Submergence (джен)

submergence [səb'mɜːʤ(ə)n(t)s]

1)

а) погружение в воду

б) затопление

2)

а) погружённость в размышления, сосредоточенность

б) погружение во мрак

…она открывает глаза…

Мерно покачивается поезд, стекло приятно холодит ладони, обшивка деревянная — «Сейчас такое не делают», — мелькает мысль, — «Больше металл», — но когда это «сейчас» она не представляет, платье тяжёлое, непривычное, и сначала она вообще не понимает что здесь делает.

— С тобой всё в порядке? — раздаётся приятный немного хриплый баритон за плечом, и она рассеянно кивает, пытаясь собраться с мыслями. Поезд едет слишком медленно — очередная нелепая, странная мысль, которая не желает пропадать. Она смотрит на себя в отражении стекла и в первый миг едва не отшатывается. Волосы — непривычно длинные — забраны в сложную причёску, к ним приколота маленькая шляпка с вуалью — и она вспоминает. Всё правильно: леди Агнес, девятнадцать лет, недавно вышла замуж, а обладатель приятного баритона — сэр Итан Стейнбен, они едут в Индию по делам компании его отца — её свёкра — и всё абсолютно правильно и на своих местах, а странные мысли — что ж, такое и раньше бывало, всё в порядке. Она выдыхает и с улыбкой поворачивается к нему.

— Всё отлично, дорогой, — всё же ей повезло с ним. Она вспоминает как рисовала его портреты с натуры и по памяти, сидя в саду родительского особняка, как они танцевали, как они впервые встретились на приёме у очередного посла, мягкую улыбку в уголках губ и глубине глаз, «Познакомься, Агнес, сэр Итан Стейнбен, наследник компании Стейнбенов»…

— Ты сильно побледнела, — он совсем рядом, берёт её руки в свои и касается их лёгким поцелуем.

— Просто душно, никак не могу привыкнуть, — она улыбается и не может отвести взгляд от его прозрачно-светлых глаз. Милый внимательный Итан, который всегда поддержит, если она оступается, переведёт внимание любопытных на себя, когда она снова впадает в задумчивость, погружается в свои странные мысли и не может отделаться от чувства неправильности происходящего, всегда рядом, держит за руку, молчаливо напоминая о том, где они сейчас.

Итан аккуратно, чтобы не помять платье, обнимает, и она закрывает глаза, оборачивается в его заботу как в тёплый плед, расслабленно закрывает глаза…

*

…она открывает глаза…

Земля стремительно приближается, удар кажется непривычно сильным, ноги прошивает болью, но она только сдавленно вскрикивает, на секунду зажмурившись, — и тут же широко распахивает глаза: звук, который она издала, получился каким-то по-детски высоким. Она хмуро смотрит на разбитые коленки, на маленькие детские ладони, на тонкую кофточку и детский комбинезончик, который теперь нуждается в починке, и не понимает что тут не так.

— Эни! — к ней бежит взволнованная красивая женщина, пытается взять её за руку, но ведь у неё руки грязные, она ведь и на них упала — так что она вырывается, утирает ладошки о комбинезон, размазывая кровь из порезов, и женщина хмурится, подхватывает её на руки и несёт к скамейке. — Вот ни на секунду нельзя оставить тебя без присмотра, непоседа. Зачем ты оттуда прыгала? Там ведь высоко, — приговаривает она, вытирая ей ладони чем-то, что резко пахнет и сильно щиплет. Она пытается отдёрнуть руку — щиплет-щиплет-щиплет! — но женщина придерживает её и дует, смешно сложив губы трубочкой: — Так лучше?

Она сосредоточенно кивает, женщина улыбается, и она с неожиданной грустью — ей уже давно объяснили что это за чувство такое — думает, как же давно она сама не видела свою маму. Она снова хмурится, не понимая — как же так? вот же мама! — но чувство неправильности происходящего не проходит.

