Алькес (джен)

Новость была ошарашивающей — и объясняла всё, что прежде никак не хотело укладываться ни в одну из теорий.

Хоркруксы.

Никто — и прежде всего он сам — не назвал бы Долохова чистоплюем. Его никогда в жизни не пугали самые грязные и тёмные ритуалы — не завораживали, правда, как некоторых, но и не отталкивали: любой ритуал он воспринимал, прежде всего, с практической точки зрения. Оценить их красоту он умел — но ценить не значит становиться зависимым.

Но это… Его передёрнуло от отвращения. Сотворить с собой вот такое? Бессмертие, безусловно, стоит многого — и он бы не отказался от такого и для себя. Но именно что для себя — а отрезать часть своей сути? Было в этом что-то омерзительное и жалкое, что-то, что вызывало у него смесь тошноты и брезгливости.

Впрочем, что бы он ни чувствовал теперь к Лорду — это не имело никакого значения. А вот раздобыть бы их… хотя бы один — он хотел. Через одну часть наверняка можно влиять на другие — а значит…

* * *

Лестница вилась, закручиваясь спиралью так круто, что у Долохова в какой-то момент на мгновенье закружилась голова. Света из узких, едва в пару дюймов, окон-бойниц хватало, чтобы ясно видеть отполированные до блеска и слегка стёсанные ступени — и не пропустить очередную дверь в стене. Сколько же здесь было этих лестниц! Казалось, замок весь состоит из них — ни из одной комнаты невозможно было попасть в другую напрямую. И все они были абсолютно одинаковыми, различаясь лишь шириной: по некоторым — как, например, по той, по которой он шёл сейчас — Долохов едва мог протиснуться: для кого вообще это строили? Ругнувшись, он повёл постоянно чиркающем по стене правым плечом — и увидел, наконец, дверь. Совершенно такую же, как остальные — он будто по лабиринту ходил. Написав на ней мелом очередной номер, он по-маггловски вскрыл замок одной из позвякивающих у него в кармане отмычек и, пригнувшись, вошёл в очередную комнатушку, такую же крохотную, как и все предыдущие. Она была неправильной формы, больше всего напоминающей восьмиугольник, одна из граней которого была довольно сильно растянута, а та, что была напротив неё, выгибалась плавной дугой наружу.

Внутри было пусто — ничего, кроме закопчённого лишённого дров камина — и Долохов, грязно выругавшись сквозь зубы, с досады ударил ребром кулака по стене. Опять мимо! То, за чем он охотился, не могло быть вмуровано в камень — оно было спрятано как-то иначе. Как только? Мордред бы побрал Лорда!

От бесконечных подъёмов и спусковзверски хотелось пить. Долохов машинально схватился было за палочку — и тут же вновь выругался. Чары здесь не работали — они вообще плохо выходили рядом с драконами, а всё это место было буквально пропитано особой, драконьей магией. Ибо где-то здесь спал и его хозяин — и Долохов понятия не имел, какой именно из драконов сторожит то, что он вознамерился отыскать и присвоить. Судя по размеру здешних драккловых лестниц, даже перуанский змеезуб был слишком крупным для этого дома — однако понимание это не радовало, а, наоборот, настораживало: перспектива столкнуться с неизвестным видом этих опаснейших тварей, да ещё в отсутствии возможности колдовать, вынудила Антонина максимально вооружиться, взяв с собой несколько разной длины кинжалов и повесив за спину арбалет. И хотя Долохов надеялся избежать неприятной встречи с хозяином этого места, он был к ней готов.

Вытащив из кармана уже почти опустевшую фляжку, Антонин запрокинул голову и сделал пару глотков, тщательно прополоскав рот и задержав на какое-то время в нём воду. Он не мог сказать, что в замке жарко — напротив, его порой пробирал озноб — но сухо здесь было словно в пустыне. Мазнув взглядом по роскошно расписанному золотом ярко-синему сводчатому потолку, изображавшему очередной кусок звёздного неба, на сей раз с созвездием Чаши, он отметил, что идёт правильно: в предыдущих комнатах ему встретились Дева и Ворон — и, ещё раз внимательно оглядев пустую комнату, развернулся и двинулся дальше.

Опять вверх.

