What happened, dear? (гет)

Над горизонтом медленно вставало солнце, превращая окрестности — когда-то великолепной, растянувшейся на много миль Южной стороны плантации, а сейчас небольшой, но ухоженной фермы — в яркие осенние краски.

Для Скарлетт Тара всегда была прелестной, несмотря на царствующее здесь время года. Вот только после войны иллюзия надёжного крова впервые задрожала, а затем рухнула, обнажая истинный вид её опустелого и обнищавшего родного дома. Он был разграблен, испорчен, уничтожен. Но сейчас…

Сейчас дом стал почти таким же, как до войны, когда семья ОʼХара представляла собой счастливую, вызывавшую восхищение и зависть идиллию. Скарлетт не любила вставать рано, хотя в последнее время часто просыпалась от странных и пугающих ощущений и больше не могла уснуть. Просто лежала и перебирала в голове планы на будущий день. Теперь же эти планы сменились на воспоминания.

Солнце совсем взошло и показалось над зелёным, не успевшим окраситься в яркие цвета осени лесом. Скарлетт поёжилась от холода и быстро встала с постели. Только сейчас она поняла, что её кожа покрылась неприятными мурашками, и надела атласный халат, небрежно брошенный на спинку кресла ещё вечером.

Вот и всё. Настал новый день. Второй после смерти Мелани. Но казалось, что идёт второй год.

— Ах, Мелли!.. — воскликнула Скарлетт, проглотив наступившие слёзы. Она не заплачет.

Никогда ей не забыть, сколько людей приехало на похороны ко всеми любимой миссис Уилкс, чтобы попрощаться с ней — навсегда. Причём даже с самых далёких уголков Юга, видевшие её один-два раза в жизни, но успевшие уже горячо полюбить.

Было так трудно стоять там, одинокой, разбитой, наполненной болью до самых краёв, и не находить сочувствия ни в ком, ни в одной живой душе. Даже Эшли не являлся тем днём опорой — он был слишком занят собственным горем. Да, хорошо, что она не осталась в Атланте, иначе сошла бы с ума.

А Ретт… Он уехал, как и обещал. Уехал так стремительно быстро, сразу после погребения, что Скарлетт даже не успела ничего сказать на прощанье. Видимо, его тоже подгоняли бесы ада, как и её, когда она возвращалась в Тару. За весь тот туманный и дождливый день Скарлетт не успела сделать абсолютного ничего, чтобы удержать своего мужа. Да и могла ли?

Сначала Скарлетт была в каком-то пугающе спокойном состоянии, словно и не видела свою самую близкую, да и вообще единственную за всю жизнь подругу в гробу. Словно и не чувствовала ничего из того, что положено чувствовать, успокаивала миссис Мерриузер, мисс Питти, маленького Бо…

А потом она задохнулась от сознания утраты, такого резкого, будто бы Мелани умерла прямо сейчас, сию же секунду возле её ног. Скарлетт подняла испуганные глаза на Ретта. Он смотрел на тощее, со впалыми щеками, лицо Мелани, но взгляд чёрных глаз был безразличен. И Скарлетт это испугало. Почему он так смотрит? Разве Ретт, её любимый Ретт, никогда не считал Мелли единственной истинной леди? Разве не он всегда говорил о ней с нежностью и теплотой, не уважал её так, как никого и никогда?

А сейчас во взгляде этого усталого — Господи, каким же усталым он был! — мужчины читалась отрешённость от всего мира людского, и прежде всего — от себя.

Скарлетт так хотелось крикнуть: «Ретт! Дорогой мой, почему ты так отчаянно избегаешь моего взгляда? Я ведь умираю, умираю внутри…». Ей хотелось чувствовать его близость и поддержку, силу, передающуюся ей, видеть во взгляде любовь и понимание. То самое понимание, что заключалось в нём одном.

Но нет. Ничего этого не случилось, как и не случилось перемены с приходом следующего дня. Ретт ушёл, вежливо попрощавшись с ней и мисс Пити, словно он не отбывал в неизвестность, а всего-навсего направлялся домой после длительного и не очень приятного путешествия. А ведь, может быть, это их последняя встреча…

Такая горькая мысль впервые посетила Скарлетт в день похорон, когда Ретт единственный раз за целый день ответил на её молящий взгляд и выдержал его, пока она сама не опустила голову, потому что не могла видеть пустоту и равнодушие. Его глаза стали совсем чёрными и чужими, а раньше там так красиво искрились смешинки и зажигались дьявольские огоньки.

«Как же так, — думала она. — Должно же остаться хоть что-то. Я ведь его люблю. Неужели он мне не верит?».

А вечером из Атланты уехала и она сама. В пустом огромном доме было больно дышать, не говоря уже о том, чтобы там жить, а от тишины сквозило мертвецким холодом. Прямо как в первый день её возвращения домой, в Тару, когда пала Атланта.