Теперь женщина пшикает чем-то ей на разбитые коленки в дырках штанин комбинезона, коленки щиплет, но мама дует на них и, гладя ей в глаза, с улыбкой рассказывает сказки, и больше совсем-совсем не больно, и от этого, от маминой улыбки, смешинок в её прозрачно-светлых глазах и рассказов хочется улыбаться, ведь всё хорошо.

— Идём домой? — и, дождавшись кивка в ответ, мама подхватывает её на руки и, тихо напевая, лёгкой походкой идёт домой.

В витринах, которые они проходят, отражается молодая темноволосая женщина с девочкой лет двух на руках.

По лестнице женщина поднимается как можно тише, и дверь отрывает со всей осторожностью, которая только возможна, когда у тебя в руках не только сумка, но и тихо посапывающий ребёнок. Набегавшись за день, Эни по дороге уснула…

*

…она открывает глаза…

Ноги затекли от долгого стояния, губы сводит от необходимости улыбаться, форменный галстук-платок неприятно сдавливает шею, а презентация всё продолжается. Хочется прийти, наконец, домой, скинуть туфли, распустить волосы, переодеться во что-то более мягкое и приятное и налить себе скотча на два пальца — просто для полноты картины, хотя алкоголь она на дух не переносит. Но что только не делают с человеком нудные презентации. Это не её — эта мысль порой свербит и не даёт покоя, и не отмахнуться от неё, не отвлечься, потому что всё не правильно. Не только сейчас и не столько вообще, сколько просто не так. И не сказать, чтобы её что-то не устраивало, — наоборот, всё было хорошо, — но… Это самое «но» порой вертелось, ворочалось под кожей и не давало уснуть страхом что случится потом.

Тихий голос в наушнике отвлекает от мыслей, возвращает обратно в реальность, поддерживает, напоминает, что осталось немного, говорит, что всё будет хорошо и что нужно возвращаться домой, «пожалуйста, не задерживайся, мы и так давно не виделись». Не так давно, если честно, всего часа три назад, но дышать действительно становится легче, улыбка становится не приклеенной, а вполне естественной; домой, её ждут — и скоро всё закончится. Ещё чуть-чуть.

Всё так же улыбаясь, она медленно выдыхает и закрывает глаза…

*

Тишину комнаты нарушает только тихий писк датчиков. Будь это в больнице, воздух в подобных палатах почти стерильный от концентрации лекарств и немного горьковатый, и от этого хочется чихать, но тут витает тонкий аромат свежих цветов и совсем немного пахнет растворами, с которыми Лин делали профилактический массаж. После этого прошло ещё совсем немного времени, и медперсонал заходить не должен, так что можно позволить себе слабость. С момента того неудачного выхода в матрицу прошло уже много времени, немногим меньше — с тех пор как «одна-максимум три минуты клинической смерти» вышли из-под контроля. Точнее, сама клиническая смерть длилась не дольше двух минут — строго в специально оборудованных условиях, под контролем врачей — вот только потом что-то пошло не так. Организм возобновил свою деятельность: запустилось сердце, появилось дыхание, вновь появились все группы рефлексов, — вот только в сознание она не приходила. Только в самом начале был отмечен аномально высокий всплеск, как при сильной интеллектуальной перегрузке, впрочем, он довольно быстро вернулся в пределы нормы, в остальном все показатели в норме, ни нано-боты, ни биокомпьютер не выявили никаких отклонений, мозг функционирует, мышцы не спазмированы — общая картина такая, словно она просто заснула и видит яркие сны, и необходимости какого-либо вмешательства нет; вот только уже три раза она снова умирала во сне.

— Пожалуйста, проснись, — шёпотом, едва слышно, осторожно массируя ей кончики пальцев, — Возвращайся домой.

*

…она открывает глаза…

Перед ней почти новый на вид жидкокристаллический монитор — «Коллекционеры за такой со многими сокровищами расстались бы», — почему-то думается ей, — рядом на стол ложится внушительная стопка исписанных листов. От руки. Она недоумённо вздёргивает бровь.

