Туфли (джен)

Отто сидел на сырых ступенях серого здания и курил папиросу. Табак был дрянным и горьким. Горько было и на душе. Новый 1923 год не принес никаких изменений в лучшую сторону. После работы Отто спешил скорее в лавку — потратить заработок, пока деньги вновь не обесценились, а цены не взлетели до небес: их рост значительно обгонял печатание марок, которых постоянно не хватало. Зарплата исчислялась миллионами, продукты — триллионами. А теперь еще и мастерская, дающая ему гроши, обанкротилась.

На нос Отто упала дождевая капля. Он брезгливо поморщился и утерся рукавом, выпустив колечко дыма. Дождь собирался весь день, но парень надеялся, что тучи унесет. Ливень был последним, чего хотелось бы сегодня. «Вот бы с неба посыпались жареные бифштексы, — тоскливо подумал Отто. — Или, на худой конец, хорошо было бы, если бы дождевая вода стала ромом. Да, ромом или коньяком. Хорошим семилетним коньяком».

Конечно, все это только мечты. Отто поднялся, бросил окурок в лужу и поплелся к дому, где снимал маленькую комнатушку. Усевшись на жесткую кровать, он уставился на зеленую лампу, тускло освещавшую лишь стол и часть облезлой стены. Там, за отошедшим краешком обоев, Отто прятал свои небольшие сбережения. Последнее время в этом не было смысла — деньги постоянно изменялись. Из всех запасов на черный день осталось лишь несколько долларов, которые тратить совсем не хотелось.

Отто прикрыл глаза и откинулся на холодную стену. «Хорошо тем, у кого этих долларов куры не клюют, — вздохнул он мысленно. — Богачи могут сорить ими, как бумагой. А они, по сути, и есть бумага. Как забавно, что из-за клочков спрессованного дерева с зеленой краской можно пойти на убийство…». Ему вспомнилось, как на прошлой неделе он шел мимо дома владельца текстильной фабрики. Вот кто живет на широкую ногу!..

«Нет, Отто, ты еще не настолько пал, чтобы лезть в дом из-за денег, — проворчал парень мысленно, сверля взглядом стенку. — Ты честный человек и на это не пойдешь!.. Множество людей в такой же ситуации, что и ты, — продолжал увещевать себя он, уже поднявшись и накинув старое пальто, — и ничего, никто не жалуется, никто не лезет в чужой карман и не ворует… Или просто никого не ловят?..». У дверей Отто в нерешительности замер, затем обернулся, оглянул комнату, сжал зубы и вышел, хлопнув дверью.

Дом владельца текстильной фабрики был темен и тих. Окна, задернутые тяжелыми шторами, с молчаливым укором взирали на остановившегося у забора Отто. Он с таким же укором смотрел на них. «Вот ты живешь и радуешься, покупаешь себе дорогой виски и меняешь Кадиллаки, как перчатки, — с отчаянной злобой подумал он, положив руку на холодные прутья забора, — а остальные вынуждены растягивать на неделю корку хлеба».

Где-то вдалеке залаяли собаки, и Отто очнулся от странного наваждения. «Что же это я? — испугался он, отдернув руку от забора. Сердце неприятно сжалось от осознания, что он поступает дурно. — Неужели у меня хватит духу взять чужое?..». Он еще немного постоял, а затем, подобно побитой собаке, поплелся в обратную сторону. Его силуэт четко виднелся на фоне желтого неба.

Вместо того, чтобы пойти домой, Отто спустился в кафе, занимавшее полуподвальное помещение. Ночью там уже никого не бывало, кроме старого Томаса, стоявшего за стойкой. Старик дремал, положив под голову руку, но стоило ступеням скрипнуть под ногами ночного посетителя, Томас тут же проснулся.

— А-а-а, Краузе, поздненько тебя принесло, — просипел он сонно, хлопая глазами, как большая сова. — Что, деньги просадить пришел?

— Пропить, — отозвался Отто мрачно. — Налей мне портвейна и дай-ка посмотреть журналы.

— Работы нет, малыш? — Томас, кряхтя, поднялся и потянулся за бутылкой. — Да-а-а…. Времечко тяжелое пришло. Привыкаешь гнуть спину в работе, а как штиль, так и не знаешь, чем заняться. Остается только пить и курить.

Отто молчал, смотря на то, как старик наливает портвейн и несет ему свежую стопку журналов и газет на дешевой серой бумаге. К ночи все они были истерты пальцами других клиентов, углы заломлены и погнуты. Кто-то даже оставлял внутри маленькие записки и пытался познакомиться с местными дамами. Отто невесело усмехнулся, раскрыв газету и начав просматривать колонки с предложением работы. Машинная мастерская была ненадежным местом: кто же покупает машины, когда нет денег? Мыловарню содержал старый еврей, а Отто уже по опыту знал, что тогда он будет трудиться бесплатно. Ремонт обуви тоже не слишком надежен, мальчишки на улицах куда проворнее латают туфли за меньшую цену…

Лучше всех, конечно, устроился Томас. Он почти живет в кафе-баре, а все оттого, что не пьет спиртного. Хозяин не боится оставлять его тут. «Требуется водитель, — скучающе прочел Отто, перевернув страницу. — Подумать только, что до сих пор кто-то может позволить себе такую роскошь…». Адрес, указанный под объявлением, показался ему смутно знакомым.

— Эй, Томас, ты же хорошо знаешь город? Скажи-ка, где это? — он ткнул пальцем в размазанную строку.

