Яд (гет)

Теплый южный ветер поднимал песчинки и переносил их с дюны на дюну. Все плавилось в закатном зное. Побежденный день тонул в своей крови. От белого песка к алому небу поднимались горячие струи воздуха. Сверху небо уже темнело, наливаясь фиолетовым, зажигались первые лампады звезд. Солнце скрылось за горизонтом, и оттуда вырвался сноп желто-рыжих лучей, постепенно угасающих в покрывале ночи.

С наступлением темноты воздух остывал, и наконец-то можно было работать. Грач поморщился, потирая ноющий затылок. Он плохо переносил жару, не любил климат Египта, страдал от гемикрании почти каждый вечер и не видел никакого смысла в Египетской кампании молодого и амбициозного генерала Бонапарта. Возможно, смысл был, но его-то, генерал-майора штабных войск и разведчика, зачем сюда потащили? Бонапарт туманно намекнул ему о желании наладить контакт с местными… Грач счел эту просьбу дикой и невыполнимой.

Шатер, поставленный наспех уставшими от зноя солдатами, был душен. Ветер чуть колыхал ткань и не проникал внутрь. Грач поднялся из-за стола и закрепил на колышках занавески, служившие входом. Свежий ночной воздух ворвался внутрь и зашелестел бумагами, приведя идеальный порядок в хаос. Пришлось собирать их и отряхивать. Вообще, песок уже надоел. Он был везде: в чернилах, в еде, в одежде, даже в сапогах, хоть они убирались от греха подальше на ящики — вдруг какая-нибудь местная гадость заползет.

Да и шатер порядком осточертел. Запереться невозможно. Сдержанный и умеренный во всем генштабист никак не мог привыкнуть, что к нему может вломиться этот корсиканец и без спросу свалить в углу какие-то богато расписанные сосуды, свертки ковров, масла… Грач безумно злился, и лишь субординация не позволяла выкинуть Наполеона вместе со всем барахлом на улицу. Приходилось терпеть, скрежетать зубами и смотреть, как гора медленно растет. Вчера туда прибавились ятаганы и парочка кинжалов, среди которых Грач без зазрения совести выбрал несколько и отложил в ящик стола. Все равно Бонапарт не заметит, а ему польза.

— Чего без ламп сидите? — в шатер заглянул Наполеон.

— Не успел зажечь, — Грач чуть недовольно хмыкнул, приглаживая волосы и заправляя концы за уши. — А вообще, масло слишком резко пахнет. Голова и без того болит.

— Да-а-а… — Наполеон присвистнул. — Ну ничего, день у меня удачный. Представьте себе, магометанское духовенство объявило меня «любимцем великого пророка». Каково, а?

Грач чуть изогнул изящные брови. «Интересное дело… — согласился он мысленно. — Хотел бы я это увидеть…».

— Да, — Наполеон усмехнулся самодовольно. — Тут еще караван к нам пришел... Будут вам свечи!

«Господи… — Грач прикрыл глаза ладонью и уселся обратно за стол. — Как прицепится, так не отцепить…». Отчасти он соврал, сказав, что ему мешает запах масла. Сегодня Грачу не хотелось работать. Было бы желание, никакая головная боль ему не помешала.

Никто со свечами не появлялся, и он решил, что пронесло, можно и дальше просто сидеть над бумагами и думать о чем-то своем, но тут в шатер скользнула тень. Грач наблюдал за ней из-под ресниц, откинувшись на спинку стула. Тень метнулась сначала в одну сторону, затем к столу, с глухим стуком поставила на него подсвечник и неожиданно быстро зажгла фитили. Грач даже зажмурился — яркий свет неприятно ударил по глазам. Когда они привыкли, он увидел стоящую у стола женскую фигуру в длинном, богато расшитом полухалате цвета беж. Лицо женщины оказалось прикрытым паранджой, и видны были лишь необыкновенные темные глаза. От них тоненькой паутинкой расползались морщинки — гостья улыбалась, щурясь.

— Доброй ночи, господин, — произнесла она с неожиданно правильным произношением. — Генерал отправил меня к вам. Теперь я — раба ваша.

— Бонапарт, проклятье… — процедил со злобой Грач, сжав пальцы и представив, что вместо несчастного, ни в чем неповинного пера, он сжимает горло Наполеона.

— Интизар Салах ад-Абдин, мой господин, — произнесла она, сощурившись еще сильнее. — Вы родственники с тем…

— Упаси боже от такого родства. Зовите просто Грач, — сухо отозвался генштабист.

«Не слишком уж ты смиренна для рабы, — ядовито добавил он в мыслях. — И слишком уж образована. Из какого гарема бежала-то, интересно…».

* * *

Интизар оказалась, на удивление, хорошей соседкой. Она никогда не лезла без спросу, не мешала, не говорила на ухо, а сидела себе спокойно и занималась своими делами: то читала, то молилась, то кофе пила… и упрекнуть не в чем. Тем более, она с удовольствием выполняла некоторые прихоти Грача: приносила чернильницу, разжигала свечи с помощью спичек-маканок, с которыми, вероятнее всего, не умела обращаться и даже не подозревала об опасности серной кислоты; она затачивала перья и носила обеды, а пару раз и вино.