— Да-да, знаю, Кэти, — вздыхает Ллойд и падает на соседнее кресло. — Чудаковатый дядька, прямо скажем.

— Ещё и почерк ужасный, — добавляет она, выудив из стопки несколько листов и просматривая по диагонали. — Кто он, медик?

— Хуже, экономист, — театрально вздыхает он, откидываясь, но тут же снова подбирается, словно готов в следующую секунду сорваться с места и куда-то бежать. — Но суть не в том. Как он пишет! За это можно закрыть глаза на все странности. Случайно его нашёл. Опубликуем — и это будет двойной успех! Сможем расширить штат, обновить аппаратуру…

— Притормози, — улыбается она. — Это, — Кэт выразительно встряхнула несколько листов рукописи, — даже ещё не первый экземпляр книги. Которой, к тому же, ещё не факт, что заинтересуются и что она окупится.

— Брось, — он вскакивает, и всё в нём во весь голос заявляет об уверенности в успехе. — Ты просто ещё это не читала.

— Мне это печатать, — кисло замечает она и со вздохом роняет голову на сложенные руки.

— Не кисни, — проходя мимо, он треплет её по плечу. Кэт лениво отмахивается и жестом показывает, чтобы уже уходил. — Ладно-ладно, оставляю тебя наедине с нашей восходящей звездой. Ведите себя хорошо, через пару часов вернусь и сменю тебя. Это нужно выпустить как можно скорее!

Он смеётся, и, подхватив сумку, убегает на очередную встречу.

Кэт снова берёт исписанные страницы и напряжённо всматривается, и первое время видит какие угодно буквы и слова, только не те, что написаны. Она с силой закрывает глаза и трясёт головой, пытаясь отогнать морок — ведь когда на листе вместо целой страницы текста убористым почерком видишь только «Вернись, я скучаю», — это точно не нормально.

— Совсем заработалась, — бормочет она под нос, подозрительно косится на чашку с остатками кофе, но всё же встряхивает головой и принимается за нормальную читку текста.

…несколько часов спустя она вынуждена признать, что Ллойд оказался прав.

Глаза болели от постоянного напряжения, колпачок ручки изгрызен — дурацкая привычка брата оказалась более чем заразной — спина ныла, но роман захватывал, окутывал своей атмосферой, затрагивал воображение и не отпускал. Она с удивлением обнаруживает, что просидела над рукописью много больше, чем планировала, что уже глубокая ночь, а ещё — что Ллойд так и не вернулся. «Вот засранец мелкий», — лениво думает она, откидываясь в кресле, и обычно она бы уже звонила ему и на правах сестры читала нотации про необязательность и прочие его недостатки, но сейчас — сейчас она слишком довольна материалом. Из этого действительно может что-то получиться. Среди туч скепсиса мелькнул яркий луч веры в успех их авантюры. Прокручивая в голове сюжет и события будущей книги, она закрывает глаза…

*

Сердце бешено колотится от волнения и предвкушения: недавно ещё делали только пилотные запуски в киберпространство, сегодня они уже замахнулись на новую высоту.

Датчики были уже аккуратно прилажены к голове, пальцы замерли над декой и немного подрагивают. Она мысленно усмехается и в который раз приказывает себе успокоиться, — впрочем, без особого успеха. Хотя это и простительно — первое непосредственное общение с ИИ «изнутри». С Элизой всё оговорено, в защите системы организована специальная кратковременная лазейка, по которой она её и проведёт, дабы не оставаться полностью беззащитной в случае атаки; лазейка почти незаметная и безопасная, но шприц с нано-ботами лежит наготове — на случай, если что-то пойдёт не так, — но всё будет хорошо, она уверена. Голос Элизы бесстрастно докладывает о текущем состоянии её системы, — почему-то Лин нравился голос искусственного интеллекта, даже такой, лишённый интонаций, и она предпочитала звук выводу информации на периферический экран контактной линзы, — о показателях организма самой Лин и показателях после ожидаемой клинической смерти, план реабилитации давно уже оговорен. Все формальности давно улажены, эксперимент утверждён — всё учтено, все прикрыты. Ценная и любопытная информация — каково это, не просто парить в матице, но оказаться внутри интеллекта, и чем это будет отличаться…

