и ему тут же становится все ясно. Если она заговорила с ним, как со взрослым…

Он молча поднимается, ставя приемник на кровать, застеленную фиолетовым покрывалом. Развязывает ленточку на волосах. Собирается было протянуть ей, но почему-то кладет в карман. Ким ничего не говорит, просто наблюдая за ним. Биллу становится неприятно. Хоть плачь. Ну и чего он себе выдумал?

Когда он хлопает дверью, это даже не слышно, потому что внизу шумит музыка. Выходит на улицу, но в замок не идет. Пусть Филч хоть весь слюной изойдет, проклиная его, сегодня он не хочет туда. Билл сворачивает к «Кабаньей голове».

— Молодой человек, вы уже совершеннолетний? — спрашивает его ведьма за стойкой, но Билл бросает на нее такой взгляд, что та тут же осекается и предлагает ему выпить.

Ким находит его здесь через пару часов: впервые напившегося, позабывшего о своих обязанностях старосты, расстроенного и злого.

Когда она трогает его за плечо, Билл уже знает, кто это. Он чувствует ее.

Не возражает, когда она вливает в него антипохмельное. Молчит, когда она вытаскивает его на улицу. На перекрестке Билл останавливается.

— Ким, я все понял, — она также останавливается, словно эти слова ударили ее. Поворачивается. — Я понимаю, что я — просто несмышленый мальчишка. Понимаю, что ты хочешь забыть то, что сегодня произошло. Без проблем. Давай забудем.

— Давай забудем, — едва слышно повторяют ее губы, а потом она гордо вздергивает подбородок. — Да, давай забудем, что ты — единственный студент, который знает обо мне больше, чем я сама знаю! Давай забудем, что все минуты, проведенные с тобой, были самыми светлыми в моей жизни! Давай забудем, что ты — безмозглая скотина, которая не видит дальше своего носа! Давай забудем, что ты стал таким… таким… — Ким захлебывается в словах, но он в два прыжка оказывается около нее. Опять глаза в глаза.

— Давай забудем, что ты стал мне дороже всех, кого я знаю, — дрожащим голосом заканчивает она и разворачивается. Начинает быстро удаляться, словно боясь, что он нагонит ее.

Но он и правда нагоняет. Хватает за руку, дергает на себя и впивается в губы. А она — Мерлин, словно ждала, — отвечает, зарываясь пальцами в его волосы. Билл обхватывает ее покрепче, чувствуя, что она направляет его, и углубляет поцелуй, опять чувствуя сладкий аромат гвоздики. Ее волосы щекочут щеку — плевать, на все плевать! На них льется теплый свет фонаря, и губы Ким такие ледяные, что это обжигает, но все, чего он сейчас может, все, на что он способен — это прижать ее так крепко к себе, чтобы и не думала ускользать. Кажется, ей это и в голову не приходит — ее ладошки обнимают его плечи. Прячутся под теплый воротник, становясь ближе к его коже. Билл отрывается от нее, чтобы глотнуть воздуха.

Они смотрят друг на друга, а потом схлестываются опять. Ким приоткрывает губы, и ее язык мягко очерчивает его нижнюю губу. Билл покорно ждет, как ученик, беспорядочно водя руками по ее спине, предплечьям, сжимая талию, убеждаясь, что она тут, правда тут, и что это все не его очередной сон. Фантазия. Они целуются долго, сладко, и он чувствует, что согревает ее, когда на другом конце моста раздается долгий предупреждающий свисток.

Ким нехотя отрывается от него.

— Иди, — с улыбкой подталкивает его к мосту.

Мало.

Билл смотрит на мост, потом на нее, и опять прижимает ее к себе, раскрывая ее губы ртом.

Еще свисток.

— Я скоро приду, — кричит он, постепенно удаляясь.

Свисток.

— Я жду!

Наверное, никто и никогда не скрывался усерднее, чем они. Отношения студента и девушки, старше его на семь лет, вряд ли бы понравились школьной администрации. Та непременно доложила бы все родителям.

— Я закончу школу через год, — говорил Билл, когда видел, с какой тоской она смотрела в окно на счастливые пары. — Мне все равно, что скажут родители. Хочешь, уедем?

Однажды Ким с хохотом перебралась на кровать, чуть не сломав ему ногу, и улеглась рядом, повернувшись к нему лицом.

— И куда мы поедем?

— Не знаю… Какая разница? — спрашивает Билл, но потом замечает, что такой ответ ее не устроил. Краем глаза смотрит в окно за ее спиной и замечает гобелен с пирамидами в витрине. — Давай в Египет!

— Почему туда? — улыбается она.

Билл переворачивает ее, прижимая спиной к себе, обнимает и целует в шею.

— Потому что там мне никто не запретит сделать так…

Их первая большая ссора начинается по весьма глупой причине.

— А я считаю участие в гонках плохой затеей, — отрезает Билл.

Они в отношениях уже год с лишним, и за это время Ким не раз заикалась о своем желании участвовать в гонках. Он отмалчивался, думая, что пройдет. Нет, не прошло.

— Ты просто боишься, что я смогу выиграть и навсегда вырваться из этой дыры!

— Да я бы был счастлив, если бы ты вырвалась!

— Тогда в чем дело, Билл?!

— Да я за тебя боюсь, ненормальная!

— Ах, ненормальная! Значит, строить отношения с ненормальной ты можешь, а поболеть за нее — нет?

— Ким, это опасно!

— По улице ходить тоже опасно! — она захлопывает дверь прямо перед его носом. Он даже рот открыть не успевает.

Ким игнорирует его две недели. Две долгих, долгих недели.

Билл даже появляется на этих ее гонках, но не находит ее там. Точнее, находит, но не в списке участников.

Ким сидит на выступе перед финишем, болтая ногами в ботинках из драконьей кожи.

— Пришел все-таки, — усмехается она, когда он садится рядом.

— Почему ты не участвуешь? — спрашивает он, приобнимая ее за плечи.

— Потому что ты запретил.

Пара секунд молчания.

— Это правда для тебя важно?

— Ты не представляешь, как, — отвечает Ким. Билл цокает языком.

— Почему?

— Потому что хочу убедиться, что во мне и правда нет ничего от моего отца. Это… — она спотыкается на словах и надавливает на веки пальцами, — Орион, Билл. Орион Блэк мой отец. Видимо, не попав к своей элитной проститутке, он счел забавным переспать с моей матерью.

