Страницы пыльных книг (джен)

Япония. Новое время.

Это началось, когда осень вступила в свои права, облачая клёны в одеяния из красных и жёлтых листьев. Владелец уютной книжной лавочки, расставляющий товар по полкам, студент, готовящийся к экзаменам, старуха, решившая почитать сказку перед сном своим внукам, коллекционер, приобретший ценный фолиант, — никто не был застрахован от того, чтобы в один прекрасный день обнаружить, что держит в руках книгу с почерневшими страницами. Содержание «проклятого» произведения, как и имя его автора, исчезало из человеческой памяти.

В короткий срок выдающиеся умы страны выявили причину подобного бедствия — создания, порождённые отрицательными чувствами и эмоциями, названные искаженцами. Дабы бороться с ними, в Императорской библиотеке собирали книги со всей страны, а специалисты, в народе прозванные «алхимиками», защищали уцелевшие и очищали «проклятые».

Жители Японии выполняли указания правительства, принося почерневшие тома в особую библиотеку и её филиалы, расположенные в центральных городах. Журналисты, естественно, пытались выяснить, что же происходит в здании, но ни одна попытка взять интервью у сотрудников до сих пор не увенчалась успехом.

И всё же особо ушлым репортёрам посчастливилось сделать несколько снимков Библиотекаря, когда тот прогуливался по парку.

* * *

— Ты только посмотри на это! — Заведующий положил помятую газету поверх папки с досье на сотрудников.

— Они выбрали не самую удачную фотографию, — Мефистофель мельком взглянул на заголовок «Человек извне. Сможет ли он спасти литературное достояние Японии?» и расплывчатое изображение под ним, а после вновь углубился в изучение биографии литератора, которого собирался в скором времени призвать в этот мир.

— Выбрали? — переспросил Заведующий, понижая голос. — То есть ты специально позировал для этих вездесущих любителей всякого рода сплетен?

— Журналисты напоминают мне голодных адских тварей, рвущих друг другу глотки за кусок гниющего мяса, — холодно проговорил Мефистофель. — Отчего бы и не бросить им требуху в виде снимков одного из «алхимиков»?

— Первое время от них и так покоя не было, но только всё улеглось, как ты разворошил это осиное гнездо, — с осуждением произнёс Заведующий.

— Улеглось, говоришь? Ошибаешься, среди журналистов есть такие личности, которые готовы рыть землю в поисках сенсаций. Иногда в прямом смысле… — Мефистофель сделал несколько пометок в записной книжке. — Люди по своей природе любопытны, поэтому интерес к тому, что происходит в библиотеке, не скоро иссякнет.

— И этими снимками ты подливаешь масла в огонь.

— Я всего лишь отвлекаю внимание прессы с наших особых служащих на свою скромную персону, — он протянул Заведующему досье. — Мне нужна рукопись или одно из прижизненных изданий Таро Хираи.

— Если память мне не изменяет, часть его работ была запрещена, ранние произведения можно отнести к чувственной литературе, а то и вовсе порнографии. Ты уверен, что такой человек — подходящая кандидатура для служащего библиотеки?

— О, а, по-твоему, самоубийца, литератор с раздвоением личности, пьянчуга или бывший военный хирург подходят для этой работы больше, чем автор детективов и эротических рассказов? — Мефистофель убрал записную книжку в ящик стола и взглянул на хмурящего кустистые брови Заведующего. — Наши противники не выбирают какой-то определённый тип произведений. Они уничтожают стихи и прозу, сказки и исторические трактаты. Мы совершим ошибку, если начнём призывать тех литераторов, что при жизни бездумно славили Императора или писали статьи и повести по заказу власть имущих. Для сражения с искаженцами нужны не марионетки, которые создавали бездушные произведение.

— Вы, конечно, правы, господин Мефистофель, но... — подал голос Кот, дремавший до этого на подоконнике.

— А ты здесь что позабыл? — не дал ему договорить Заведующий.

— Выполняю обязанности помощника Алхимика, естественно.

— Грея живот на солнышке?

Кот грациозно спрыгнул на пол, по-хозяйски прошествовал по ковру и, забравшись на спинку кресла, воззрился на Заведующего так, будто перед ним была дохлая мышь.

— Я позволяю себе отдых после того, как выполню всю порученную мне работу, а вот один главный библиотекарь без зазрения совести выпивает с писателями, забывая о...