Она поудобнее откидывается, закрывает глаза и касается деки…

*

…она открывает глаза…

Тихий мерный писк раздражает, палец что-то сдавливает и хочется от этого избавиться, но сил нет, и остаётся только лежать и слушать. Писк датчиков, шорох ткани, тихие шаги…

— Ты очнулась, — собеседницу плохо видно, и она, видимо, понимая это, придвигает ближе к койке стул и садится. Лицо бледное, уставшее, под прозрачно-светлыми глазами залегли тени — но сами глаза влажно блестят, а на губах улыбка. Хочется что-то спросить, но во рту пересохло, она неосознанно облизывает губы и девушка напротив — Хлое, её зовут Хлое, — вскакивает, начинает озираться: — Пить? Сейчас, чёрт, где же… вот, — и, опустив трубочку в бутылку с водой, подносит к ней, поддерживает под голову, гладит по волосам и словно сама не верит в реальность происходящего. Даниль мысленно усмехается — что уж тогда говорить про неё.

— Что… — голос слушается с трудом, в горле першит, Хлое снова даёт ей воды, она благодарно прикрывает глаза, переводит дыхание и хочет продолжить, когда её перебивают.

— Я поняла. Несчастный случай. Множественные переломы и повреждения органов, в основном ушибы. Неделя искусственной комы, — Хлое тяжело вздохнула, собираясь с силами, и продолжила, — от препаратов тебя отключили два дня назад. Один раз ты уже приходила в себя, тебя осмотрели, и ты почти сразу заснула.

— Но проснулась, — тихо, чтобы не перегружать горло, прошептала Даниль. Её всё так же гладили по волосам, рука Хлое, как и её дыхание, слегка подрагивали, выдавая состояние, хотелось перехватить руку, сказать, что теперь всё будет хорошо — ведь правда же? — сказать, что самое плохое позади, сказать… многое ещё сказать, но получалось только подставляться под прикосновения. Лекарства ещё — или уже? — действовали, и боли не было, была только слабость и тяжесть, но это ничего, скоро всё пройдёт, и она снова сможет танцевать, дышать.

Убаюканная мягкими прикосновениями, она закрывает глаза…

*

— Десять часов сна на сто семьдесят шесть часов активности; количество стимуляторов, принятое за эту неделю, превышает аналогичный показатель за тот же период в прошлом месяце почти в три раза. Вам рекомендованы седация и тета-сон, — раздаётся ровный бесстрастный голос Элизы в наушнике. Нужно будет доработать воспроизведение, научить интонациям, убрать формалистику — всё никак руки не доходят…

— Правда, — на плечо ложится рука, — не стоит себя так загонять — как бы жестоко это ни звучало, но сейчас ты ей ничем помочь не можешь, и сон — это действительно хороший совет.

Проклятая штука, похоже, подключилась ко всей технике в доме, контролирует от и до, закрадывается мысль, что, возможно, и это она контролирует, и если так…

Похоже, что-то из этих мыслей отражается на лице, потому как теперь уже крепче берут за руку и сжимают, вырывают из мыслей.

— Если это…

— Понимаю, у меня тоже мелькала такая мысль — прости, Элиза, — но нет, это не возможно. Вспомни: проникновение было с ИИ оговорено, помимо того, подобные… случаи прописаны в её коде как исключаемые. Она не могла не только сбить настройки, но и не доложить о неисправности не могла. Будем же справедливы.

