Отмеченные высью (джен)

Эстерхази вел флаер на привычной графу с юности высоте. Внизу проплывала знакомая до последнего камня земля, только теперь вид был ограничен куполом с места второго пилота. Петр давно смирился с тем, что его, со всем уважением, одного в небо не пустят. Он не знал никого из отмеченных высью, кто дожил бы до его лет. Позавчерашний сердечный приступ тоже требовал к себе уважения. Давно ли он летал к травнице из Лесной Долины на своих двоих…

— Милорд, на два часа флаер, дистанция три с половиной.

Пётр вынырнул из воспоминаний и прищурился вдаль. Старая партизанская привычка — в небе неопознанным никого не оставляют.

— Кто, куда?

Эстерхази пробежался по настройкам радара.

— Это молодой Форпатрил, милорд.

Пётр фыркнул.

— Что, последний загул перед Академией? А с хрена ли его принесло в такую глушь?

Сверкающий на солнце флаер вдалеке вильнул в сторону и резко пошёл на посадку.

— За ним!.. — рефлексы, чтоб их! Молодняк не оставляют в небе без присмотра.

— Форпатрил сел на Вдовий обрыв, милорд, — доложил оруженосец.

— Айвен, ты болван! — ругнулся граф Пётр. — Пижон мокропёрый. «Прыжок» осилил и загордился, в ущелье полез, ну я тебе всыплю сейчас!..

— Простите, милорд, — перебил Эстерхази, пристально вглядываясь в голоэкран сканера. От молодёжного флаера отделилась маленькая фигурка и ступила на обрыв. — Это не Форпатрил, это лорд Майлз.

Старый граф впился взглядом в голоэкран. Ошибки нет. Оруженосец, не дожидаясь приказа, выжимал предельную скорость.

— Не смей, — бормотал Пётр, — не смей, слышишь, мальчик!..

Как будто и вправду услышав, маленький человечек на голоэкране, прихрамывая, отошёл от края. Не успел Пётр выдохнуть, как тот развернулся, побежал и сиганул вниз. Эстерхази бросил флаер в пике.

Пётр в ужасе вцепился в подлокотники кресла. Слева в груди кололо холодком, который всего пару часов назад с таким трудом зашептала Галка-стреганица.

Они сели, Пётр, пошатываясь, выбрался на траву, оруженосец подскочил на помощь, но граф отмахнулся — сначала… Эстерхази в три шага оказался у края обрыва.

— Жив!..

Старый генерал тяжело осел на борт флаера, как будто ему выдернули хребет. Хотелось подойти и глянуть самому, но он ясно отдавал себе отчёт, что без поддержки за спиной не устоит на ногах. И пульс шалил просто по-хамски. Оруженосец непреклонно сунул ему под нос фляжку с предписанной Галкой бурдой.

— Поднимется, как думаешь? Или внизу встречать?

Эстерхази не успел ответить ему. Над обрывом показался юный лорд Майлз. Он с натугой дотянул до кромки, коснулся земли, упал ничком и пополз прочь от опасного края.

Петр смотрел на внука и не мог решить, гордиться ему, или ругаться по-чёрному.

… Всё началось с пресловутой Форвейновской осады. «И как бросилась дева в отчаянии с башни замка в озеро, раскрылось за спиной её благословение выси. Но столь внезапен был дар, и столь велико отчаяние, что только единый раз и смогла она взмахнуть крыльями. Упала дева в воды озера, намокли белые перья и утянули её на дно».

Граф Пётр сильно подозревал, что на дно деву утянул вульгарный жёрнов на шее, оперативно предоставленный собственными крестьянами несчастной леди. Дальнейшая история показала, однако, что отвертеться от сомнительного благословения барраярцам не удастся. Планета проявила характер. Под благословение выси попадали всё больше. Высь одаривала случайно, не различая наций, сословий, мужчин и женщин. Но неизменно метила тех, на кого не поднималась рука даже у полных предрассудков упёртых горцев — потому что кем же надо быть, чтобы замахнуться на собственного боевого командира? На лучшую повариху в радиусе сотни миль? На поэта, чьи песни поёт весь континент? На ушлую вдовушку, в подполе которой вся деревня прячет излишки от чересчур ретивых мытарей?..