Уэйда и Эллу решено было оставить с няней. Со стороны Скарлетт это было ужасно эгоистично и не по-матерински, но она ничего не могла с собой поделать. Она принесёт им больше пользы, если будет вдалеке, чем рядом — бесшумным созданием плыть по дому, не в силах утешить детей в их недетском горе. Скарлетт не хотелось думать, что Уэйд и Элла больше любили Мелани, чем собственную мать. Да и на эти размышления едва хватало сил.

Теперь её голову занимала какая-то нервная пустота, иногда сменяясь мыслями о Мелани. И тогда уже Скарлетт проклинала себя за всю жестокость и бессердечность, что чинила доверчивой и любящей Мелани. Та ведь ничего не замечала, да и не хотела замечать, живя в беспечном коконе заботы и доброты. Скарлетт открыла глаза, с лёгким удивлением обнаруживая, что, как оказалось, откинулась на спинку кресла и сильно зажмурилась.

Она не знала, что делать дальше, не знала, куда себя деть, как вынести всё это. Два дня назад оставалось одно спасение — Тара, милая Тара. И вот теперь она здесь, но сердце болело так же, а выход не желал обнаруживаться.

Скарлетт встала и решительно сжала челюсть. Нет, она не будет больше запихивать мысли и переживания подальше. Она подумает, подумает обо всём. Вспомнит каждую мелочь, в которой необходимо разобраться, чтобы прочувствовать всю боль и бессильный гнев на саму себя, находя в этом самобичевании мрачное удовлетворение. Ей и правда становилось легче, когда она думала о Мелани. Но только не о мёртвой или больной, а о той Мелли, которая становилась на защиту Скарлетт, когда кто-то был дурного о ней мнения; Мелли, любящей Эшли и Бо больше всех на свете и открывающей своё доброе сердце каждому встречному.

Ещё Скарлетт думала о Ретте, хоть это и приносило наибольшие муки, и иногда о Бонни. Как мог он сравнивать её, Скарлетт, лживую, чёрствую, не замечающую ничего вокруг, с этим маленьким воплощением любви и нежности?! Ретт любил девочку, как любил бы Скарлетт, веди она себя по-другому, а потом Бонни умерла, лишив его последней соломинки в жизни. Вот где был конец их браку. Вот где был конец терпеливой всепоглощающей любви Ретта.

Скарлетт помнила, как ночью, перед похоронами Мелли, она не могла уснуть до рассвета и отчаянно металась на кровати. Ну, почему, ну почему он не сказал ей, что любит? Ведь для этого было столько возможностей. Столько раз она была открыта для его признания, хотя думала, что любит Эшли и будет любить его до конца жизни, но Ретт молчал.

Это угнетало Скарлетт, заставляло её вновь и вновь возвращаться к сказанным им словам накануне. И вдвойне тяжелее было лежать в своей комнате и знать, что твой любимый находится совсем рядом. Пусть даже его не тревожит то, от чего она хочет кричать, пусть даже он спит крепким пьяным сном, но всё же… так близко, и так далеко одновременно. Скарлетт понимала, что между ними пропасть, и она не может просто так взять и вломиться к нему в комнату, даже если ей хотелось сделать это больше всего на свете.

Она могла, проглотив гордость, признаться Эшли в своих чувствах, гоняться за ним столько лет в поисках любви и внимания, но навязываться Ретту Батлеру, видя холодный блеск его глаз и неприкрытое безразличие было выше её сил. Но не только задетое самолюбие останавливало Скарлетт от этого, но ещё чисто женское чутьё, которое неустанно било тревогу.

Как сможет она на что-то надеяться, если увидит в нём жалость или — она вздрогнула от этой мысли — презрение. Нет уж, дудочки! Лучше иметь разбитое сердце, чем уничтоженную гордость.

Скарлетт взяла гребень и принялась медленно расчёсывать волосы, словно с каждым движением руки приходила к какому-то умозаключению. В доме было тихо, так как никто из его обитателей, кроме Скарлетт, естественно, ещё не проснулся. Она с завистью подумала, как хорошо спать и не знать забот.

Завтрак прошёл в напряжённом молчании, но Скарлетт, казалось, и не замечала этого. Мамушка не сделала ей ни одного замечания по поводу её расслабленной позы за столом, а лишь бросила преисполненный печали взгляд и тихо вышла вон. Сьюлин раздувалась как жаба, до сих пор не получив объяснения — зачем и на сколько Скарлетт приехала в Тару, а ещё злилась на Уилла, который просил свою жену не вмешиваться, так как Тара принадлежит и Скарлетт тоже. Но Сьюлин была неумолима, и готовилась в любую секунду выпустить коготки, и сцепиться с сестрой, не понимая, что той, в общем-то, всё равно.

Уилл делал вид, что заинтересован едой, но постоянно поглядывал исподлобья на Скарлетт, ковыряющую ветчину с безразличным видом. Что-то он не припоминал момента, когда у неё отсутствовал аппетит. Даже когда бледная и болезненная миссис Батлер приехала в Тару «набираться сил», она и то не отказывалась от плотного завтрака.