— Орион Блэк? Но он же…

— Умер, да. Не ты один читаешь заголовки, — огрызается Ким. Под ними проносятся байки тех, кто тренируется перед заездом.

Билл молча протягивает ей шлем.

— Не пойму, то ты ангел, то ты демон, — фыркает он, когда Ким повисает у него на шее.

— Для ангела я недостаточно хороша.

— Ну, по сути, демоны — те же ангелы. Они просто ошиблись выбором.

И он делает это. Совершает ту самую ошибку, когда отпускает ее на трассу.

Финиш. Ее черный байк. Первый. А потом — визг тормозов, крик, словно не его, кровь на асфальте и темнота. И только одно-единственное четкое воспоминание: ее дрожащая ладонь, протягивающая ему свой кулон, простой волчий клык на обычном шнурке.

* * *

Солнце, словно насмехаясь, светило так ярко, что это резало глаза. По воскресеньям на кладбище Хогсмида бывает много народа. Тут похоронены павшие в битве за Хогвартс, погибшие при налете Пожирателей в 1997, простые маги, жившие здесь и умершие от старости. Около ограды стоит небольшой памятник. Он зарос, покрылся зеленью, и теперь уже непонятно, что там изображено.

Местный деревенский парень, навещающий вместе с бабушкой могилу предков, пройдет по узенькой тропинке, ведущей к ограде. Случайно заметит поблекшие позолоченные буквы на каменной плите.

— Бабуль, а тут смотри какое имя! Ким… Кимберли!

А взрослый, незаметный мужчина с морковными волосами, прикрытыми шляпой, сидящий на скамейке напротив, поднимет голову и вздохнет:

— Ее звали Ким.

https://vk.com/wall-148441573_17

Чарли

Выживать в многодетной семейке — дело нелегкое. Приходится иметь дело со старшим братом, считающим своим долгом «направлять» тебя по правильному жизненному пути, и целой ордой младших, характеры которых так же различны, как волшебные палочки. И ладно бы.

Хуже другое: им всем приходится уживаться в небольшом доме, который мама в шутку зовет «Норой». Чарли помнит этот дом, когда в том было всего два этажа. Со временем он разросся, стал слегка косить влево и едва удерживался на деревянных сваях, обильно посыпанных заклинаниями. Порой ступишь на пол — а дом сдвинется, как живой, и начнет угрожающе скрипеть.

Совсем не рококо.

Наверное, именно поэтому Чарли так ждет поездки в Хогвартс, которым Билл ему прожужжал уже все уши. Ждет завтраков в Большом Зале, ждет свою несуразную сову, появляющуюся во время рассылки почты, ждет уроков у злобного профессора Снегга и долгих ночных разговоров с соседями по комнате.

Поход в Косую аллею подтверждает его мнение о том, что учеба в Хогвартсе — поистине подарок судьбы. Чарли так восхищен уютной кривой улочкой, забитой толпами магов в длинных мантиях, что у него начинает кружиться голова от беспрестанного поворачивания шеи, чтобы все разглядеть. Уже ночью перед первым сентября Чарли не может от волнения заснуть, и даже забирается на соседнюю кровать к брату.

— Билл, — зовет он его шепотом, и из-под одеяла показывается вихрастая макушка брата.

— Ты чего не спишь, Чарли? — сонно спрашивает тот и надвигает лоскутный плед себе на брови.

— Как думаешь, — Чарли запинается, — я найду там друзей?

Билл сдвигает плед на нос и подмигивает ему — в его глазах отражается пламя свечи.

— В Хогвартсе тот, кто ищет помощи, всегда ее получает, — с улыбкой отвечает брат. — Так что друзей ты там точно найдешь.

Чарли засыпает, так и не успокоившись, но его сны легкие и воздушные.

Такие сны бывают только у детей.

Ему снятся башенки векового замка, размытые лица, но четкие улыбки, обращенные к нему. И правда, зачем переживать? Может, его сон станет вещим?

Однако жизнь не всегда соответствует нашим желаниям, и Чарли убеждается в этом еще на вокзале. Стоит ему заметить косые взгляды, которые бросают некоторые студенты на его изрядно потрепанный чемодан, как возникает желание съежится до размеров садового гнома и прыгнуть в барьер, обратно на обычную платформу, чтобы уехать домой.

— Чарли, — мама треплет его по волосам, когда они сдают багаж костлявому старосте. — Не забывай нам писать, хорошо?

— Мам, дай ему уже жизни, — со смешком замечает Билл, а потом, увидев в толпе лица знакомых, чмокает ее в щеку, и Чарли только и видит, как огненные волосы брата теряются в толпе.

— Ох, чуть не забыла, — мать крепко его обнимает, а потом протягивает полупрозрачный сверток, — ехать вам долго, так что я сделала твои любимые сэндвичи с индейкой. Найдешь Билла в поезде — у него в рюкзаке бутылка тыквенного сока.

— Ага, мам, — едва кивнув, Чарли запихивает кулек в свой рюкзачок и обнимает ее в ответ так крепко, как только может. — Скажи младшим, что им я тоже буду писать, — шепчет ей прямо в ухо и не видит, как миссис Уизли вытирает глаза вязанными рукавами.

— Удачи тебе, мой милый, — мама целует его в лоб, и Чарли едва сдерживается, чтобы не разреветься посреди платформы. — Учись хорошо, ладно?

— Хорошо, — дрожащим голосом отвечает он и спешно запрыгивает в поезд.

Пока тот набирает ход, Чарли стоит, прижавшись лбом к стеклянному окошку двери и машет маме, которая выглядит на платформе ярким вязанным пятном по сравнению с людьми в черных и серых мантиях. На секунду приходит острое сожаление, что рядом с ней нет отца — настолько беззащитной она выглядит. Но папа работает, а Чарли понимает, насколько для них это важно — чтобы папа работал. Мама как-то сказала: «Твой папа кормит наши сердца», а он, еще тогда совсем маленький, запомнил эту фразу.

Поезд подскакивает, и вместе с ним подскакивает и Чарли. Здраво рассудив, что пора бы найти себе купе, мальчик продвигается вперед, то и дело сталкиваясь со взрослыми студентами, пытаясь найти кого-то своего возраста.