Через десять лет истреблять крылатых стало не комильфо — слишком много их стало среди высших форов.

Через пятьдесят лет благословение выси могло подтвердить невиновность не хуже сыворотки правды — трепещущие перья выдавали ложь мгновенно.

Через полтора века доказали, что отмеченные высью не несут в крови никаких физиологических мутаций. Защищать от барраярцев неприкосновенный запас генофонда больше не было нужды.

Жадные до евгеники цетагандийцы готовы были наизнанку вывернуться, чтобы разгадать секрет. Научились узнавать летучих диверсантов по еле заметной ряби на своих продвинутых радарах. Несколько раз им удавалось взять крылатых живьём. Вполне материальные, чтобы без особых усилий поднять в воздух человека (и при этом заслонить его от любых сканеров), крылья появлялись ниоткуда и исчезали в никуда, и только вдоль позвоночника поднимались парные «дорожки в небо». Благословение выси чихать хотело на теории медицины, наследования и эволюции. Партизаны мстили за таких пленных один к тысяче и вели безжалостную охоту на грязномордых вивисекторов. Когда цетов поганой метлой погнали уже с Комарры, первым генетикам Нексуса осталось только утереться.

«Дорожки в небо» проявлялись вместе с первой щетиной или первой брошенной кровью. А дальше — дело случая. Пётр впервые развернул крылья, под огнём уводя партизанский отряд как раз по Вдовьему обрыву. Меченые курсанты Имперской Военной Академии «прыгали» после зачисления — цивилизованно, в лабораторных условиях, максимально приближенных к боевым, а потому дающим самый высокий шанс раскрыть крылья. Среди гражданских благоразумные предпочитали в день совершеннолетия взять билет на спецвышку бассейна в любом крупном городе. Неблагоразумные сигали на слабо с первого попавшегося утёса над морем.

… Отчаявшиеся ехали не к морю, а в горы. Помимо Академии, только там был шанс раскрыть хоть какие-то крылья, если «дорожки» были повреждены или проявились неровно. Крылья чаще раскрывались, но взлетал один из десяти. На «вышнюю рулетку» смотрели косо, однако запретить «прыжок последнего шанса» было немыслимо.

Майлз грезил высью — назвавший крылатого мутантом рисковал нарваться на град камней. И в Академию рвался отчасти ради права на «прыжок». Пётр отказывался гадать, как именно чёртова бетанка заставила своего неугомонного ребёнка дать слово, что до вступительных экзаменов он — ни-ни! Старый граф употребил всё своё влияние, чтобы ради его же блага не пустить внука в Академию, но безрезультатно. Ему осталось только смириться. И ждать катастрофы. Потому что на искореженной спине внука проступила только левая «дорожка».

Последний раз нестандартные «дорожки в небо» (парные, но только до третьего ребра, а не до восьмого, как обычно) едва не утопили планету в крови. Крылья Юрия Форбарры были прекрасны, как снег на горных вершинах. Но поднять в воздух смогли бы разве что кошку. Даже не будь Форкосиганы среди ближайших наследников трона, два поколения полноценных меченых подряд в глазах оскорблённого собственной планетой безумца — однозначный смертный приговор. Эйрела спас случай, а вовсе не гладкая, в отличие от старшего брата, спина.

В день последнего экзамена у Петра не выдержало сердце. Он малодушно надеялся, что это конец, и ему не придётся смотреть, во что превратится внук, обретя только половину благословения выси, которую невежественная бетанка наверняка предложит ампутировать — на одном крыле не полетаешь.