Когда он приглашал ее разделить с ним трапезу, она смешно ела, не снимая паранджи, и Грачу каждый раз хотелось снять с нее эту глупую тряпку. Он, сдерживая желание, по-дружески дразнил: «Не хотите ли выпить, мадам?», и она с тихим смехом махала руками, мол, нельзя. Но однажды, в день перед его отъездом, она вдруг согласилась, и во взгляде черных глаз Грач заметил огоньки.

— Разве Аллах не запрещает вино? — спросил он, отлив ей в чашку немного.

— Ночь, — пояснила она, взяв чашку из его рук, — он спит и не видит, а утром как узнать, что человек совершил грех?

— Ну-ну, — Грач чуть усмехнулся. — Тоже мне, грешница…

Интизар посмотрела на него странным взглядом, словно спрашивала: «Ты сомневаешься?». Подумав немного, она вдруг легким движением сняла с себя паранджу, отчего Грач поперхнулся. Вот это уже действительно было грехом. Перед ним стояла красивая женщина, еще молодая, совсем не похожая на турчанок или арабок, которых он видел ранее. Лицо у нее было нежным, без резких линий, нос — прямым и маленьким, губы дрожали в усмешке. Она смотрела с тайным превосходством, совсем как сам Грач.

— Хотите, я станцую вам, господин? — она улыбнулась шире, обнажив белые здоровые зубы. — Давным-давно я была наложницей султана, и меня многому научили. Я была лучшей танцовщицей. Девять лет я пробыла там и потом ушла на волю.

Грач покачал головой, разглядывая ее, как разглядывают ремонтёры лошадей на ярмарках. Интизар присела рядом с ним за стол, взяв чашку с вином. «Раз сам предложил — терпи, — Грач пододвинул тарелку на середину, продолжая ее рассматривать. — На будущее будет наука».

— Так не хотите, чтоб я станцевала, господин? — спросила она, когда вино было допито, а ужин окончен. — Что стоит вам, господин, удовлетворить самолюбие рабы своей?

Грач хотел снова отказаться, но затем передумал и медленно кивнул. Последний день в Египте, как никак.

Интизар сбросила полухалат, оставшись в бедле с золотыми монетами. Поблескивали в полумраке браслеты на ногах, звенели монисты, и Интизар что-то тихо напевала без слов в их такт. Ее напев и доносившийся издалека голос муэдзина были единственной музыкой в тишине ночи. Она то тянулась ввысь, то вдруг сжималась пружиной; то подходила совсем близко, и тогда Грачу казалось, что он чувствует ее теплое дыхание, то отскакивала назад, взмахнув руками, как крылами, обдав его потоком холодного воздуха. Плавные кошачьи движения сменялись резкими, змеиными и быстрыми, взгляд от молящего становился требующим, и оттого ли он не оттолкнул ее, когда она, притянув его за виски, поцеловала, а может еще отчего-то — кто знает...

* * *

Вечер был знойным и душным. Грач уже собирался лечь спать, чтобы утром встать рано и отправиться к оазису с Франсуа. Он искал гребень, но никак не мог найти и собрался ложиться так, но маленькая аккуратная рука протянула ему другой, с алым цветком.

— Возьмите мой.

— Интизар, у меня нет настроения продолжать спор, — он взял гребень, быстро приглаживая темные волосы.

— Я зашла поблагодарить, — тихо отозвалась она. — За подарок. Ведь это вы купили. А еще мне нужно показать кое-что. Пойдемте. Спать вы успеете лечь.

Грач, ворча, пошел за ней. Танцовщица в последнее время постоянно задирала и намеренно раздражала его. За шесть лет она изменилась, стала резче и прямолинейней.

— Смотрите вон туда, — она указала аккуратным пальцем вдаль. — Видите?

— Что я должен видеть? Ровную полоску горизонта и песок?

— Нет, — Интизар покачала головой. — Вон там серая пыльная завеса. Песчаная буря. Будьте осторожны завтра, когда поедете.

Грач кивнул, глядя то на неподвижные дюны, то на небо. Интизар коснулась его руки, и он вздрогнул, выходя из задумчивости.

— Вы знали, что я из них? — она кивнула в сторону дороги к городу.

— Нет, — Грач сонно зевнул. — Я не знал. Лишь в Париже нашел на вас наводку.

— А вы... любили меня? — она наклонила голову вбок. Глаза блестели, неясно было ее выражение лица под паранджой.

— Нет, — помедлив, ответил Грач. — Нет, не любил. А вы?

— И я не любила, — отозвалась она, тихо вздохнув. — Что же это было тогда?..

— Яд, — Грач пожал плечами. — Обыкновенный яд вина. Доброй ночи.

Он ушел в палатку, шурша сапогами по песку, а она осталась стоять, запрокинув голову к небосклону, словно повторяя вопрос. Перевернутый месяц молчал и грустно смотрел на нее, покачиваясь в звездном море.