И находит их: пара мальчиков и одна девочка оживленно о чем-то разговаривают, но стоит ему приоткрыть дверь, как они замолкают и вопрошающе смотрят на него.

— Вы… Если я присоединюсь, не станете возражать? — чувствуя, как краснеет, спрашивает Чарли, и девочка благосклонно кивает.

Он собирается было спокойно сесть около нее, но тут поезд дергается, и Чарли невольно заваливается на мальчишек, опрокидывая на одного из них стоящую на столике бутылку воды.

— Ты что творишь? — взвивается тот ужом и отпихивает Чарли от себя.

— Прости, — спешно извиняется он и пытается как-то вытереть воду рукавами кофты, но тут его пихает второй мальчишка, и Чарли падает на пол купе.

Поднимается и с ужасом смотрит на разгромленное им помещение.

Девочка тоже встает.

— Думаю, тебе лучше уйти, — говорит она, поправляя в волосах ободок.

Чарли кивает и выскакивает из купе так быстро, что чуть не сбивает тележку со сладостями.

— Мальчик, будь осторожнее! — прикрикивает на него продавщица, а Чарли улепетывает от нее и от купе на всех парах. Влетает в туалет и захлопывает щеколду.

Прислоняется к двери спиной и переводит дух, слыша, как бешено в груди стучит перепуганное сердце.

Потом опускает крышку унитаза и безвольно садится на нее, приоткрывая окно. Там проносятся мельницы, поля, наполненные душистыми цветами, все то, что живет, цветет и радуется. Ему нет места на этом празднике природы.

Чарли не знает, сколько он так сидит. Может, минуту, а может, два часа.

Правда, вскоре его спокойствие нарушают.

Ручка туалета дергается раз, другой, а потом раздается скрипучий голос:

— Если вы сейчас же выйдете, то я открою дверь магией!

Магией? Нет, такого ему точно не надо.

Чарли захлопывает окно, подбирает с пола рюкзак и осторожно поднимает щеколду, высовывая нос наружу.

Немолодая женщина в глухой коричневой мантии и в кожаной остроконечной шляпе сердито смотрит на него поверх очков в тонкой оправе.

— Ты там что ломал, малец? — она отодвигает его в сторону и проходит внутрь кабинки, а когда Чарли собирается незаметно ретироваться, то не оборачиваясь приказывает:

— Стой, где стоишь.

Он послушно замирает на месте, боясь вздохнуть.

Женщина стоит к нему спиной в течение пары долгих мгновений.

— Ты что, окно открывал?

— Я не… — начинает было Чарли, но тут же осекается под тяжелым взглядом прозрачных глаз.

— Здесь чувствуется запах травы. Что ты тут делал, малец?

Он потупляет взгляд. Ну не говорить же ей, что сидел и пытался справиться с душившими его слезами!

Кажется, женщина замечает, что он не в лучшем состоянии, и смягчается.

— Тебе негде сидеть?

Чарли пристыженно кивает. Ну, отлично. Теперь он точно никогда не заведет друзей.

Женщина поджимает тонике губы. От внимательного взгляда ему становится не по себе. Наконец она говорит:

— Пойдем ко мне.

У него особого выбора, так что Чарли соглашается.

В купе, куда они заходят, никого нет. Окно слегка приоткрыто, и Чарли опять чувствует, как густой сентябрьский цветочный аромат обнимает его и треплет по волосам.

— Я, как видишь, тоже не люблю застоявшийся воздух, — добродушно добавляет женщина, а потом легонько улыбается, от чего в уголках ее рта и глаз появляются мелкие морщинки, делая почему-то похожей на маму. Может, все взрослые похожи друг на друга.

Чарли осторожно садится к окну против хода движения. Женщина приземляется напротив, и какое-то время они просто молчат, глядя как один пейзаж сменяет другой.

— И на какой факультет ты хочешь попасть? — нарушая тишину, спрашивает она, протягивая ему целую горсть лакричных леденцов. Поначалу Чарли хочет отказаться, сказав, что у него есть еда, но что-то сподвигает его податься вперед и благодарно принять сладости.

— Спасибо.

— У меня их много.

На какой факультет он хочет попасть?.. До ее вопроса Чарли и не задумывался об этом. Наверное, это странно.

— На Гриффиндор, — отвечает он, наконец приняв для себя решение, а женщина удовлетворенно кивает.

— Хороший факультет. Для храбрецов, — она окидывает его еще одним взглядом. — Ты же знаешь, что храбрецы не прячутся от своих проблем в туалете?

Становится обидно. Можно подумать, эта женщина знает причины…

— Не обижайся.

— Я и не обижаюсь, — пожимает плечами Чарли, но больше ничего не говорит. Женщина достает из своей сумки книгу в изрядно помятой обложке с изображением черного ящера и углубляется в чтение, а Чарли смотрит на проносящиеся перед глазами красоты Шотландии.

Несмотря на слова женщины из поезда, Шляпа отправляет его на Гриффиндор. И Чарли был бы неописуемо рад, только вот незадача — друзей так и нет.

Он пытается сдружиться с соседями, с однокурсниками, но всякий раз выкидывает какую-нибудь глупость. То кубок перевернет, то на ногу наступит, то еще чего. В итоге, для гриффиндорцев он становится символом несуразности, а для некоторых — подопытным кроликом. Та троица, к которой он подсел в поезде, оказывается слизеринцами, и если Алисия Мальсибер предпочитает скользить по нему холодным безразличным взглядом, то с Руквудом и Макнейром ему приходится бороться.

Те, явно возомнив себя его палачами, считают своим долгом достать его на каждой перемене.

«Нищеброд».

Вот как они его зовут.

И Чарли порой просто не находит в себе сил, чтобы ответить. Хваленой гриффиндорской храбрости нет, нет и благоразумия. Он просто молча сносит их нападки, проклиная себя за недавнее желание оказаться в Хогвартсе.

Его спутница оказывается учителем.

На первом же уроке по уходу за магическими существами профессор Граббли-Дёрг приподнимает тонкую бровь, заметив его красно-золотой галстук, а потом резко сводит ладони вместе, хлопнув, привлекая внимание класса.

Они стоят на ровной площадке, покрытой травой, вне стен замка. Солнце заливает его башни и приветливо залезает в окна, и у него создается впечатление, что они оказываются в каком-то параллельном мире, где всегда светло и тепло.