Мефистофель со вздохом потёр переносицу кончиками пальцев. Когда эти двое начинали очередной «обмен любезностями», вмешиваться было бесполезно.

Дрёма, в которую он погрузился после того, как Михаил обманом забрал душу Георика Забериска на Небеса, длилась более столетия. Человечество за столь краткий для демона срок успело развязать несколько войн, названных мировыми, и сделало огромный шаг в развитии технологий. Мефистофель давным-давно привык к тому, что люди вечно куда-то спешили, старались переделать мир под себя и не задумывались о последствиях. И всё же он оказался неприятно удивлён, когда осознал — память о королевствах Хардланд и Эйделлюн сохранила только нечисть и нежить. Конечно, смертные переписывали историю, но всегда оставалось хоть что-то — руины, захоронения, произведения искусства, легенды или, в конце концов, слухи. От двух могущественных держав ни осталось ничего, а их место на материке заняли иные страны.

Ко всему прочему Мефистофель очнулся на острове Зипангу, хотя погрузился в дрёму недалеко от столицы Хардланда. Он чувствовал некие искажения в пространстве, но не предал им особого значения. Как оказалось — зря.

Заведующий и Кот стали первыми существами, которых он встретил после пробуждения. Увидев демона у здания библиотеки, эти двое не закрыли в ужасе все окна и двери, но радушно пригласили его переждать непогоду внутри. Чуть позже Заведующий шутил, что в тот день Мефистофеля хотелось укутать в плед и напоить отличным сакэ, настолько растерянным он выглядел. Добродушным нравом и любовью к выпивке этот высокий мужчина со всклокоченными пепельно-серыми волосами пошёл в своего предка — тануки. В европейских странах оборотней нещадно истребляли, считая их кровожадными дьявольскими отродьями, здесь же их почитали или боялись, но не стремились убить при первой же возможности. Поэтому на острове Зипангу потомки перевёртышей и людей не были большой редкостью.

Заведующего библиотекой не волновали ни кожистые крылья, ни изогнутые рога незваного гостя. Он охотно отвечал на вопросы, готов был поделиться обедом и угостить отменным сакэ из личных запасов. Подобное панибратское отношение задело бы самолюбие иного демона, но Мефистофель за долгое существование устал от заискивающих взглядов, фальшивых улыбок и льстивого угодничества. Впрочем, он не стремился к близкому знакомству с потомком оборотня, Заведующий это быстро осознал, поэтому оставил Мефистофеля на попечении своего напарника. Именно Кот и поведал о том, почему же демону позволили беспрепятственно переступить порог этого здания. Как оказалось, Императорская библиотека находилась на границе меж мирами. Некогда в поисках знаний сюда приходили не только простые смертные или нечисть, но младшие божества. Те времена канули в небытие. Жителей страны вновь втянули в бессмысленную бойню, молодёжь интересовали бездушные произведения современных литераторов, нечисть и боги покинули этот мир. Но, несмотря ни на что, здесь хранили дань традициям прошлого. Будь то оборотень, колдун, божество или демон — любой, кому дозволялось пройти сквозь барьер, окружающий Императорскую библиотеку, — желанный гость и важный посетитель.

Мефистофель не верил в случайности, он осознавал, что оказался в данный промежуток времени, именно в этом месте не просто так. К сожалению, Заведующий и Кот родились уже после того, как два королевства исчезли из памяти людей. Поэтому, получив разрешение, Мефистофель приступил к изучению записей путешественников и торговцев, которые покидали остров Зипангу. Он мог бы узнать содержание всех книг Императорской библиотеки меньше чем за сутки, но шелест страниц помогал привести мысли в порядок. Мефистофелю и раньше нравилось коротать свободное время за чтением, погружаясь в миры, сотворённые человеческой фантазией. Оттого в компании рукописей он чувствовал умиротворение, отвлекаясь от горестных дум. Мефистофель сумел найти работы того самого владельца лавки восточных диковинок, у коего Георик Забериск покупал определённые ингредиенты для алхимических опытов. Геннай Хирага — талантливый изобретатель, автор сатирических романов и драм, он оказался довольно известной личностью на родине. Вот только, судя по документам, этот самый человек никак не мог находиться в столице Хардланда на праздновании дня Основания. Ведь Геннай Хирага к тому времени уже несколько десятилетий числился среди мёртвых. Мефистофель не исключал возможности обмана, мало ли кто мог выдать себя за другого человека, или ошибки — люди вечно путались в летоисчислениях, но ощущение, что некто намеренно вмешался в ход истории и переписал её, лишь усилилось. В конце концов он нашёл пару упоминаний о «Королевстве Тысячи Лет» и «армии механических людей», но не более.