До очередной комнаты оказалось шестьдесят семь ступеней — и внутри, на сей раз, обнаружился старый, совершенно уже рассохшийся сундук, окованный чёрным железом. Сверившись с потолком — Гидра, всё верно, а следом должен быть Компас или, возможно, Корма — Долохов, сжав пересохшие губы, приступил к вскрытию.

Однако же его ожидало разочарование: внутри нашлись только рассыпающиеся в труху книги с совершенно выцветшими уже и потому не читаемыми страницами да пара проржавевших насквозь железок, в которых с некоторым трудом можно было угадать дверные замки — без ключей.

Опять, значит, мимо. Долохов скрипнул зубами от досадливой ярости и, даже не потрудившись закрыть сундук, подошёл к узкому окну и выглянул из него наружу. Как странно… когда он пришёл сюда, было утро, и длинные тени от башен пересекали внутренний двор наискось — точно так же, как и сейчас. В принципе, драконы умели искажать — и даже, как говорили, останавливать — время, так что ничего невероятного в данном феномене не было, и всё же Долохов почувствовал себя неуютно. Он понятия не имел, сколько здесь пробыл — пару суток или часов? Вряд ли суток: он совсем не ощущал голода. Только жажду — иссушавшую его с каждым часом всё больше. Или не часом… К Мордреду. Он найдёт чашу — и уйдёт из этого странного места.

Лестница, на сей раз, упёрлась в каменный потолок и закончилась — и Долохов развернулся и двинулся вниз, машинально считая ступеньки. И ни капли не удивился, когда обнаружил незамеченную им прежде дверь — вернее, не незамеченную. Её наверняка прежде не было здесь — он мог бы поклясться в этом. Впрочем, в подобном не было ничего удивительного: обычный трюк, применяемый достаточно часто. Правда, здесь Долохов встретил его впервые, хотя обошёл уже, по его прикидкам, добрых три четверти замка — но всё когда-нибудь случается в первый раз, не так ли?

Привычно начертав на двери номер, Долохов не менее привычно попытался взломать замок — но на сей раз тот не поддался ни одной из отмычек, и сердце Антонина вдруг бешено заколотилось, а в висках застучала кровь.

Вот оно.

Это здесь.

Он был абсолютно уверен, что за этой дверью кроется то, за чем он сюда пришёл — и от этой уверенности кровь вскипала у него в жилах, а голова становилась хрустально-ясной.

Он нашёл.

Оставалось лишь открыть дверь.

Думай, Антонин, думай!

Конечно, её можно было взорвать — у него были с собой и волшебные ингредиенты, и обыкновенная маггловская взрывчатка. Но это он оставил на самый крайний случай — вряд ли взрыв не разбудит здешнего дракона, а Долохов предпочёл бы обойтись без знакомства.

Хотя…

Он недовольно откинул некстати возникшее любопытство, одёрнув себя и списав его на магию этого места. Нет уж — это точно не его мысль. Риск его никогда не пугал, но этот был бессмысленным — а бессмысленности он не любил.

Антонин внимательно осмотрел дверь. Нет, замок ему не открыть — это было уже очевидно. А вот петли… Петли можно было попробовать снять. Да — определённо, это было возможно. Если выбить эти штыри…

Молоток у него был — небольшой, правда, но его должно было хватить — долото тоже… Как знал, когда собирался. А ну-ка…

Штыри поддались легко, буквально выскочив из пазов с первого же удара. Подобная лёгкость Долохова удивила — а значит, и насторожила, и эта настороженность спасла ему жизнь.

Потому что когда дверь, заскрипев, покосилась и повисла на запоре, который единственный теперь удерживал её вертикально, и Долохов осторожно заглянул в возникшую щель, первым, что он увидел, были покрытые мелкой синевато-стальной чешуёй ноздри — а чуть в глубине, за ними, виднелись ещё полусонные оранжево-жёлтые, похожие на жидкое пламя глаза с узкими сейчас вертикальными зрачками.

Даже не успев ни о чём подумать, Долохов задвинул дверь на место и кинулся вниз, скользя левой ладонью по шершавой светлой стене. Мыслей не было — было чёткое понимание того, что надо делать. Бежать — и Мордред с ней, с чашей, потому что мёртвым артефакты без надобности.

А за чашей он ещё вернётся. Потом.

Если выживет.

Сзади заскрипело, заплакало дерево — и разлетелось щепками под мощным ударом. Долохов увидел на потолке отблески пламени и, как раз добежав до открытой им самим недавно двери, рванул её на себя и, радуясь, что не утруждался запирать их за собой, влетел внутрь.