Майлз не поступил, сломав ноги на «стенке». Петра вовремя откачали фамильные медики. Для пущего эффекта старая Галка-стреганица из Лесной Долины четыре часа шёпотом материлась над его грудью, отгоняя хворобу. И вот теперь…

Даже не читая донесений, граф мог в лицах рассказать, что произошло в столице. Майлза подвели хрупкие кости. В свете победы кузена Айвена над экзаменаторами и прыжковой лабораторией, а также новостей о дедовом инфаркте, неугомонный паренёк погрузился сперва в чёрное отчаяние, потом — в одолженный у того же кузена голубой флаер — и рванул к Дендарийскому кряжу выяснять, тварь он дрожащая или право имеет.

… Тем временем Майлз очухался и попытался подняться — тщетно. Высь отмерила ему благословения, как не обиженному молодецкой силушкой космодесантнику. Тяжёлые перья, справа к тому же перемазанные кровью, прихлопнули его к земле как лягушонка. Слабые мышцы спины просто не справлялись с таким роскошным подарком.

Опираясь на руку оруженосца, Пётр подошёл к внуку и, кряхтя, сел на землю рядом. Майлз поднял на него мутные от усталости глаза.

— Рано или поздно придётся снова лететь, вниз, — обрадовал старый граф внука. — В таком виде крылья складывать нельзя: правое всё изгваздано сукровицей и не пойми чем, обчешешься, а раскроешь снова — тут же облезешь. Высь не терпит грязи. Перьевой гребень у меня найдётся, так что собирайся с духом, ползи к краю и давай снова вниз, там ручей. Зря только поднимался…

Майлз открыл было рот для ответа, но получилось только сиплое карканье. Совсем не в масть для тёмного терракотового великолепия за спиной.

Воды у Петра под рукой не было, так что он протянул внуку фляжку с Галкиной настойкой.

Майлз глотнул, прокашлялся, утёр слёзы и кое-как поднялся на четвереньки — не иначе, от возмущения прибавилось сил.

— У меня во флаере баллончик с сухим шампунем.

Эта находчивость у него явно фамильная. Понадеялся, значит, что правое крыло прорвётся сквозь плоть по бездорожью... Мечтатель. Упёртый горец.

Пару минут Пётр молча смотрел на внука. Тот осторожно сел на колени, несмело шевельнул маховыми перьями, поморщился, когда их протащило по каменистой земле; почти не веря в их реальность, потрогал руками. Потом старый граф отправил Эстерхази за шампунем и аптечкой.

Пётр с той же гордостью приписал фамильным генам и несгибаемое упрямство. Едва вычесав перья начисто, раскрывать-убирать крылья Майлз научился в лёгкую. А вот подняться с четверенек никак не получалось. Нет бы дома упражнялся!.. Длина крыла — примерно полтора-два роста. Нормального барраярского роста в шесть с гаком футов. Раскрыв крылья, Майлз тут же падал подобием шалашика — из-за его ущербных пяти футов в прыжке спокойно сложить их за спиной получилось бы, только встав на библиотечную стремянку, длинные маховые перья неудобно упирались в землю, изгибаясь на излом. Развести в стороны крестом пока не получалось тоже — от тяжести казалось, что спину раздирает надвое.

Спустя час и несколько сеансов барахтанья в пыли упрямый ребёнок сумел принять вертикальное положение. По его лицу градом катился пот, Майлз скрипел зубами от напряжения, опасно покачивался, но стоял. Стоял, расставив руки для равновесия, как эквилибрист, и задрав к небу кончики огромных крыльев — практически горний салют.

Пётр поманил к себе Эстерхази, и тот помог ему подняться на ноги. Мембраны графского мундира привычно поддались, выпуская на волю благословение выси.

Пётр Форкосиган стоял на Вдовьем обрыве и отдавал салют в ответ — своему небу, своей земле и своему внуку. И отчётливо сознавал, что не позволит себе умереть в постели.