— А где в этом справедливость?! — всё же срывается на крик, вынимает наушник и бросает его через всю комнату. На ПЭКЛе, словно на периферии зрения, тут же отображается напоминание о введении очередных нано-ботов и результаты манипуляций. Справедливости не хочется, тут её нет совсем, напряжённая подготовка последних десяти месяцев и бесконечные волнения последней недели совсем истощили нервную систему, стимуляторы в обычной дозировке не справляются, сон не идёт, и даже разум подводит, подбрасывает и тут же отметает один за другим варианты выхода из сложившейся ситуации. Вариант — метод исполнения — оценка возможного эффекта — вычёркиваем. Но всё равно пробуем. И так по кругу, снова, и снова, и снова, нарезая круги по комнате под мерный голос Элизы, отсчитывающий километры. Элизы, которой максимально ограничили ресурсы и возможности.

Взрыв эмоций проходит так же быстро, как начался. В комнате остались только они с Лин. Лин, которая всё так же спит, видит сны и по-прежнему ненадолго умирает. Показатели стабильны, никаких признаков гипоксии или нарушения метаболизма, но с каждым отброшенным вариантом, с каждой не оправдавшейся теорией, всё меньше веры в успех и всё тяжелее наваливается отчаяние.

Злость прошла, забрав с собой желание крушить всё вокруг, не будь оно такое хрупкое и важное. А щемящее, выворачивающее на изнанку отчаяние и ощущение беспомощности осталось.

Мышцы словно разом слабеют, и, тяжело оседая на пол, получается разве что привалиться боком к кровати в поисках опоры. Дыхание даётся с трудом, вырывается рваными хрипами; прикусывает костяшки пальцев и кричит, кричит, пока не заканчивается воздух, до боли зажмурив глаза.

Тишину нарушает только писк датчиков на одной ноте.

Периферический экран линзы бесстрастно фиксирует данные очередного эпизода.

*

На бешеной скорости проносятся города, редкие остановки позволяют мельком увидеть укреплённые здания старинных вокзалов, покрытые антикоррозийным раствором, и в противоположность им — ультрасовременные вокзалы, больше похожие на космические станции, где от каждого уровня отходят лучи магнитных монорельс различных направлений. Холодное освещение городов сливается сплошной полосой, океаном света, монотонность пейзажа отвлекает, погружает в какое-то подобие транса, усыпляет. Порой на остановках в памяти всплывает информация о городах, тихий голос Элизы в наушнике сообщает время в пути, погодные показатели за бортом и время, которое ещё осталось переждать.

— До конечного пункта осталось четыре минуты, приготовь вещи, — напоминает размеренно.

Чем ближе город-музей, тем чаще среди привычной белизны заметны вспышки тёплого жёлто-оранжевого света, пока полностью не сменяется им; поезд замедляет ход…

Элиза докладывает об успешном бронировании номера, Лин отменяет такси (передвижная достопримечательность городов-музеев), и ИИ рассказывает о тех местах, куда в это время можно зайти, что вокруг происходит и с чего лучше начать осмотр города — не сказать, чтобы Лин здесь никогда не была, но они решили, что тестирование обновлённой системы навигации и сбора данных Элизы лучше проводить в полевых условиях.

— …Здание Западного вокзала, Ньюгати. Архитектор — Гюстаф Эйфель. Строительство происходило в период с 1874 по 1877 годы прямо вокруг старого здания вокзала. Монорельс не подведён. В настоящее время функционирует в качестве железнодорожного музея и действующей железнодорожной станции для сообщения с рядом городов-музеев.

— Спасибо, Элиза, — улыбается Лин и выводит на ПЭКЛ текст книги, начатой в пути.

К тому моменту, как она поднимается в номер, добравшись до отеля самым длинным и извилистым маршрутом с осмотром достопримечательностей, город уже укрывают предрассветные сумерки.

На кофейном столике в номере под термоколпаком ждёт предусмотрительно заказанный Элизой завтрак, её же голос докладывает, что ванна готова — благодаря послаблению относительно электронизации отелей в городах-музеях, разница с любым другим городом на этом уровне не заметна. Она с довольным вздохом погружается в тёплую воду, закрывает глаза и мысленно прокручивает события последних суток. Усталость многих часов мягким пледом ложится на плечи, тепло воды успокаивает, и в какой-то момент, на середине мысли она засыпает…

Ей снится мягкое дразнящее давление в кончиках пальцев, запах цветов, тусклый свет и тихое «Ну же, открой глаза, не время спать. У нас грандиозные планы» знакомым голосом.