Как только появилась возможность, Скарлетт юркнула к себе в комнату, надеясь, что проведёт остаток дня в полном одиночестве, которое было просто жизненно необходимо. Но не тут-то было! Сначала зашёл Уилл, справиться о её здоровье и смущённо расспрашивал про Ретта, пока Скарлетт не начала раздражаться и не объявила, что очень устала. А потом на пороге комнаты появилась Мамушка, которой Скарлетт, если бы не боль, грызущая её изнутри, смогла обрадоваться. Но старая негритянка тихо приблизилась к своей любимице и, не поднимая глаз от непонятных чувств, поинтересовалась, приедет ли мистер Ретт.

Скарлетт это привело в бешенство, и она выгнала Мамушку прочь, нарекая никогда больше не заговаривать о нём. Она и так ни на секунду не забывала о своей утрате, а если ещё остальные начнут напоминать об этом, она просто свихнётся.

Следующее утро принесло противоречивые чувства. Всё дело в том, что Скарлетт приснился Ретт. Он улыбался своей нахальной улыбкой и постоянно твердил, сидя в кресле, обитым красным бархатом, закинув ногу за ногу, что она мул в лошадиной сбруе. А девушка злилась на эти слова, приходя в небывалое исступление, ведь она не помнила о реальности, в которой находилась теперь и всё согласна отдать, лишь бы сон стал правдой.

Но нет… Ретт продолжал её дразнить, а в его тёмным глазах плясали бесовские огоньки, которые не появлялись там последние полгода.

Она провела бы, наверное, весь день в этом сне, рядом с Реттом, но пришла Мамушка и разбудила её. Странно… сон был так реален. Тем не менее он принёс кое-что новое в её прелестную головку.

Теперь-то Скарлетт всё поняла, всё-всё! И про Ретта, и про себя. Как она раньше не замечала? Это же ясно, как божий день! Ретт действительно любил её, любил с самого начала войны. И не показывал он это лишь потому, что не видел даже крошечного намёка на взаимность. А она, дура такая, ещё больше оскорбляла его и отталкивала, убеждая, что ей всё равно, хотя в глубине душе страдала от того, что приходится вести себя совсем не так, как хочется.

А Ретт… ох, милый Ретт, он надеялся. Он продолжал надеяться даже тогда, когда она потеряла ребёнка и пролежала весь месяц больная, не в силах взглянуть на него без раздражения. Он ведь мучился от того, что безумно хотел сказать всё, что чувствует, но не мог. Это навсегда убило бы его крошечный, но всё же шанс, так как Скарлетт не признавала никакого мужчину, покорившегося ей и её красоте. Она могла ценить только то, что ей не подвластно, как ценила Эшли в своё время.

— Да зачем мне Эшли… — с раздражением на свою глупость произнесла она, уже полчаса гуляя по саду и разжёвывая одну и ту же мысль.

«Ретт любил меня, а не Эшли. Только он один! Ретт не отказался от меня, даже когда узнал вдоль и поперёк. А я убила его любовь, сама того не ведая».

Впервые в жизни Скаретт ОʼХара поняла мужчину, поняла его любовь, и это привело её в такой экстаз, что она, чувствуя дрожь в коленях, села на большой камень и не вставала ещё долго. Ретт выучил её, как раскрытую книгу, а она не знала о нём даже одной страницы.

«Но теперь, теперь… — бушевало её сердце, охваченное надеждой и любовью. — Ретт увидит, что я могу понять его. Должен увидеть».

Это было так необходимо, чтобы он знал, ведь вокруг Скарлетт не осталось никого, кто бы понимал её, так как он. Кто знал её истинную душу.

Мелани умерла, как Эллин и Джеральд; Кэррин навсегда покинула родной дом; Сьюлин никогда не была близка Скарлетт настолько, чтобы интересоваться её переживаниями, а сейчас и вовсе стала чужой; друзья-саквояжники опротивели Скарлетт настолько, что даже сама мысль о том, чтобы рассказать им все печали своего сердца вызывала у неё прилив отвращения; дети никогда не будут относиться к Скарлетт так, как она относилась к Эллин; а Уилл… милый спокойный Уилл пусть и понимает её, но не так, как это было с Реттом.

«Ох, Ретт, почему ты оставил меня именно сейчас? Ведь я так слаба, когда рядом нет Мелли. И как могла ты, Мелани, оставить меня, когда рядом нет Ретта?»

Скарлетт знала, что нужно делать. Она решила рассказать ему о своём открытии. Но как?..

Она тщательно перебирала в уме всё, что Ретт сказал накануне отъезда, и нервно ломала руки. Кажется, он собирался в Чарльстон… или в Англию… или ещё куда-нибудь. Чёрт подери, она его найдёт! Достанет из-под Земли и выскажет всё, что накипело у неё на душе. Да будь он проклят, если не поверит ей! И будь он проклят вдвойне, если посмотрит на неё этим своим чужим пронизывающим взглядом и просто уйдёт. Но последняя мысль казалась ей нелепой и мрачной.

Ну как он может уйти? Ведь она-то любит! Она любит его. Так почему же он не может полюбить её за это?