И лишь захлопнув её за собой понял, что самостоятельно влез в ловушку.

Ибо выход отсюда был только один — через ту самую дверь — а значит, поймать его здесь было проще простого. Разве что дракон его не учует… хотя шансов на это было, он понимал, минимум.

Однако же этот минимум и сработал — Долохов услышал скрежет чешуи по стенам и замер напротив двери с арбалетом наизготовку, но ничего не случилось: звук спустился ниже, ещё ниже… и пропал.

Подстерегает?

Долохов огляделся.

В этой комнате камина не было — но он точно помнил, что он был в другой, ниже. Каминный ход был его единственным шансом: вылезти по нему на крышу, пробраться по ней — и спуститься где-нибудь по стене. Надо же, как неожиданно пригодились Антонину его детские забавы! Он поглядел было на окно, но только недовольно скривился: в эту щель могла бы пролезть разве что кошка. Значит, придётся рискнуть…

Держа арбалет наготове, он бесшумно приоткрыл дверь — и замер. Свежие царапины на камне пугали своей глубиной — но других вариантов не было, и Долохов начал осторожно спускаться, крепко сжимая арбалет в руках и готовясь в любой момент нажать на спуск. Лестница вилась и вилась вниз, через пару минут Антонин добрался до нужной двери, так никого и не встретив. Сердце билось где-то в горле, но руки были твердыми, а голова ясной — он всегда умел концентрироваться, и чем опаснее была ситуация, тем лучше это у него выходило. Нужная ему дверь была слегка покорёжена, но, в целом, пострадала несильно — значит, тварь спустилась ещё ниже, вероятно, пройдя по его ещё свежему следу и подарив Долохову несколько драгоценных минут.

Но осторожность есть осторожность — и, толкнув дверь, он сперва просто заглянул в комнату, всё так же продолжая целиться прямо перед собой из своего арбалета.

Пусто.

Выдохнув, Долохов открыл слегка заедающую теперь дверь — и вдруг замер, оглушённый свалившимся на него пониманием.

Чаша.

В этой комнате на потолке было изображено созвездие Чаши.

Какой же он идиот! Кретин, не умеющий сложить два и два! Это же загадка даже не для первокурсника — для дошкольника!

Задрав голову, он уставился на синий потолок, на котором поблёскивало золотом изображение означенного созвездия — и на месте Алькеса, его альфы, увидел золотой круг.

Чаша.

Та самая чаша, вмурованная своим основанием в потолок и вписанная в рисунок.

Губы Долохова дрогнули в торжествующей усмешке — и замерли, когда мерцающая тёмная синева потолка неожиданно ожила и ринулась прямо на него, огненно сверкнув расплавленным золотом глаз.

«Всё-таки проиграл», — успел подумать Антонин — и приготовился к смерти.

Но её не случилось — когда когти дракона сомкнулись на его плечах, а челюсти — вокруг шеи, Антонин ощутил, как те входят в его тело, и оно плывёт, растворяется, словно масло на горячей сковороде, и течёт, вливаясь в тело поглотившего его существа и становясь им самим. Боли не было — только жар, бесконечный, всепоглощающий и ослепляющий, плавящий не только тело, но, кажется, саму душу.

А потом всё закончилось.

Долохов в последний раз выдохнул пламя и, махнув крыльями, поднялся к потолку, лизнул своим раздвоенным языком чашу и удовлетворённо выдохнул густой пар.

Сокровище не пострадало.

Он плавно спустился вниз и, немного покрутившись на месте, свернулся на полу в клубок — ибо вытянуться здесь возможности не было. Ничего. Пожалуй, сегодня он останется здесь — а потом надо будет слетать поохотиться. Но — позже.

…Солнце ярко светило ему в лицо, и, в конце концов, разбудило его. Антонин Долохов пошевелился и, открыв глаза, в первый момент с изумлением уставился на свою руку, которой в попытках доспать прикрыл от света глаза: пальцы вместо кожистой перепонки смотрелись чуждо странно. Пару секунд он глядел на них, хмурясь и пытаясь понять, что это с ним такое — а потом проснулся окончательно и, мотнув головой, с отчётливой досадой сжал губы и снова закрыл глаза, стремясь зафиксировать и запомнить свои последние ощущения.

Да.

На такой конец он был определённо согласен.