— Добро пожаловать, класс.

Ей отвечают нестройным хором, но Чарли молчит — лишь следит за рукой профессор, сжимающей палочку, похожую на прутик с почками. Она взмахивает ей, и два ящика за ее спиной открываются. Из них сразу показываются чьи-то бархатные, черные глаза и влажные носы.

Кто-то взвизгивает, а Чарли прищуривается. Эти глаза напоминают ему…

— Кто может сказать, что это за животное? — спрашивает профессор, вытаскивая из ящика небольшое пушистое животное с раздвоенным хвостом.

— Это шишуга, — вырывается у него против воли, и Граббли-Дёрг недоуменно глядит на него. Так же, как и весь остальной класс, явно помнящий, как вчера на уроке чар он перепутал заклинания и чуть не убил профессора Флитвика книгой.

— Верно, мистер…

— Уизли.

— Что ж, хм… тогда десять очком Гриффиндору, мистер Уизли!

Дети в золотом радостно оглядываются на него, кто-то даже треплет по спине.

Наверное, думают, что он читал какие-то умные книжки. Чарли даже становится стыдно — ничего он не читал. Мамина любимая певица, Селестина Уорлок, занималась разведением этих зверей, вот он и определил, что это такое, по раздвоенному хвосту. Правда, по радио говорили, что этим животным их обрубают…

Профессор тем временем рассказывает то, что он уже слышал от диктора, и Чарли скучающе разглядывает небольшие скопления облаков, прикидывая, на что они похожи.

Вот то, например, напоминает ему Нору…

— Мистер Уизли?

Опять эта куча взглядов.

— Профессор?

Она качает головой.

— Если вы были так увлечены разглядыванием неба, значит, все знаете и может ответите, почему владелец шишуги должен пройти тест в Отделе по контролю волшебных существ?

Ответ опять вырывается у него сам собой, словно он прокручивал его в голове в течение долгого времени.

— Эта порода была выведена волшебниками, потому шишуги очень преданы магам и агрессивны по отношению к магглам. Этот тест проходят для получения лицензии на право обладания шишугой, он выявляет, способен ли волшебник контролировать животное в местах обитания магглов.

— Там, где ты сам обитаешь, Уизли? — громко спрашивает Руквуд и Слизерин заходится мерзким гоготом.

— Тихо, мистер Руквуд! — прикрикивает Граббли-Дёрг. — Еще десять баллов Гриффиндору.

Свист однокурсников оглушает.

Когда профессор заканчивает лекцию, каждый получает на руки шишугу.

— Теперь сделайте так, чтобы ваше животное выполнило какую-нибудь вашу команду, опираясь на только что прослушанную информацию.

Чарли смотрит на своего щенка. По сути, шишуга напоминает ему джек-рассел-терьера из книжки с картинками, которую притащил с работы отец. Только у волшебной породы два хвоста.

Щенок зевает, моргает и отвечает ему долгим улыбчивым взглядом.

Его шерсть — нежно-кремовая, мягкая, и Чарли, не обращая внимания на то, чем занимаются сокурсники, треплет шишугу за ухом.

— Как дела, приятель?

Щенок, словно понимая его, облизывается.

— Есть хочешь?

Карманы забиты черновиками и бумажками из-под леденцов.

Шишуга взвизгивает, когда он опускает его на землю, и еще раз, когда высыпает перед ним все добро из карманов.

«Шишуги — настоящие мусорщики», — звенит в голове голос учительницы, и Чарли удовлетворенно замечает, как щенок поглощает все без остатка, а потом сам протягивает ему лапу. Он пожимает ее, отмечая шероховатость подушечек.

— О, спасибо. Полежать не хочешь?

Животное покорно вытягивает лапы и начинает помахивать раздвоенным хвостом.

Чарли улыбается. С животными общаться гораздо приятнее, чем с людьми.

Он так увлечен, давая шишуге разные команды, вот даже не замечает, как со спины к нему подходит профессор.

— Перевернись! Ну, давай! — щенок послушно катается по траве, а потом ложится на спину, подставляя брюхо солнцу.

— Он уже слушается вас, мистер Уизли, — голос за плечом заставляет подскочить и, спешно отряхиваясь от травы, взглянуть в глаза учительнице. — Вас любят животные, — улыбается она. — Не хотите зайти ко мне в эту субботу?

— У вас так много книг… — восхищенно проговаривает Чарли, осматриваясь. Кабинет Граббли-Дёрг совсем не похож на те, другие. Стены покрыты обоями цвета топленого молока, старая шляпа стоит на подставке у стола, перо само черкает что-то на пергаменте.

Маленькие и большие стеллажи с книгами заполняют собой все пространство, в стеклянных шкафчиках видны древние окаменелости и скелеты незнакомых ему зверей.

В клетке под потолком ухает сова.

— Я люблю читать, — просто отвечает профессор. — Хочешь чаю? Присаживайся, присаживайся.

Он покорно садится на краешек стула.

— Чарли, я учила многих. И все, даже самые рьяные и талантливые ученики, — она наливает чай в чашку с тонкими краями, — не могли взять и приручить животное за пять минут контакта.

— Э, — он теряется, — я…

— Подожди, я еще не закончила, — прерывает его профессор. — Обычно те, кто работает с волшебными существами, имеют внутри себя крепкий стальной стержень. Это работа, требующая полного самоконтроля, внимания, бдительности и, конечно же, любви к животным. Если честно, то увидев тебя впервые, я решила, что ты точно не полюбишь мой предмет.

Чарли нервно делает глоток и обжигает язык. На глазах выступают слезы, и он закашливается.

— Но ты поразил меня. Чарли, скажи, ты интересуешься магическими существами?

Решив, что лучшее для него — отвечать честно, Чарли отставляет чашку в сторону и поднимает на Граббли-Дёрг глаза:

— Я не знаю. В том смысле… Впервые я вот так общался с животным на вашем уроке.

— Но ты знал многое из того, чего не знали твои сокурсники, — возражает профессор и хмурится.

— Я узнал это из радиопередачи о Селестине Уорлок, — краснея со стыда, признается он, и слышит вздох учительницы. Разочарованный.

— Из передачи о Селестине Уорлок, — повторяет она словно для себя.

