драбблы (гет)

— Ну что, отчёты для меня готовы? — Хаус, постукивая тростью, вошёл в кабинет Кадди.

— Готовы, — Кадди достала из стола и бухнула на стол папку отчетов. — А ко мне тут приходили по поводу тебя…

— Кто? — удивился Хаус.

Кадди отошла в угол к шкафу и оттуда, перебирая папки и бланки отчетов, проговорила:

— Ну эта твоя… Номер двадцать четыре.

— Двадцать четыре?! — Хаус ощутил нехорошее предчувствие, даже мурашки зашевелились у него по коже. — Что же она хотела?

— Ну что… — Кадди перебирала бланки, не поднимая глаз. — Что ты не имеешь право заставлять их идти на кладбище. И много еще чего права не имеешь. Шан-тажировала меня, что я тебя покрываю… Кстати, неплохой выбор для тебя, Хаус.

Хаус невинно заморгал глазами:

— Какой выбор? Ты о чем?

— Разумеется, о ней, Хаус. У девочки большие перспективы, если не будет останавливаться на достигнутом. Впрочем, ты и сам явно заинтересовался…

— Кадди, о чем ты? Кадди… Да помилуй, об этом даже и речи нет! Она в две недели достала всю команду своим эгоцентризмом и карьерным рвением. Неужели ревнуешь? — Хаус прищурил глаза.

— Да упаси боже. Мне, знаешь ли, вообще нет дела, в кого ты там влюблён.

— Я не влюблён в неё.

— Ага, рассказывай.

— Кадди, ты всё не так поняла.

— Да будто бы я не вижу, — фыркнула Кадди.

Хаус искренне удивился:

— Кадди, помилуй, с чего к тебе вообще пришли такие мысли? Все, что ты говоришь — это вообще не про меня и Стерву. И потом, ты же знаешь, я тебе абсолют-но верен, — к нему вернулся прежний саркастический тон. — Сегодня у тебя потрясающая, как никогда…

Но голос Кадди дрожит по-новому, в голосе Кадди что-то совсем другое.

— Хаус, я, конечно, как женщина одинокая и обделенная мужским вниманием, очень ценю твои грубые комплименты, — она не шутит, она подходит и смотрит ему в глаза, и он видит, как в глубине её глаз дрожат янтарные блики, — но я от тебя смертельно устала. Каждый день, на работе. Поэтому, пожалуйста, найди себе кого-нибудь другого, кто будет тебе все прощать, нянчиться с тобой, утирать тебе сопли…

— Уж не думаешь ли ты, что Стерва это всё будет делать?.. — только и может выговорить Хаус, прижимая к груди стопку бланков, которую она ему всучила.

— Она, между прочим, младше меня на двадцать шесть лет! — заявляет он, чтобы хоть как-то перебить настрой этого странного разговора.

— Очень мило с твоей стороны напоминать мне о моём возрасте! — возразила она.

Хаус стоял в растерянности и даже не мог иронизировать, как обычно.

— Кадди, да вся эта история выеденного яйца не стоит. Честно, у нас в команде история совсем не о том. Что мне сделать, чтоб ты поверила? Кстати… — Хаус жизнерадостно-иронически округлил глаза, желая дать понять, что этот разговор исчерпан, — может, куда-нибудь сходим?

— Ты прекрасно знаешь, что надо было делать, — тихо сказала она, подойдя и вручая ему отчёты, — довольствоваться прежней командой, а не увольнять их и не набирать новую.

— Но...

Хаус хотел ещё что-то возразить, но Кадди решительно сунула ему в руки последние бланки с отчётами, и он понял, что разговор окончен.

— Но у тебя самой еврейская кровь! — мстительно крикнул он, уже уходя из кабинета, на пороге. — И ты не потерпишь, чтобы тебе переходили дорогу! Чтобы у тебя отнимали твое, не потерпишь ведь, а?

И слышит, как в ответ она крикнула ему вслед — убийственное:

— Только когда у меня отнимают то, что мне действительно дорого! — и захлопнула за ним дверь.

И он не знал на свете большей радости, чем называть её по имени...

— Первое впечатление о людях — самое верное, правда? — Хаус, скучая, оглядывает зал кафетерия. — Вот ты, например, мне сразу не понравилась.