*

…она открывает глаза…

Внизу виднеются маленькие, словно игрушечные, разноцветные домики под красной черепицей, которые птичьими гнёздами теснятся почти у самого обрыва скалы, почти над самым морем.

Солнце ещё совсем-совсем ласковое, словно само ещё не проснулось после долгих холодов, нежно касается кожи, ложится тонкой паутинкой шали, согревает, пока не сжигая. Ветер доносит запах моря и свежей выпечки из булочной за углом, петуний на подоконниках и обрывки гитарных переборов, чей-то заразительный смех и отрывки разговоров…

Ещё немного прямо, второй проулок направо и сразу же снова направо — и выйдешь в любимый итальянский дворик, где заросли граната надёжно укрывают тенью почти весь первый этаж, где вдоль перил на второй вьётся виноград, а в центре дворика весело журчит небольшой фонтан, и фрукты, которые ешь сидя на его бортике, кажутся намного вкуснее. Если же не сворачивать, то вскоре по левую руку будет кафе. Вывески нет, кафе маленькое, на три столика, с улицы — только дверь и небольшая тусклая витрина, и его легко не заметить, но если вовремя вынырнуть из своих мыслей и зайти туда, то с тихим звоном колокольчика попадаешь в Страну Чудес. Кажется, тут делают самый лучший кофе. Внутри немного жарко от огня, на котором его готовят, всю стену занимает стеллаж с небольшими баночками со специями и кофе, всегда слышен шелест песка на поддонах и страниц книги баристы, тихая музыка без слов, разговоры вполголоса и приглушённый смех. Время тут словно застыло на волне умиротворения. Столики тут редко пустуют, но все не бывают заняты никогда, словно кафе всегда ожидает и готово принять новых посетителей. Словно сами по себе появляются новые кресла для больших компаний, каким-то магическим образом баночки с верхних полок всегда падают прямо в руки баристе, — молчаливому приятному мужчине без возраста и лица, встреть его в городе — и не узнаешь без формы, разве только по светлым, почти прозрачным глазам и чеширской улыбке или тихому, немного хриплому улыбчивому голосу, — а напиток получается и вовсе волшебным. Тут всегда тихий расслабленный вечер и мягкий свет последнего предзакатного часа. Зайти сюда можно в любое время, тут всегда будет ждать всё тот же улыбчивый бариста, ароматный кофе и отдых, успокоение...

*

…она открывает глаза…

Тишину утра нарушает только пение птиц да записи старых песен тихо доносятся откуда-то с верхних этажей. Глядя в окно, Мэг вслепую тянутся ко второй половине кровати. Пусто. Подушка аккуратно поправлена, простынь прохладная… Мелькает мысль, что в этом случае не нужно будет возиться с завтраком, всё к лучшему, ведь так? Кривая ухмылка сама собой уходит со сладким зевком, мысли текут вяло, нехотя, хочется лишь промочить горло и снова завернуться в одеяла, проспать весь день, а проснувшись, чтобы не было никаких недоразумений, и чтобы это чудо было рядом. А вместо этого нужно будет вставать и продолжать работу над проектом. Но как бы то ни было, на кухню всё равно нужно. Выбраться из кровати без травм ещё удалось, но в зевке не споткнуться через порожек кухни было невозможно.

— Проклятый порог, спилю ко всем чертям, чёртово утро, — шипит она, растирая ушибленные пальцы.

— А как же «Так нужно» и «А нет порога, это только воображение»? — раздаётся тихий меланхоличный голос со стороны балкона.

Мэг тут же бросает взгляд в том направлении, только сейчас заметив лёгкий запах вишнёвых сигарет и кофе. А на столе соблазнительно дожидается термокружка. Вкус кофе идеально-утренний, крепкий и горький. Никакого молока. Захватив кружку с собой, она с безразличным видом становится рядом.