Они в тишине допивают чай. Больше профессор Граббли-Дёрг ничего не спрашивает.

Странно, но у него появляются хорошие знакомые: мальчики-соседи, которые сначала и не замечали его вовсе, приглашают с ними делать сложное задание Снегга. Потом они садятся вместе за стол в Большом Зале, а вскоре и вовсе становятся друзьями — это происходит после урока полетов, когда Чарли на пробу ловит снитч и завоевывает всеобщее восхищение.

Роберт Кингблад, капитан сборной Гриффиндора по квиддичу, даже уговаривает его явиться в следующем году на отборочные.

И все бы ничего.

Вот только на уроках по Уходу за магическими существами он перестает существовать. Граббли-Дёрг спрашивает его еще пару раз, но он не знает ответов — таких радиопередач мама не слушает — и вскоре теряет к нему интерес.

Чарли и самому начинает казаться, что произошедшее на первом уроке было просто удачным стечением обстоятельств. Перестает жадно вслушиваться в каждое слово лекции, потому что не видит смысла что-либо доказывать учительнице.

И все идет своим чередом: уроки, домашние задания, разговоры за общим столом, уютные вечера в гостиной, письма от родителей и вложенные в них каракули близнецов вместе со строгими, но короткими вестями от Перси, тыквенный сок и Сэр Николас, приглашающий на съезд безголовых.

А потом, во время написания эссе про Джарви, Чарли случайно натыкается светло-коричневый, старый корешок потрепанной кожаной книжки.

Незаметно для мадам Пинс вытаскивает ее на свет и сдувает толстый слой пыли, выявляя инициалы: «Н.Скамандер».

Открывает первую страницу…

Солнце заходит за горизонт, а он все еще не может оторваться. Когда библиотека закрывается, Чарли засовывает книжку, оказавшуюся дневником наблюдателя, в школьную сумку, и тихонько выносит ее из книжного хранилища.

Приносит к себе в башню и заваливается с ней на кровать.

Заканчивает читать еще до рассвета, и проводит кончиком пальца по кропотливому чернильному рисунку Ре-эма. Недолго думая, вновь открывает первую страницу.

Личный дневник Ньюта Скамандера — Чарли находит всю информацию о волшебнике в библиотеке — становится его окном в огромный, захватывающий мир.

Он ищет новый и новый материал, закапываясь в книги про магических существ. Снова отвечает на уроках Граббли-Дёрг, вызывая у той немое удивление. Заучивает наизусть перечень магических существ.

Он не знает тогда, маленький одиннадцатилетний мальчик, что просто читая в библиотеке, он меняет всю свою жизнь.

Чарли осознает это гораздо позже, сидя через шесть лет все в том же купе с тем же преподавателем.

Нет, не с преподавателем. С другом.

И вовсе не потому, что других друзей у него нет. Ему просто так хочется.

Это их традиция.

— О чем думаешь? — интересуется профессор, так знакомо протягивая ему горсть леденцов.

— О лете, — честно отвечает Чарли и закидывает в рот сразу две конфеты.

— Понимаю, — она с наслаждением откидывается на спинку сиденья, — я сама постоянно вспоминаю.

Чарли невольно думает, что стечения обстоятельств бывают самые разные. Например, такие как это.

За успехи в учебе родители оплатили ему поездку в лагерь в Румынии (мама протестовала вплоть до его отъезда). По иронии судьбы, профессор Граббли-Дёрг в этом лагере была главным спецом по работе с особо опасными существами.

Они проработали вместе все лето, изучая скалистых драконов. Этих великих существ, в которых он влюбился еще на втором курсе и понял, что наконец нашел свое животное.

Причем его методы приручения (Чарли вспомнил страницу из любимой книги, которую до сих пор везде носил с собой, хоть и знал, как свои пять пальцев: «Доверься животному — оно в ответ доверится тебе») произвели на вожатых лагеря такое впечатление, что он сразу получил предложение места работы.

Методы приручения… Именно о них и говорила сейчас профессор.

— До сих пор не пойму, как ты решился выйти из укрытия на открытую местность. И почему он только не заглотил тебя целиком…

— Профессор! — Чарли рассмеялся. Она успела поругать его, обнять, залить слезами и ударить палочкой в темя (всегда в разном порядке) уже раз сто.

— Я серьезно, что бы сказали твои родители, если узнали о твоих фокусах?

— Папа бы похвалил, а мама бы потеряла сознание, — признался Чарли и поймал смешливый взгляд Граббли-Дёрг.

Перевел глаза на окно.

Вспомнил себя, совсем испуганного мальчика, и словно увидел его в отражении. Мерлин…

И давно же все это было.

Со смехом припомнить высокомерную тогда Алисию (теперь — его девушку) и заносчивых Руквуда с Макнейром (с тех пор, как он завоевал всеобщее расположение, они перестали к нему цепляться).

— Чарли?.. — окликает его профессор.

— Да? — отзывает он, уйдя с головой в прошлое.

— Прости, что сомневалась, сможешь ли ты стать настоящим гриффидорцем, — он благодушно кивает.

— Я и сам в себе сомневался.

Граббли-Дёрг хитро улыбается, и Чарли тут же понимает, какую фразу профессор скажет следом.

Он просто спросил это однажды, на втором курсе, когда был захвачен книгой, а она превратила это в его лозунг, его цель, его мечту.

— Как приручить дракона?

Перси

Отвратительно. Именно этим словом Перси Уизли мог описать всю свою жизнь. С самого своего никчемного рождения вплоть до сегодняшнего дня.

— …и тогда, мистер Уизли, вы можете передать эти документы мне на подпись, — Скримджер пододвигает к нему огромную стопку бумаг, на которых большими буквами выведено: «Дела первой срочности».

— Хорошо, — покорно кивает Перси.

Он всегда считал себя неудачником. С тех пор, как начал осознавать и понимать окружающий мир.

Перси был третьим ребенком в огромной семье, что, по сути, было неплохо. Вот только в самом начале сознательного возраста он уже стал подопытным кроликом для новорожденных близнецов.

Фреда и Джорджа с младенчества забавляло дергать его за волосы, плевать в его тарелку с кашей и раздражать всплесками магии.

Магия.