— А вы, Хаус, были мне просто отвратительны! — сухо отвечает Эмбер, переворачивая страницу журнала.

Они сидят в кафе, вот-вот должен подойти Уилсон, и один из них должен остаться, а другой — уйти; она держит на коленях журнал, сидя на тёмно-красном диванчике, перелистывает его и делает вид, что ей нет до Хауса никакого дела.

Хаус раздосадован. Ничем её не проймёшь.

— Ты все равно сейчас уйдёшь. Сейчас подойдёт Джеймс, и тебе придётся уйти, — говорит он, чтобы хоть как-то, на словах, одержать победу.

— Нет, вы уйдёте, — спокойно отвечает она, не отрываясь от журнала и поднося ко рту чашку с кофе.

— Нет, ты...

Хаус уже на грани выхода из себя, но уступать не собирается.

— Послушай, Эмбер...

— Прозвище моё забыли? — перебивает она, наклоняясь к странице журнала. — Ну ну. Не отклоняйтесь от образа.

— ...ты уйдёшь, потому что моя очередь. Вы с ним встречались во вторник.

— С чего бы это? — она округляет глаза. — Мы с ним были в четверг на прошлой неделе и в среду, и сейчас моя очередь, потому что в пятницу мы пропустили свидание.

— Это не считается! Всё равно очередь моя!

— Нет, моя. По всем правилам моя. Посчитайте сами.

Хаус долго думает и наконец находит аргумент.

— А мне пофигу. Останусь я, а уйдешь ты. Потому что он мой лучший друг! — Чрезвычайно довольный собой, он откидывается на спинку кресла, торжественно скрещивая руки на груди.

Эмбер искоса смотрит на него. Нет, похоже, ничем его не проймёшь сегодня. Остаётся последнее средство. Она подносит руку к лицу; жмурится, старательно моргает, ждёт, когда глаза наполнятся слезами.

— Я не выношу, когда ты плачешь, — тихо говорит Хаус. — Прекрати.

Если бы люди умели читать чужие мысли...

"Спи ты сам на своём дрянном холодном матрасе голым! Найди себе другую какую дуру, чтобы морозила задницу! Я тебе что, нанималась?.."

"Кадди — потрясающая женщина, с чудесной фигурой, и умная, и прекрасная. Единственная достойная меня в этом гребаном мире".

"Чейз, купи к завтраку колбасы. Не той, что в прошлый раз — опять перепутаешь..."

"Кэмерон, я не хотел бы надевать этот свитер..."

Хаус рассеянно озирает зал кафе, пока Эмбер с Уилсоном чмокают друг друга, садятся, раскрывают меню. Спрашивают, что ему заказать — скажите, какая заботливость! — о чем-то воркуют, она приглаживает ему волосы на виске. Свет ярких кафешных ламп. Приносят заказ, и Хаус по привычке тянется рукой к тарелке Уилсона, но тут внезапно — лёгким хлопком его руку припечатывают к скатерти. Стерва смотрит прямо в глаза и не убирает руку.

(С французским маникюрчиком. Которого он, кстати сказать, терпеть не может).

— Дайте ему поесть, — спокойно говорит Стерва. — Джеймс только с дежурства.

"Вот так, значит, да?! — Хаус возмущенно хлопает глазами. — Джеймс, скажи ей!" — он поворачивается было за помощью к своему другу, но внезапно видит у того на лице хитрую, торжествующую улыбку, которую Уилсон прячет, утираясь салфеткой.

— Это вот так теперь, значит, да? — Хаус растерянно таращится на них, переваривая происходящее. Секунду он думает, продолжать ли доставать их своим присутствием, делая вид, что не понимает их желания остаться вдвоем, или встать и гордо удалиться — и в конце концов все-таки выбирает второе. Взяв трость, он хромает прочь, гордый, непонятый и жалкий — и единственное утешение, которое несет с собой — это то, что она, наверное, думает, даже воркуя с Джеймсом, наверняка про себя думает:

"Спи ты сам на своем дрянном водном матрасе голым!" — Хаус уверен в этом, совершенно уверен, потому что как же иначе тогда ему жить на свете, терпеть свою боль? —

"А Кадди бы никогда... — думает он, уходя. — Кадди бы никогда... этот французский маникюр... что за дурацкая мода".