Пусть (гет)

— Я зашёл попрощаться, — слова слетают с губ тяжёлыми монетами и срываются вниз, разбивая хрупкое стекло девушки-дождя.

Грей замолкает — ждёт, надеется. Надеется, что вот сейчас она точно придёт в ярость, накричит, ударит его по голове, пошлёт к чёрту, выгонит и велит больше никогда не появляться на пороге её маленькой комнатки в «Фейри Хиллз». От ожидания по спине пробегают мурашки, а ещё жутко хочется вытереть обо что-нибудь вспотевшие ладони. Грей ненавидит сам себя так, как даже раньше не ненавидел — хотя поводов у него, на самом деле, всегда было предостаточно, начиная с самого раннего детства. Грей ведь коллекционирует имена, которые может записать на счёт своей ничтожной личности — Ур, Уртир. Джувия. И ненавидит, ненавидит острее, чем режут кромки созданных им вечных льдов (а туда же, знаменитый ледяной маг).

Но Джувия, конечно, понимает, она всегда всё понимала. Она понятливая, но вот только совсем-совсем наивная — вся сотканная из сладкой ваты, клеенная-перекленная приторными сиропами. Девочка с розовыми мечтами, хрустальным сердцем и вечным ливнем в душе — тяжёлые капли внутри неё всегда задают свой, особенный ритм, понятный только Джувии, но вот самому Грею — ни капельки.

— Джувия… всё понимает, Грей-сама, — Грею сейчас хочется ударить её как никогда раньше, чтобы с болью, чтобы с кровью, чтобы с треском хрупких косточек её тонкого лица. Чтобы кричала, чтобы плакала, чтобы ненавидела. Глупая Джувия.

Грей-то, конечно, подарил ей солнечный свет (он и сам знает, тогда, давно, в битве на крыше), да вот только жизнь забрал, испил до самой последней, вязкой капли. Если бы он мог отмотать назад все события — видит Бог, спрятался бы в той битве куда подальше и носа не показал — хотя нет, врёт, конечно. В той битве на кону была жизнь Люси — и этой ставки Грею всегда хватало на то, чтобы выложить всё, что у него есть, и продать свою душу до последней тающей в ней льдинки.

Ну, а Джувия дурочка, это итак понятно. Пришла в эту гильдию, осталась, даже метку сделала — синюю-синюю на светлой коже бедра. Со всеми подружилась, всем улыбалась и даже вечерами вместе со всеми пила чай за одним столом — Грей ведь пил. Делала всё, что негласно положено каждому члену «Фейри Тейл», но так и осталась чужой среди своих. Не нужна ей, Джувии, эта гильдия, совсем-совсем, не нужны ей её пафосные речи, да и солнце её ей тоже не нужно — Джувия жаждет лишь (а кто виноват?) льда.

— Это столетнее задание. Я могу не вернуться, — сыплет словами быстро, колко, сжимая и разжимая руки в кулаки.

«Я хочу не вернуться, я хочу больше никогда не встречаться с тобой» — висит в воздухе вязко, густо, молча. Сколько раз Грей обещал? А сколько стоили его обещания? Грей обещал защитить её — но Грей уходит. Грей обещал дать ответ — но хранит молчание до сих пор. Грей обещал, обещал, обещал, произносил эти слова уверенно, чётко, но Грей всегда говорил их другой, на самом-то деле — не Джувии, пусть она и была рядом.

Джувия Локсар — дура набитая. Грей топтал её розовые очки, ломал их блестящие оправы, сминал тонкие стёкла в мелкую пыль — а эта дура собирала и клеила, клеила своим сиропом. Однажды вязала ему шарф из собственной души, собственных чувств — но Грей в тот день получил в подарок (откопал из снега) простой кусок грубой шерсти. Было тепло — но не более. Люси вот не умеет вязать шарфов, ну, или просто вяжет их кому-то другому — Грей не знает и не хочет знать. Он хочет лишь одного — чтобы проклятая девушка-дождь наконец увидела тот ливень, что внутри у него.

— Я буду ждать Вас, Грей-сама. Неважно, сколько. Джувия умеет ждать, — непреклонна, обнимает себя руками и стоит на своём.

«Да не жди ты!» — того и гляди закричит, но молчит, только губы кусает сильнее, до влажных ямок и капелек крови. Вспоминает тепло её пальцев, вспоминает, как клал на них свои грубые руки и как покрывалась мурашками нежная кожа от его прикосновений. Но как сказать, что и в тот момент видел вместо этой кисти другую, с ярко-розовыми, въевшимися чернилами на ней, как?..

А Джувия ведь та ещё садистка — но мазохистка, конечно, больше. Любая другая уже сбежала бы далеко и надолго — но только не она. Она тянется к своему личному солнцу, рядом с которым у неё не будет дождя, но упорно не замечает, как от этой близости плавится её кожа и кипит её кровь, как она сама вплавляется в него и медленно перестает существовать. Но как сказать, что ей так проще, как?..