Именно в этом слове Перси находил наибольшее невезение в своей жизни. Ну почему он должен был родиться в семье магов? В мире, где определяющим фактором существования являются способности к волшебным дисциплинам?

Наверное, стоит упомянуть, что он долгое время считался сквибом.

Ни всплесков магии, ни способностей. Ничего того, что отличало бы его от обычного маггловского ребенка. Перси уже и сам в это поверил. Начал читать маггловские книги, которые покупал в деревне неподалеку, когда мать брала его и Чарли за покупками, изучать физику, математику и прочие науки, которые волшебникам изучать не было нужды.

Поэтому, когда в окно постучалась сова с кремовым конвертом в клюве, он и головы не поднял — это было не ему.

Ошибался.

И снова гонка за знаниями, ведь он не готовился к Хогвартсу! Он уже не думал о Хогвартсе!

Жизнь преподносила ему сюрприз за сюрпризом. Сюрпризы были ароматные, с разной начинкой: от горечи до истерики. Жизнь словно запихивала эти сюрпризы ему в глотку и приговаривала: «На, подавись!»

Он давился, но молча пережевывал.

На втором курсе учебы он обнаружил, что его раздражают люди. Его однокурсники, люди в Большом Зале, те, кто нежился по вечерам в гостиной. Они казались ему… Недалекими, несуразными, глупыми и слишком эмоциональными.

Он сторонился их. Не обращал внимания на глумивых слизеринцев, вечно потешавшихся над его семьей (на самом деле, порой Перси думал, что все их оскорбления и насмешки не так уж безосновательны). Боготворил учителей, блестяще учился (понятное дело, тратить время на друзей Перси и не думал, постоянно сидя за рефератами и учебниками) и стал старостой факультета на пятом курсе.

Пятый курс.

Появление в школе мальчишки Поттера.

Перси не знал почему, но Гарри Поттер начал раздражать его с самого первого дня своего появления в школе.

Не популярностью и не славой — Перси верил, что он добьется этого своими силами, а не глупым шрамом на лбу — а тем, что люди зовут внутренней силой.

Этой самой внутренней силы ему недоставало.

Не было желаемого стержня, хоть убей.

Перси думал, что тот появится, когда Хогвартс останется за плечами — как по щелчку пальцев.

Но нет. Нет, щелчок пальцев получился (вполне ожидаемо) отвратительным.

Перси выходит из кабинета министра с толстой папкой подмышкой, перевязанной алой бечевкой и спускается на нижний уровень — в отдел допросов. Проходит мимо устрашающего вида охранников и направляется в то, что зовется его личным кабинетом — темную конуру, освещаемую шаром магического света, безвольно болтающемуся по потолку. Там аккуратно кладет папку на стол и развязывает бечевку.

Руфус Скримджер. Человек, который называет себя министром магии. Жалкий, боящийся даже шороха за своей спиной.

Конечно, он в глаза эти документы не видел. Министерство давно уже в руках Темного Лорда, это знает каждый.

Перси невольно вспоминает все, что произошло после окончания школы.

Он был уверен, что министерство даст ему то, к чему он так долго шел — настоящую власть. Становясь помощником Бартемиуса Крауча, Перси раздувается от гордости: выбран среди сотен претендентов именно он! Ха, теперь близнецы будут смотреть на него смиренным взглядом и не осмелятся шутить!

И тут Жизнь опять делает это. Заставляет проглотить очередной сочный сюрприз.

Он рассчитывал стать помощником, человеком, дающим советы, а стал дрессированной собачкой, которая бегает за лениво брошенной косточкой.

Восхищение Краучем. Глупое, детское. Он верил ему, верил безоговорочно, был готов на все, лишь бы услышать, как тот правильно произнесет его фамилию.

А Крауч взял и умер.

И меньше, чем через два месяца, министерство начало писать, что Гарри Поттер помешался, раз утверждает, что Сам-Знаете-Кто вернулся. Перси хохотал над мальчишкой вместе с сотрудниками. Ишь чего выдумал — ради появления своей физиономии в газетах.

Перси откладывает в сторону бечевку и открывает папку.

Лист за листом, помеченные штампом «грязнокровки», мелькают знакомые лица. Перси записывает в свой зачарованный блокнот все имена и их адреса, чтобы позже предупредить об опасности, а потом отправляет эти листы прямо в камин — в комнате становится теплее. Скримджер и не вспомнит о них. А если что, Перси всегда может соврать, что тот уже все подписал, просто забыл.

Когда он остается без начальника, его отдел направляет Перси прямо к Фаджу.

И у него появляется очередной повод для гордости (у Перси конечно, министр его и не замечает вовсе). Он же правая рука самого Корнелиуса Фаджа!

А семья… Ну и что, что «Пророк», руководимый министром, осмеивает Гарри? Мальчишке надо было подумать, прежде чем бросать такие заявления прямо в толпу! Ах, ну да, конечно, надо показать всем себя, чтобы не забывали.

Непонятно правда, с чего родители вдруг так взбесились. Словно он предал семью.

Простите, но у Гарри всегда была фамилия Поттер, а не Уизли! Что с того, что он друг Рона?

Янтарная жидкость вплескивается в стакан, заполняя тот на три четверти. Перси делает большой глоток и переворачивает страницу, хмурясь. Бред какой-то.

«Сокращение в Хогвартсе».

И чем их не устраивают прежние преподаватели? Или теперь, после смерти Дамблдора, они решили поменять всю школьную систему?

И на кого… Погодите…

Когда оказывается, что Гарри Поттер никогда не хотел привлекать к себе внимания, а всего лишь старался предупредить людей, Перси впервые смотрит на министерство, как на кучку фальши.

Желание стремительного взлета по карьерной лестнице куда-то исчезает, оставляя едкое послевкусие. И даже Фадж, дергающийся и вечно срывающийся на других, перестает казаться таким уж важным и светлым.

Перси понимает, как сильно ошибался, перед тем, как Рон отправляется на шестой курс обучения.

Люциус Малфой навещает Фаджа все чаще, тот просит подливать ему огневиски по пять раз на дню, словно он, Перси, какой-то официант. Малфой приходит и уходит, и то же происходит с уверенностью Перси. А потом он находит чеки.

Огромные суммы из фонда Малфоев, выписанных круглым почерком на пергаменте и закрепленные витиеватой подписью. Люциус Малфой выбивает вакансии для…

Пожиратели. Вот на кого меняют старых педагогов. Они хотят, чтобы детей учили люди в черных мантиях и с татуировкой на левой руке?

