Разрушенные замки (джен)

Тебя не должно здесь быть. Тебе уже много раз говорили, что маме нужен покой, непрерывный покой, чтобы оправиться. Но гувернантка тебя жалеет, и пока ты примерно себя ведешь и не шумишь, она не ругает тебя за то, что ты проскальзываешь в огромную спальню и садишься на пол возле кровати, где спит мама. Минуты плавно перетекают в часы, но время проходит быстро, ведь идей, чем себя занять, более чем достаточно. Тихонько перелистывая страницы книжек по истории, которые ты еще пока не до конца понимаешь, ты пытаешься запомнить какие-нибудь интересные факты. Скоро она проснется, и ты сможешь залезть к ней на кровать и взволнованно рассказать о том, что прочитал, будто это самые свежие новости.

Другие дети, наверное, рисуют своим больным мамам картинки, но ты не такой, как другие. Ты никогда таким не был, но мама все равно тебя любит. В конце концов, чтение позволяет тебе тихо сидеть возле нее, неуклюже перелистывая страницы дрожащими пальцами.

В последние месяцы она проводит в постели все больше и больше времени. Семья совсем выпала из светской жизни, но может это и неплохо. Когда она выздоровеет — она обязательно выздоровеет! — она будет гордиться своим начитанным сыном. Она будет счастлива, в полном восторге, она…

Ты поднимаешь голову, слыша, что ее дыхание становится слишком тяжелым, будто ей едва удается вдохнуть. Книга соскальзывает с коленей, ты встаешь, со страхом глядя на ее лицо. Когда-то она была красивой, но ее густые темные волосы с каждым днем теряют свой блеск, а на худом лице застыла маска… страха? Боли? Ты не знаешь, но неуверенно подходишь к ней с бешено колотящимся сердцем.

— Мама? — твой голос, нервный и напуганный, очень тих, и если она и слышит тебя, то никак не реагирует.

Что-то не так. Она не может дышать, и ты должен позвать на помощь… Но ты застываешь как вкопанный, беспомощно глядя на ее страдания. В голове никак не хочет рождаться верный план действий.

— Мама,— снова начинаешь ты, но голос ломается от все возрастающей тревоги. После очередного сдавленного вздоха она становится неподвижной. Тебе страшно, тело не слушается, но ты наконец подбегаешь к ней и берешь ее за руку своими маленькими трясущимися пальцами. — Мама! Мама, проснись, ты… — Ее рука по-прежнему теплая. Она как будто снова спит, но ее грудь уже не приподнимается от мягкого дыхания, и...

Ты не знаешь, сколько раз уже повторил эту мольбу, не понимаешь, что кто-то пытается оттащить тебя от постели, пока ладонь в отчаянии хватается за ее остывающую руку. Мир вокруг размывают невыплаканные слезы… А может ты и правда плачешь, ведь по лицу бегут влажные дорожки, а дыхание содрогается от икоты. Где-то рядом разносится рев отца:

— Я же велел тебе держаться отсюда подальше!

Но все это происходит где-то далеко, в другом мире, не в реальности. Ты все кричишь, рвешься к ней, надеясь, что ее спасут и все снова станет хорошо.

Руки, увлекающие тебя прочь из комнаты, не так уж крепки, хотя ты еще слишком мал, слишком напуган, чтобы сопротивляться. Ты зажмуриваешь глаза и сдаешься. Гувернантка уводит тебя, шепча в волосы какие-то слова успокоения, которые ты пока не слышишь и не можешь осмыслить.

— Моя мама…

Твой голос дрожит от переполняющий эмоций, с которыми пока не в силах совладать восьмилетний ребенок. Потерянный и запутавшийся, ты прижимаешь голову к груди гувернантки, а она лишь крепко обнимает, гладит дрожащую от рыданий спину и шепчет:

— Я знаю, милый. Я знаю…