Орбит, сигареты и компакт-диски (гет)

У нее в руке — пачка мятного орбита и недокуренная сигарета. Она закидывает рюкзак на заднее сиденье машины и начинает дымить прямо тут, в салоне.

— Охренела, — цедит он. Ему не нравятся сигареты. А сочетание орбита и сигарет — уж тем более. Елена плевала на его пристрастия и желания. Она вырисовывает кривую улыбку на своем лице в стиле «ну-ты-же-меня-не-выгонишь» и делает еще одну глубокую затяжку.

У него — бутылка пойла и несколько компакт-дисков, затертых до дыр. Елена подарила ему как-то флешку с закаченной туда музыкой, но плевал он на ее подарки.

У них нет тем для разговоров и вообще даже элементарных базовых фраз типа: «Как дела?», «Как прошел день?». У них нет даже дешевых номеров в дешевых отелях, но в принципе все равно где и как.

Главное, чтобы побыстрее.

Можно — пожестче.

У Елены грубый смех и тупые шутки. Она заигрывает с барменами и одинокими девушками, на что Дин только качает головой. С ним она редко заигрывает. С ним она только дымит как паровоз и кривит свои мерзкие ухмылки.

Врезать бы ей хорошенько, думает Дин.

Елена не думает вообще.

Она закуривает сигарету, зажевывает мятным орбитом (или диролом, плевать в принципе), а потом начинает травить свои глупые шутки. Если честно, они никогда не повторяются, и люди слушают их только ради того, чтобы поглазеть на саму Елену.

Им смешно, потому что ей смешно.

Ей смешно, потому что Дин этого терпеть не может.

Дин терпеть не может не только ее никотиновую сущность и плоский юмор. Ему вот остоебенело каждый день подбирать ее у школы и слушать ее рваный смех. Ему иногда хочется вывезти ее на пустую дорогу (как маленького котенка), выкинуть и уехать.

Ленточку на шее можно оставить. Пусть будет хоть какое-то ощущение праздника хоть у нее.

Проблема в том, понимает Дин, что безлюдные дороги для Елены как храмы для паломников.

Елене мало что не нравится. Но и нравится тоже очень немного. Ей, например, нравится, как бесится Дин, ей нравится затягиваться дымом до такой стадии, что начинает кружиться голова. Ей нравится разбивать бокалы в барах и ругаться с охраной, когда та пытается выпроводить ее.

Ей нравится угорать по абсолютно несмешным-тупым поводам и при этом смотреть, как прилежные девочки морщатся, смотря на нее.

— Конченная, — фыркают они, решая поменять место своей дислокации.

Елена не меняет ничего: ни своих привычек, ни своих предубеждений. Родители отчаянно надеются, что эта подростковая спесь скоро сойдет.

Елена не надеется в принципе.

Она не считает себя атеисткой, но говорит, что пока не нашла своего бога. И вообще, бог — это слишком сакральное и громкое слово. Елена думает о том, чтобы поддаться в буддизм, объясняя это тем, что ей нравится культура Испании.

— Испанцы — католики, а не буддисты, — говорит Дин. Елена прыскает от смеха, а потом произносит:

— Ты не смешной.

Ему тоже мало что нравится, а Елена так неприятна ему совсем. Он понимает, что идея вывезти ее на безлюдную дорогу — провальная, а придумать новое он пока не может. Поэтому и терпит ее выходки.

Рано или поздно ей тоже должно надоесть.

Ей не надоедает, потому что Елена не меняет в своей жизни ничего. Статика ее сущности ему бы приглянулась, не будь она засунута в такую уродливую оболочку кем-то.

— Я не уродливая, — отвечает она, когда он озвучивает эту мысль ей. Минутная слабость — единственная роскошь, на которую он еще способен.

— Ты отвратительная, — поправляет ее и себя и вдавливает педаль газа в пол.

Она отвратительная, а он чокнутый, раз связался с такой как она. Дин решает промолчать на этот счет. Елена лишь снова давится сигаретными дымами, а потом прижигает себе кожу на запястьях, испытывая от этого не столько удовольствие, сколько интерес.

— Так можно прижечь кончики пальцев и избавиться от отпечатков, — она снова смеется, а он снова раздражается.

В его телефонном справочнике нет ее номера, и вообще он понятия не имеет, где она живет. В ее телефонном справочнике вообще номеров нет, и ей тоже наплевать, где он живет.

У нее — живое жаркое тело и длинные стройные ноги. А еще — татуировка сзади на шее. Елена сказала, что она хотела сделать так же как у Рианны. Дин ничего не ответил.

У него — машина с задним широким сиденьем и несколько пачек презервативов. А еще — затертые компакт-диски. Дин сказал, что хотел бы умереть молодым. Елена лишь расхохоталась.

— Хочешь, можешь задушить меня, — Елене было наплевать на себя, в этом он не сомневался. Он даже не сомневался в том, что точно задушил бы ее, если бы у него были гарантии безнаказанности.

— Это было бы слишком легко для тебя.

Елена расхохоталась. У нее на шее переливалась цепочка в лунном свете. Дин подумал о том, что задушил бы ее именно этой цепочкой, если бы он отнесся серьезно к этому разговору.

Елена вот отнеслась.

Ему наплевать на нее, ее жизнь и ее чувства, если таковые имеются. Он уже давно подумывает избавиться от нее, и идея с удушьем кажется весьма заманчивой. Он даже как-то просматривал карты близлежащих городов, надеясь сменить обстановку и избавиться от старых привычек.

Елена же, правда, конченная.

Она — гибкая и жаркая, но это ничего не решает.

Ему наплевать на нее, но ему не нравится, когда Деймон Сальваторе процеживает ее взглядом в баре, когда он заговаривает с ней или вообще появляется в том же месте, где и она. Он не ревнует, но ему не хочется, чтобы кроме него ее трахал еще кто-нибудь. Он ее не любит (любовь вообще — не про Елену, мимо кассы, как говорится), но ему приятно, что она рядом, что ее кожа касается его кожи, что она целует его и кричит только от его фрикций.

Ему даже кажется, что это она вывезет его на безлюдную дорогу.

Оставит не только ленточку, но и картонную коробку.

— У тебя есть еще кто-нибудь кроме меня? — спрашивает он, когда они едут обратно.

— Жирный кот по кличке Гусь, а что?

Он усмехается и не говорит больше ничего. Она закуривает сигарету и прижимается к нему. Дин приезжает мимо поворота на ее улицу и нарушает скоростное ограничение.