О Мерлин.

Перси не хочет этого, но рука произвольно дергается, когда он заполняет еще одну страницу своего блокнота, на этот раз фиксируя на странице обычным маггловским карандашом зловещие, отдающие опасностью имена.

Потом он сложит листок и пошлет его в Орден Феникса — анонимно, разумеется, — чтобы они оповестили те семьи, которые не знают о проблемах магического мира.

Медленно, но верно, министерство заполняется этими страшными людьми. Они ходят по тем же коридорам, носят те же официальные мантии и обедают в той же столовой, что и Перси, но ему так и хочется натянуть на голову капюшон, прикрывая огненные вихры, делающие его удобной мишенью, и шагнуть в камин. А выйти уже и домашнего, но не из того, что стоит в его дешевой квартире в бедном районе, нет. Из домашнего, маминого камина, чтобы очутиться среди запаха свежей выпечки и оказаться в крепком кольце родительских рук.

Нет. Нельзя.

Пусть эти люди с бледными лицами и татуировками думают, что он ненавидит свою семью.

Пусть верят, что он ненавидит Гарри Поттера — этого в принципе неплохого парня, просто слишком безрассудного.

Перси даже успел поговорить с ним летом, и понял, что вся его неприязнь к мальчику шла из глубины ждущего славы сердца, с тех пор остывшего на достаточное количество градусов, чтобы мыслить здраво и непредвзято.

Он изменился. Мир вокруг изменился.

Перси видит это, находясь в эпицентре стремительных событий, вихрем пут закручивающихся вокруг спокойного мирка волшебников.

Кивает убийцам, ступая на отполированный черный пол министерства. Пожимает руку убийцам, знакомясь с очередным новым (— Сэр, а почему мистер Фолврик подал в отставку?) руководителем отделения. Старательно выводит имена убийц твердым карандашом, заперевшись в своем темном кабинете, где за дверью убийцы водят на допрос ни в чем не повинных людей.

И продолжает делать вид, что ему все нипочем.

— Мистер Уизли? — стук в дверь вынуждает вздрогнуть и резким движением затолкать блокнот во внутренний карман пиджака, захлопнуть папку и открыть другую, информация в которой разрешена к просмотру посторонними лицами.

— Входите, — отвечает он, и дверь тут же распахивается.

Стоит поднять взгляд — и тут же похолодеть, встретившись с надменными серыми глазами. Люциус Малфой с ухмылкой оглядывает его темный кабинет, подмечает развороченную бежевую папку и тлеющие в камине угли.

— Что делаете? — как бы между прочим спрашивает он и садится в кресло перед столом, изящно пристраивая рядом свою трость.

— Я… — Перси бросает быстрый взгляд на ту папку, которую ему не следовало открывать, — изучаю документы, — и кивает на другую, заполненную не срочными делами, которую Скимджер отдает ему на читку.

— Мистер Уизли, — Малфой цокает языком, — знаете, я заглянул к вам по совершенно особенной… Причине. По моим сведениям, вы не являетесь истинным Уизли… — Перси открывает рот, но решает, что лучше молчать, — но это идет вам только в плюс.

Нахмуриться и опять заглянуть в холодные глаза с узкими зрачками.

— Вы же понимаете, опасно в такое время быть одному, без поддержки семьи. Я, как один из главных попечителей Хогвартса, решил предупредить вас: школу ждут серьезные перемены, а они могут повлечь бунт. Думаю вам, Перси, за плечами нужен тот, кто сможет помочь в случае крайней необходимости.

Это похоже на игру. Кобра и птичка. Воробушек.

— Мистер Малфой, я не совсем понимаю, как школьные перемены могут затронуть меня…

— У вас есть семья. Вы можете отрицать ее, но она существует. Ваш брат Рон… Имеет связь с одним очень важным для министерства лицом, но он не должен узнать об этих переменах, вы же понимаете меня?

Важное для министерства лицо. Это, конечно же, Поттер.

— Мистер Малфой, я все еще…

Тот откидывается на спинку кресла.

— Министр потерял хватку. Вы же понимаете, мы не можем находиться в руках у такого человека. Школу ждут перемены, думаю вы уже поняли это, — Малфой опускает взгляд на прикрытую бежевую папку, — но в Министерстве тоже произойдут изменения. Я должен быть уверен, что вы на нашей стороне, мистер Уизли. На стороне блага.

Я был, мистер Малфой. Слишком долгое время.

Однако Люциус неплох. Запутал так, что выпутаться весьма сложно. Школа, семья — на все рычаги надавил, лишь бы выяснить, готов ли он, Перси, встать на колени перед красноглазым ублюдком и вылизать пол языком там, где прошли его благословленные ноги.

Он слышит свой голос издалека.

— У вас нет причин сомневаться во мне, мистер Малфой.

Тот скалится, встает, опираясь на трость и даже не прощается, повернувшись спиной.

Перси некоторое время изучает черную ленточку в белых волосах мужчины, и только потом осознает, что Малфой не двинулся с места.

— Мы все боремся за то, что имеем, Перси, — наконец говорит он и исчезает в дверном проеме.

Наверное, именно из-за этой фразы Перси становится вдвойне острожным.

Не приезжает даже на свадьбу Билла, хотя уверен, что его бы там приняли.

Не выдает себя никак, даже когда убивают Скримджера.

Продолжает сбегать в свой кабинет и выписывать один за другим важные указы и тайные указания, посылая их в орден. Продолжает все так же ломать карандаш о бумагу, спотыкаясь об имена зарегистрированных в «срочном поиске» и умерших (точнее говоря, хладнокровно убитых).

Малфой становится все более бледным и совсем не обращает на него внимания — кажется, у того свои проблемы.

Война. Это кровожадная, опасная война. Он пытается выжить в огромном муравейнике, так, чтобы не быть пойманным. Прекращает все контакты с родными, хотя прекрасно знает, что мать переживает и продолжает упорно шить ему рождественские свитера.

А ночью лежит и сверлит усталым взглядом бесцветный потолок.

Уходит сон, уходит желание есть, пропадает амбициозность и вера в то, что однажды он станет великим. Остается только надежда, согревающая лучше любого одеяла и порой заботливо опускающая ему веки.