— Это лишнее. Я хочу, чтобы ты была счастлива, — особенный упор на последнее слово.

Грей не врёт, он и вправду хочет, чтобы Джувия была счастлива — и именно поэтому так упорно гонит её прочь. Крутит пальцем у виска при виде подаренной ему подушки, не притрагивается к идиотской выпечке с собственной постной физиономией, он бежит — но скрыться не может. Он протягивает ей руку для совместной атаки — и горько жалеет потом, чувствуя, как густо и часто бьётся её сердце.

Джувия тоже не врёт — любовно гладит белую, шероховатую полоску на собственном животе. Всё, что на самом деле дал ей Грей — уродливый и жирный шрам, но для Джувии он дороже всех подарков, что ей когда-либо дарили. Она в панике убегает, когда добрая Венди предлагает свести его — и потом долго-долго приходит в себя после долгого бега, прижимая руку к боку, не давая забрать единственное и последнее.

«Я забочусь о тебе, потому что ты моя» говорит Грей и осекается. Моя… кто? Моя приятельница, моя подруга, моя…? Джувия смотрит на него так же, как смотрел щенок, которого он в шесть лет вытащил из реки — Грей отчаянно прикусывает язык. «Моя накама» — эти слова застревают в горле, потому что Джувия ждёт другого, Джувия заслужила другого — но он не может иначе, заветные слова уже давно принадлежат другой. Грей тогда просто разворачивается и возвращается обратно на банкет Люси, стараясь не думать о той, что осталась там, на холодном асфальте прохладным вечером.

— Джувия будет счастлива ждать Вас, — но Грей понимает, что первые капельки нового дождя уже сорвались вниз, разворачивается и уходит прочь.

«Кап-кап-кап» — стучит в его ушах.

«Кап-кап-кап» — вечный спутник его проклятой жизни.

— Ты мог бы взять Джувию с нами, — Грей натыкается на Эрзу, перевязывающую свои чемоданы рядом с выходом из общежития гильдии.

— Не мог бы, — отрезает Грей. Ему холодно, хотя он одет (и бывает же такое). Ему хочется, чтобы всё это рассыпалось и оказалось неправдой — но на лицо падает холодная капля и стекает вниз по впалой щеке.

— Ты не любишь её.

— Она любит меня.

— Ты зря так поступаешь, Грей. Всё это время ты позволял ей быть рядом, позволял надеяться, обещал и убеждал, хотя не собирался отвечать, — Эрза умная, Эрза знает, как надо, Эрза вытерпела столько всего, что метания Грей на этом фоне — детский лепет, но сейчас Грей не может слушать даже её. — Грей, она не переживёт.

— Переживёт, — отвечает Грей, хотя он сам не верит в это, но всё же взять Джувию с собой выше его сил. Он эгоист в маске альтруиста, он самый мерзкий циник из всех — но желание стать лучше не может внушить ему даже выразительный взгляд Эрзы в спину, который уже прожёг дыру в его лопатке.

Дома, под прохладными струями душа Грей снова вспоминает — и снова этому не рад. Ему вообще уже очень и очень давно не было комфортно рядом с водой, не говоря уж о дождях. Грей путается в своих чувствах — тягучие, тяжёлые, они тянут его на самое дно и не пускают обратно, к свежему воздуху. Грей хочет вдохнуть, но не получается, никогда не получается — вода везде вокруг, вода тянет к себе и затаскивает в свое бесформенное, холодное тело. У Грея нет сил сопротивляться — его лёд начинает таять в этой влаге, но он никогда не исчезнет полностью, никогда. Никакому ливню чувств не растопить его льда, на это способны лишь маленькие, хрупкие звёзды, но те (видит Бог) тянутся к жаркому пламени.

— Правильно ли я поступаю?

Вместо того, чтобы собирать вещи, меряет шагами комнату, хрустит пальцами, зло задёргивает занавеси и заталкивает ящики обратно в старый стол.

— Она не переживёт, — эхом разносятся слова Эрзы.

Зло пинает скрипучую тумбочку, на что та отвечает жалобным треском. Разве он, Грей Фуллбастер, просил её переживать? Почему теперь он должен думать об этом? Почему она не могла выбрать кого-то другого, бросить ледяного зануду с унылой гримасой и жить себе долго и счастливо?

Но на все эти вопросы ответов у Грея нет. Он знает лишь то, что он хочет уйти — уйти с той, что растопила лёд безо всяких ливней, растопила простым взглядом глубоких карих глаз. И Грей уйдет — пусть эгоист, пусть тряпка, пусть тот, кто не держит слово, пусть. Грей уйдёт и будет жить так, как захочет, не думая о дождях, которые, конечно, всегда будут идти у него за спиной. Пусть, пусть, пусть — повторяет как мантру, как молитву и заставляет себя в это верить. Пусть.