— Не ожидала тебя тут застать, — небрежно бросает она. — Нарушаем традиции?

Так же небрежно пожимает плечами ответ и поворачивается к ней с нечитаемым выражением на лице.

— А кто тебе сказал, что я тут? — глубокая затяжка. — Может, я только игра твоего воображения, — выдыхая дым ей в лицо, кладёт руку ей на плечо и немного сжимает. — Может, меня вообще нет, может? Вымысел от и до, и всё остальное тоже лишь галлюцинация затухающего сознания?!

Рука на плече сжимается всё сильнее, кажется, ещё немного, и пальцы порвут кожу, а Мэг только и может, что смотреть в бешеные прозрачно-светлые глаза; кружка выпадает из невольно разжавшихся пальцев.

— Что ты?..

— Ты правда не видишь?! — продолжает бушевать, но уже отпустив плечо и активно жестикулируя, так, что Мэг на шаг отступает, но за ней тут же идут следом. — Серьёзно? Помнишь как ты здесь оказалась? Почему я здесь? Почему я до сих пор здесь есть или почему меня тут раньше не было? Ну, помнишь?

Мэг открывает было рот, но её тут же перебивает:

— А ты помнишь что тебе снилось? — привычно-мягким голосом спрашивает вкрадчиво. Это сбивает с толку, обезоруживает, и она вспоминает, пытается вспомнить, помнит как засыпала, помнит как проснулась, помнит, что что-то снилось, что-то смутное, смазанное, прозрачные глаза смотрят выжидающе, терпеливо. — И, если не ошибаюсь, так всегда было, да? — и, дождавшись кивка, после секундного колебания приобнимает. — До тебя ж не докричишься. Не слышишь. Не видишь?.. Просто подумай над моими словами. Возвращайся…

*

— Нам нужен искусственный интеллект, — хриплым ото сна голосом.

— Комплексуешь по поводу своего? Не стоит, не настолько всё печально, чтобы использовать кибер-протез. Или хочешь, чтобы хотя бы он отговаривал тебя от твоих идей?

Глухой звук удара.

— Насилие — плохой аргумент в спорах.

— И назовём Элизой, — с нажимом продолжает первый голос.

Тихий смешок в подушку.

— Почему тогда не Алисой или Пэрри? С исторической точки зрения…

— А в глобальном плане всё суета и бессмысленность. Элиза. Будет нашим новым проектом.

Тяжёлый вздох.

— Тебе текущих не хватает? Да и…

— Мощностей хватит, не надо, и ты это прекрасно знаешь. Всё необходимое в наличии, нам нужно будет только…

— Обожаю твои озарения после… праздников. Я, конечно, понимаю, организм молодой, ум пытливый, стимуляторы не просто так пропадают, модули памяти не перегружены и скорость обработки и усвоения информации у тебя высокая, но… зачем?

— Только представь сколько возможностей откроется, от какого объёма рутинной работы и вычислений можно будет избавиться, нейро-компьютерный интерфейс…

Скептическое хмыканье.

— Новая игрушка, значит.

— Да и можно будет всегда поговорить с умным собеседником, — продолжает скучающим тоном, — который, к тому же, не травит сарказмом.

— Уверена? — и даже по голосу можно представить как собеседник насмешливо вздёрнул бровь. — Соскучишься ведь, только с ней… — тихий смешок. — Положи подушку обратно, не надо меня душить, — уже смеясь во весь голос.

Тишину затемнённого пространства студенческой капсулы заполняют только звуки возни, обрывки фраз полушёпотом и тихий смех. До открытия экранов и начала нового учебного дня остаётся ещё почти два часа. До запуска проекта «Элиза» — меньше четырёх лет. И немногим больше семи — до первых выходов в кибер-пространство. До непосредственного общения с искусственным интеллектом и незапланированной сенсорно-информационной перегрузки — чуть меньше десяти.

* * *

…она открывает глаза…