Он начинает бояться не за себя, а себя.

Ведь даже если Гарри прикончит Лорда, ему, Перси, это не даст никакой гарантии, ведь Малфой может отомстить и так.

Если узнает.

Перси дрожит, в очередной раз наполняя стакан алкоголем — без него он давно бы потерял рассудок.

Если Малфой узнает… Что?

Про письма, которые разными путями попадают в Орден из грязного окна Министерства? Про все просмотренные тайком материалы и испорченные операции? Про подмену документов и сожжение наиболее опасных указов? Про ложные заявления в Министерство о местах, где видели Гарри Поттера?

Мерлин, да если Люциус Малфой прознает хотя бы про одно из сотен этих дел, он начнет мстить. Малфои не прощают предательства.

И жизнь в вечном страхе начинает выедать мозг.

Становится страшно всякий раз, когда Перси открывает глаза.

Эта жизнь выматывает его. Редкие проблески света мелькают все меньше и меньше. Перси не помнит, когда в последний раз чувствовал себя счастливым. Наверное, в тот день, когда Гарри, Рон и Гермиона пробрались в министерство под видом обычных работников. После того, как они удрали через камин, Перси заперся в своем кабинете и долго не мог отсмеяться, вспоминая, с каким лицом за ними гнался его начальник…

Люциус Малфой перестает расхаживать по Министерству, как капитан по своей шхуне. Перси даже подслушивает перед одним из слушаний его ссору с женой — оказывается, Малфой не сколько предан Лорду, сколько пытается выбить окно в мир для своей семьи.

Перси неожиданно для себя даже проникается сочувствием к этому страшному человеку. Ведь все они живут на одной планете, все они люди. Ну или хотя бы в прошлом были людьми.

А ранним утром первого мая в голову приходит странная мысль — сегодня.

Сегодня что-то случится.

В министерстве как-то пусто, и Перси спрашивает у знакомой работницы, куда все подевались.

— Ринулись в Хогвартс, — отвечает она, пожимая плечами. — Кто-то донес информацию, что туда направляется Гарри Поттер.

Проведя весь день как на иголках, заливая в себя литры кофе, чтобы не уснуть, Перси наконец не выдерживает и связывается через камин с Аберфортом — единственным человеком со светлой стороны, который знал, что именно он делает в Министерстве.

Когда в огненным пламени появляется знакомая борода и грустные глаза, Перси подскакивает к камину.

— Уизли! — недовольно восклицает голова. — День подарков сегодня!

— Вы о чем? — наложив заглушающее заклинание на дверь кабинета, осторожно спрашивает Перси и опускается перед огнем на корточки.

— Минут тридцать назад в мою комнату вломился Гарри Поттер со своей компанией и потребовал, чтобы я протащил их в Хогвартс.

Вот идиоты. Перси переводит дыхание.

— А мой брат…

— Цел и невредим, и все время пожирал девчонку голодными глазами, — хмыкает Дамблдор. — Перси, думаю, сегодня все решится. Не хочешь к нам присоединиться?

Через десять минут, крепко обнимая рыдающую мать, Перси никак не может перестать прокручивать в голове в свою огненную речь.

«Я был дураком…»

Почему он не рассказал им?

Перси не знал. Понятия не имел, почему так поступил.

Наверное, он уже не хотел быть героем. Не хотел славы.

Ему вполне было достаточно крепкого отцовского объятия, мокрой щеки мамы, радостных оскалов близнецов и такого внимательного взгляда Гарри.

Мальчик-который-выжил смотрел прямо на него, и в зеленых глазах Перси увидел то, чего ему не хватало такое долгое и мучительное время. Понимание. Гарри Поттер словно знал, что вся его тирада была ложной. Может, просто догадывался.

И именно в тот момент Перси ощутил полную свободу от своих юношеских домыслов по поводу этого человека. Гарри Поттер был недостающим куском паззла в их большой

семейной картине. Мальчик, у которого не было семьи, сумел сохранить его семью.

Что же касается Люциуса Малфоя…

Перси ждал этой встречи, но все равно оказался к ней не готов.

После потери брата мир вокруг поблек, и картинка стала такой нечеткой, что поначалу он даже не увидел в толпе потрясающих кулаками Пожирателей белые волосы.

Люциус Малфой обнимал за плечи жену, его сын стоял чуть поодаль.

Малфой взглянул на него, потом оглядел стоящую вокруг рыжую толпу, а затем кивнул.

Скорее всего, он кивнул себе, но Перси кивнул в ответ.

Они поняли друг друга. Ведь в конце концов, если рассмотреть ситуацию, не примешивая сюда другие — каждый из них просто защищал свою семью.

Да, своими методами, но это то, что оставалось у каждого в сухом остатке. Хоть и скрывалось за надменными улыбками, литрами алкоголя, тоннами бессонных ночей и татуировкой на предплечье.

Ведь любой: будь то маг или обычный человек не является полностью светлым или полностью темным. И каждый делает то, что ему по силам.

Перси продолжает карьеру в Министерстве, а Люциус Малфой отправляется в Азкабан, где теряет рассудок и вскоре погибает.

«Удивительно!» — говорили стражи, когда еще при жизни Люциуса к нему ходил один из известных теперь всем Уизли.

Перси никогда не заговаривал с Люциусом, просто стоял рядом, давая тому ощутить себя окруженным не страшными существами в черных плащах, а людьми. Людьми, которые понимают. Перси не считал Малфоя незаслуженно осужденным, о нет — тот совершал поистине чудовищные вещи и его место было именно в этой камере Азкабана.

Перси смотрел на осунувшееся лицо чистокровного аристократа, находившегося в бреду, и не чувствовал жалости. Он просто ощущал… Понимание. Люциус Малфой защищал семью.

Пусть неверным способ, пусть ценой жизни других. Но Перси порой думал, что, не будь у него веры в светлое, он и сам бы поступал так же.

И именно в такие моменты осознавал, что незаслуженно называл свою жизнь отвратительной. О нет.

И у него был стержень, просто он очень долго этого не понимал.

И внутренняя силы тоже была.

Она подпитывала и давала надежду.

И это была семья.

На этом завершаю свой небольшой сборник про старших Уизли. Enjoy.

https://vk.com/wall-148441573_23