Потолок давил на темя, от мерзко-жёлтой штукатурки стен нестерпимо свербило за плечами, и вплоть до самой крыши — ни одного окна!.. Доно — предатель, кому как не ему знать, что гарантированно доводит отмеченных высью до ручки. Сумасшедшего архитектора никто ни разу в небе не видел; было то самосохранением или извращённой солидарностью, теперь уже не узнать. Многие подозревали, что Форратьер построил для Юрия тюремный блок СБ в качестве выкупа за свои полноценные крылья.

Инстинкты вопили об опасности, требовали развернуться и немедленно убираться отсюда, бросив свиту, но он дал себе слово и сдержит его. Выпустить арестованного на свободу лично — самое меньшее, что он может сделать в качестве извинений. Проклятый коридор — ничто по сравнению с камерами, а капитан сидит там неприемлемо долго для крылатого.

Дежурный чиркнул кодовой картой по разъёму замка, набрал пароль и предупредительно распахнул дверь. Он жестом велел сопровождающим не входить и, пригнувшись, переступил порог.

В первые мгновения он не сразу понял, что видит. Строчка в досье — совсем не то, что действительность…

Надо быть Саймоном Иллианом, чтобы решиться размять суставы крыльев в тесной камере два на два с половиной метра. Опальный шеф Имперской Службы Безопасности стоял в самом дальнем углу, едва ли не уткнувшись в стену носом, и методично качал запястьем крыла, отчего маховые перья то топорщились, то снова складывались, как веер столичной модницы. Теснота не позволяла ему завершить движение и расправить крыло целиком, но зарядке, похоже, это только помогало. Грегор с полминуты завороженно следил за бесшумной игрой пёстрых пятен на крыле капитана Иллиана — прямо у своего лица! — пока тот не закончил упражнение и не соизволил повернуться к вошедшему. Увидев Императора, Иллиан мгновенно убрал перья и цапнул с койки китель.

— Ваше Величество.

Грегор тряхнул головой, прогоняя неуместное наваждение. Иллиан смотрел на него спокойным взглядом человека, которому не в чем каяться.

— Все обвинения сняты, — сказал Грегор, зачем ты убрал их? Раскрой крылья снова! — Вы свободны, ваши полномочия полностью восстановлены.

— Благодарю, сир, — лёгкий поклон.

— Майлз вернулся, — объяснил Грегор, не желая оставлять всё вот так. — Он свидетельствовал высью. Ни он, ни Эйрел не виновны. Мне жаль, что вам пришлось провести эти дни в доновой душегубке.

— Вам не следовало спускаться сюда, сир, — Иллиан цепко оглядел его, как всегда, подмечая даже то, что молодой Император прятал изо всех сил. Сейчас, например, Грегору хотелось одновременно лезть на стены, многословно извиняться и запустить пальцы в чужое оперение.

— Иллиан, я…

— Я не держу обиды, сир. Ваши действия были абсолютно оправданы и логичны. Обвинения против меня были косвенные, в таком случае высью не свидетельствуют.

Грегор поймал себя на том, что из чистого юношеского эгоизма непростительно тянет время, а вдруг?.. Но Саймон Иллиан не заслуживал ни одной лишней минуты в тюремном блоке. Император решительно поманил безопасника за собой и развернулся на выход.

* * *

Через три часа посвежевший Саймон Иллиан в безупречном мундире как ни в чём не бывало зашёл к нему в рабочий кабинет с докладом.

От возмущения Грегор вскочил из-за стола, чего с ним не случалось лет с шестнадцати.

— Капитан Иллиан, я же послал вас отдыхать!..

Шеф СБ поднял брови, внимательно оглядел его ещё раз, отложил папку на ближайшую плоскость, потеснив какую-то вазу, и, обдав Императора лёгким ветерком, по-совиному бесшумно поднял над головой горний салют.

Грегор поперхнулся. Пёстрые крылья за малым не достали до хрустальных подвесок на люстре. Кончики пальцев моментально заныли в такт зашедшемуся пульсу.