— В трех кварталах, — без заминки ответил Томас. — Это, кажется, дом Фишера, владельца фабрики. Вчера приходил Пирс, его водитель, напился и плакался, что его выгнали с работы за сквернословие.

Дом владельца текстильной фабрики. Отто не слышал, что потом рассказывал Томас. Этот дом преследовал его целый день.

— Слушай, Томас, а как должен выглядеть водитель? — наконец поинтересовался он.

— Спросил у петуха, как яйца высиживать, — хмыкнул Томас. — Почем мне знать? Небось должен ходить в костюме и в лакированных туфлях.

В костюме и в лакированных туфлях… Отто опрокинул в себя стакан портвейна и поднялся.

— Деньги брось на стойку, — сказал Томас, ковыляя куда-то вглубь помещения. — Доброй ночи, малыш.

— И тебе того же, — Отто поспешно отсчитал нужную сумму и бросился прочь.

Объявление было дано сегодня. Если утром он явится, то возможно, еще успеет. Нужно только купить костюм и лакированные туфли!..

* * *

Костюм нашелся сразу же, а обувь никак не желала находиться. Отто уже отчаялся и хотел идти сдавать костюм обратно, чтобы получить обратно деньги, когда наконец наткнулся на подходящие по его мнению туфли. Они заманчиво поблескивали лаком в лучах восходящего солнца. К несчастью, они оказались на размер меньше.

— Разносятся, — пообещал продавец.

Отто было все равно, разносятся они или нет, лишь бы получить работу. С трудом втиснувшись в них, он расплатился и понесся что есть мочи по адресу, сжимая зубы от тянущей боли. «Лишь бы все это было не напрасно, — взмолился Отто, когда сидел в коридоре и ждал герра Фишера. — Лишь бы он принял меня на работу, а я уж как-нибудь смирюсь с этими чертовыми колодками и придумаю на них управу».

К его удивлению, Фишер почти сразу же согласился взять его на испытательный срок. Возможно, внешний вид Отто насмешил его — широкоплечий парень выглядел нелепо в непривычном сером костюме и в лакированных туфлях. Куда как проще было представить его в одежде рабочего. Быть может, Отто просто понравился ему. Скорее же всего, водитель был нужен срочно, и Фишер ухватился за первый попавшийся вариант.

Каждое утро Отто спешил поскорее добраться до его дома, чтобы сесть на лавочку и терпеливо ждать. Пока ждал, он всегда мысленно проклинал неудобные туфли. Вечером, снимая их, он обрабатывал кровавые мозоли дешевым коньяком, смотрел с ненавистью на обувь, причинявшую ему столько боли, но не мог не носить ее.

— Как не выйду, Краузе, вы все неизменно сидите тут, как цепной пес, — удивился Фишер пригожим майским днем. — И вид у вас, как у старой сварливой старухи-сплетницы ровно до тех пор, пока вы не видите меня.

— Герр Фишер, таково мое обычное выражение лица, — соврал Отто, направившись к Кадиллаку, чуть прихрамывая.

— Что, фронт потрепал? — Фишер многозначительно кивнул. — Да… Небось, служили на Восточном?

— Д-да, — поколебавшись, согласился Отто.

Отчасти, это было правдой, он действительно служил на Восточном фронте, да не слишком долго. В шестнадцатом году его призвали, в семнадцатом ранили в плечо, в госпитале он подхватил сначала тиф, затем дизентерию, а под конец уж и совсем смешную детскую болезнь — коклюш. Так он и провалялся до конца войны, почти ни разу не участвовав в военных действиях, но потеряв десять килограммов.

— Грустно все это, — Фишер окинул улицу взглядом. — Но вы молодец, что нашли в себе силы работать.

Отто боялся, что Фишер продолжит расспрашивать его, а он совсем заврется, но разговор на этом прекратился. С первой получки Отто оплатил все долги за комнату, со второй — купил второй костюм, чтобы Фишер не подумал, будто он бедняк. Третью он потратил на рубашки, поскольку Фишер вдруг спросил, отчего это он постоянно в одной и той же. И лишь на четвертую он собирался купить туфли.

— Краузе, послушайте, — протянул Фишер, отдавая ему деньги, — я никак не могу взять в толк, отчего вы постоянно ходите в лакированных щегольских туфлях? Ведь это неудобно, в них жарко. Да и не видно в машине… Приходили бы в удобных кожаных…

Отто промямлил нечто вроде: «Как пожелаете, герр Фишер», и быстро удалился. О, с каким наслаждением он купил себе обычные ботинки и, блаженствуя, спустился в кафе!..

— Томас, ты порядочная скотина, — объявил он, заказав себе коньяка. — Четыре месяца я мучился в «испанских сапогах» по твоей милости!

— Спросил у петуха, как яйца высиживать, — повторил Томас, пододвинув ему рюмку. — Я ни черта не смыслю в таких делах.

— Да ведь Пирс приходил к тебе плакаться! — возмутился Отто.

— Ну приходил, — проворчал старик. — Он приходил в таком виде... Я и подумать не мог, что это его рабочая одежда. Что будешь делать со своим лакированным старьем, малыш? Я знаю, кому ты можешь выгодно продать своих мучителей.

Отто хотел было открыть рот и согласиться, но что-то кольнуло в душе. Четыре месяца он терпел жуткую боль в ногах, четыре месяца проклинал создателя этих туфель, но они дали ему то, чего не было у других — работу. Как же теперь избавиться от них, если им обязан?..

— Знаешь, Томас, я оставлю их себе, — протянул он в глубокой задумчивости. — Как воспоминание о нашей глупости.