Курьезная кличка (джен)

Весь вечер лил дождь. Сверкала молния, деля темно-лиловый небосвод пополам, где-то рокотал гром. Размыло всю дорогу, даже стала протекать крыша. Старый конюх Палыч нервно шагал по коридору конюшни. Вот-вот должна была ожеребиться племенная арабская кобыла, а ветеринара все не было и не было. Конюх кусал свои длинные, похожие на моржовые усы, поглядывал в стойло, где на чистой соломе храпела красивая гнедая Песня.

Кобыла то и дело поднимала голову, тонко ржала и фыркала. Палыч подходил, садился рядом, гладил Песню по морде, ласково приговаривая:

— Потерпи, родимая, еще немного потерпи… Ох, задам трепку Сергею Александровичу.

Но когда Сергей Александрович появился в дверях, решимость конюха поубавилась. Ветеринар был насквозь мокрый и весь в грязи — видимо, бросил машину и пошел пешком.

— Ох, как у вас тут тепло, — Сергей Александрович подул на озябшие пальцы. — Песня где? А, вот она.

— Давайте чаю, Сергей Александрович? — предложила высунувшаяся из тренерской девушка.

— Потом, — отмахнулся ветеринар. — Я и так задержался.

Время то летело стрелой, то тянулось как резина. И вот на соломе рядом с измотанной Песней уже лежал жеребенок. Сергей Александрович поглаживал кобылу по шее, а она, довольно закрыв глаза, фыркала. Жеребенок разлепил глаза и недоуменно оглянулся. Песня потянулась к нему и обнюхала, широко раздувая ноздри. Затем легонько толкнула его мордой.

Палыч накручивал на палец ус, глядя на мать и сына.

— Сколько раз видел, а все равно всё в груди замирает, — буркнул наконец он. — Чудо, да и только.

Сергей Александрович в ответ кивнул головой. Жеребенок попытался встать, но еще неокрепшие тоненькие длинненькие ножки не хотели слушаться, и он шатался из стороны в сторону, падал на колени, обижено втягивал с шумом воздух и пытался снова.

— Вот вырастет, будет в отца большим, — продолжал бурчать Палыч. — Придется сено прятать на подволоку. Открывать ж станет стойло-то. Вон какой могутный, встал быстро.

— Резвым будет, — согласился с ним Сергей Александрович.

— Думаете? — спросила девушка из тренерской, поднося ветеринару чашку с горячим чаем.

— Конечно, странный вопрос. Какой же у Песни жеребенок может быть еще? — ответил вместо Сергея Александровича конюх. — Вот назвать только как… Племенной все ж жеребенок. Мать у нас — Старая Песня. Папа — Валентин… Святым не наречешь, морда уж больно у него хитрая.

— Пал Палыч, да так и назови его: Странный Вопрос, — хмыкнул ветеринар. — Не нам, конечно, решать, а хозяину. А все ж кличка ему подойдет.

Хозяин Песни оказался человеком с юмором, он оценил по достоинству выдумку Сергея Александровича. И жеребенок был записан в племенную книгу под курьезной кличкой. Он рос, рыжая шелковистая шерстка становилась красивой, ножки крепли, гривка и хвост удлинялись. Озорной характер был поводом для каламбуров между конюхами. Чуть ли не каждый день слышалось:

«Кто снова попону измусолил всю?».

«Странный вопрос! Тут и так все ясно, что это Странный Вопрос!».

Или:

«Ты кому морковку тащишь?».

«Странный вопрос! Странному Вопросу тащу!».

Посторонние терялись, крутили у виска, хмурились, пожимали плечами. Откуда ж им было знать, что так звали жеребенка. Палыч в нем души не чаял. Часто он просто так заходил к нему, приносил ему тайком вынесенный из тренерской сахар, а иногда по праздникам шоколадную конфету. Он ломал ее пополам, часть съедал сам, а часть отдавал жеребенку.

Однажды это сыграло с ним злую шутку. Он принес Странному Вопросу шоколадную конфету и, забывшись, отдал всю. Когда конюх спохватился, жеребенок уже жевал, причмокивая от удовольствия.

— Ах негодник! — Палыч всплеснул руками. — Даже не поделился. Вот на завтра остался ты без сладкого.

Палыч не знал, что не он один угощает жеребенка. Мальчишка Васька, помощник Палыча, тоже таскал Странному Вопросу конфеты. И старший конюх иногда угощал жеребенка. В этот раз все трое решили принести ему по конфете. Странный Вопрос отказываться не стал. Да и кто ж отказывается от сладкого?

А вечером у него начались колики. Палыч винил себя, бегая рядом с жалобно ржущим жеребенком, тяжело шлепая сапогами по лужам.

— Вот как знал, что нельзя тебе целую давать, а ты, балбеска, сожрал за милую душу, — бурчал он.

— Пал Палыч, давайте я, а вы позвоните пока Сергею Александровичу, — старший конюх сменил его.

Палыч, тяжело дыша, поковылял в конюшню, где висел телефон.

— Сергей Александрович, приезжайте срочно, — выдохнул он в трубку.

— А что такое? — всполошился ветеринар.

— Странный Вопрос… Колики… — конюх никак не мог отдышаться. Не в его возрасте такие пробежки делать.

— Колики… А у кого? — Сергей Александрович уже начал собираться.

— Странный Вопрос…

— Почему ж странный. Я ж не знаю, кого лечить буду. Если тяжеловоза, то уж извините, это по части Геннадия Ивановича. Имя как?

— Странный Вопрос.

— Да отчего ж странный?! — обозлился ветеринар.

— У Странного Вопроса колики, кулёма ты такая! — наконец смог пояснить Палыч.

— Так бы и сказал сразу, еду.

Палыч зло швырнул трубку.

— Так бы и сказал, — передразнил он ветеринара. — Я так и говорю. А ты, бестолочь, не понимаешь.

Сергей Александрович приехал быстро. Странный Вопрос тихонько подвывал, пока ветеринар осматривал его. Он топтался, бил копытцами по гравию, мотал головой и пытался лечь, но Сергей Александрович удерживал, иногда заставлял его ходить.

Когда колики унялись, и бедный жеребенок уткнулся носом в теплый бок Песни, фыркая и, видимо, жалуясь ей, Сергей Александрович тяжело вздохнул.

— Ну вот чего он наелся-то? — спросил он скорее в пустоту, чем у Палыча, который все равно бы не признался. — Да еще я не сразу понял…

— Я ж говорю, дескать Странный Вопрос с коликами. А ты тормозишь, — обиделся конюх. — Назвали вот на свою беду курьезной кличкой.

— Ничего, — усмехнулся вдруг Сергей Александрович. — Вот у моего отца пса Ограблением звали. Так как он рявкнет на него: «Ограбление, лежать!», так вместе с псом весь двор ложился… Ничего. Странный Вопрос — это еще ничего. Это еще не курьез.