— Уверяю вас, сир, — глядя на Императора в упор, доложил этот непрошибаемый СБ-шник, и хоть бы одно перо шелохнулось, свидетельство высью, чтоб его! — Я в совершенном порядке и готов исполнять свои обязанности в полном объёме. Вам не стоит беспокоиться, — добавил он мягко.

Грегор был молод, но не слеп. Ах, вы так, Императора дразнить?! За спиной самовольно зашелестело, а руки потянулись унять тактильный голод. Меченные высью — самые стойкие, надежда и опора… и кто бы знал, какие шёлковые на ощупь у них перышки. И губы.

Иллиан ответил — и Грегор вздрогнул, забыв про поцелуй, его собственные крылья взметнулись к потолку. От ощущения чужих пальцев, коварно пробравшихся глубоко в нежный пух под кроющими перьями, по чреслам плеснуло огнём, в глазах заплясала метель и подогнулись колени. Император почувствовал себя куренком в когтях у совы, ужаснулся, возбудился, хотя куда уж больше, внезапно — как он умудрился не заметить такую дерзость?! — ощутил чужие пальцы на ещё более чувствительном месте, ужаснулся снова, задохнулся от восторга — и обнаружил, что уже всё, сам он сидит на высоком табурете, перед ним стоит Иллиан и невозмутимо ждёт, когда его сюзерен стряхнёт с себя привет из пубертата. И руку он уже платком вытер, и даже крылья свои скромно убрал за спину, аккуратист.

Грегор уже готов был мучительно краснеть за своё поведение, но Иллиан вдруг протянул руку и пригладил ему нервное придаточное крылышко. Глаза у Саймона были тёплые. Грегор выдохнул и на пробу уткнулся лбом в его локоть. Вокруг потемнело, он вскинулся в изумлении, понял, что более безопасное место сложно себе представить, и разрешил себе.

В щеку упиралась гербовая пуговица форменного кителя, под ухом ровно билось верное сердце, Саймон не делал даже намёка на попытку выкрутиться из обнимающих его рук, а Император смаковал неповторимое тепло, впервые в жизни сидя в коконе чужих крыльев.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Беатрис видит над собой подсвеченные двигателями и трассами выстрелов облака. Лететь даже не страшно, только холодно, и время тянется как дорогущий земной мёд, её как-то угощал один…

Она не верит в то, что видит, даже когда её хватают руками и ногами, а облака заслоняет подвижный коричневый шатёр. Одержимые серые глаза над ней толи плачут, толи мечут молнии, знакомый голос ругает её, кричит про гравилуч, упрашивает держаться. Беатрис послушно обнимает галлюцинацию — опирается, чтобы достать свободной рукой, прикоснуться к мощи, которая ритмично работает за щуплой спиной, небезуспешно замедляя их падение.

Их падение. Она больше не одна. Неукротимый маленький маньяк прыгнул за ней. От этой мысли Беатрис резко трезвеет, и тут же чувствует, как их сцепленные тела ловят в фокус гравилуча. Майлз выдыхает с облегчением и складывает крылья за спиной. У Беатрис наконец получается ухватить пальцами перо. Майлз фыркает и улыбается. Беатрис вспоминает все его оговорки, старые казарменные байки об инопланетниках с жабрами, крыльями и четырьмя руками, анекдоты про цетов и как им утёрли нос дикари с захолустной планеты Барраяр… и название наёмничьего флота, который рискует всем, спасая остатки армии Марилака.

И понимает, что всё ещё жива. Что падение в открытый люк — ещё не конец. Что на неё смотрят, как на вырванное у судьбы сокровище. Что в серых глазах напротив отражаются блики — снизу по ним стреляют.

Выстрел из плазмотрона убивает не мгновенно. В последние секунды Беатрис приходит на ум чудовищно циничный в своей неуместности анекдот. Всю ночь перемежать водку с пивом, абсент и коньяк — и напоследок отравиться медовым пирожком…