Мефистофель покинул библиотеку и вернулся в Преисподнюю, где на первый взгляд всё текло своим чередом. Демоны плели интриги и здравствовали, души претерпевали муки за грехи, совершённые при жизни, низшая нечисть пыталась выжить любой ценой. Место, которое он долгое время считал своим домом, навевало тоску, ведь каждая песчинка здесь напоминала о Люцифере и том, какую глупость совершил Мефистофель, когда поверил архангелу. Конечно, он обладал достаточной властью, чтобы собрать армию, остальные эрцгерцоги откликнулись бы на зов, вот только вступать в открытый конфликт с Небесами из-за одной-единственной, пускай и столь ценной души, Мефистофель не собирался. Он понимал, что рано или поздно господин Люцифер сумеет ускользнуть от светлых собратьев. Разумнее было подождать новое воплощение истинного владыки Преисподней, чем сражаться с могущественным противником. Верховные демоны не разделяли взгляды Мефистофеля, шептались за его спиной, но перечить не смели.

Неизменность места, которое он привык считать своим домом, оказалась иллюзорной. Надсмотрщики испуганно вжимали головы в плечи, стоило им заслышать вопрос о душах жителей Хардланда и Эйделлюн. Мефистофель скорее поверил бы в историю об ангеле, снизошедшем с Небес и забравшем с собой нечестивцев, чем в их исчезновение. Были грешники да обратились в ничто. Королева Лилит плевать хотела на происходящее, пока это не касалось лично её. Остальные обитатели Преисподней считали, будто в этом замешаны их светлые собратья, а вот Мефистофель сильно в этом сомневался. Запечатав сущность Люцифера на Небесах, ангелы не стали бы плевать в лицо поверженному, как они считали, врагу. К тому же эйделлюнцы практиковали некромантию, а таким людям прощения не даровали. Он подозревал, что к пропаже грешников приложил руку некто иной. К примеру, тот, кто переписал историю в мире смертных.

Мефистофель привык полагаться во всём на свои силы: стоило оступиться или ошибиться ещё раз, как остальные верховные демоны с большой радостью вцепились бы ему в горло клыками. Поэтому он самостоятельно решил докопаться до истины. Впрочем, отчасти то была лишь отговорка. С момента исчезновения Люцифера Мефистофель перестал воспринимать Преисподнюю как место, куда хотелось возвращаться. Мир не для жизни, но существования, потерявший все краски без своего истинного владыки.

Приняв облик человека, он путешествовал по странам, что теперь находились на месте Эйделлюн и Хардланда. Однако, так и не найдя ни единой зацепки, спустя несколько лет Мефистофель вновь оказался у здания Императорской библиотеки, где хранились крупицы знаний о прошлом. На этот раз Кот и Заведующий встретили его встревоженными взглядами. По всей Японии, так теперь назвали остров Зипангу, стали появляться книги с почерневшими страницами. В отличие от простых людей, сотрудники библиотеки помнили и авторов, и содержимое «проклятых» произведений. Каждый день они находили на полках очередной труд, который вот-вот должен был исчезнуть из истории. Заведующий делал копии: сканировал, переписывал, фотографировал, но тщетно. Стоило оригиналу кануть в небытие, как за ним вскоре следовал и дубликат.

Когда Мефистофель впервые прикоснулся к «проклятой» книге, то почувствовал волну гнева, ненависти и зависти. Это напоминало одержимость низшими бесами, которые бездумно уничтожали тело своего носителя. Талантливые писатели вкладывали в свои труды часть души, тем самым создавая новые миры. Создания, порождённые негативными эмоциями, уничтожали произведения изнутри. Мефистофель мог сотворить врата, ведущие в земли, порождённые фантазией литераторов, но твари, обосновавшиеся там, на физическом плане были всего лишь отголосками чьих-то мыслей или бесплодными духами. Сражения же внутри произведения отнимали массу энергии, а «проклятых» книг становилось всё больше и больше.

Пропажа душ из Преисподней, исчезновение двух королевств из памяти людей, появление искаженцев — всё это, без сомнения, являлось звеньями одной цепи. Мефистофель, вселяясь в тела влиятельных людей этой страны, проникая в их сны, нашёптывая нужные слова, создал легенду о неких алхимиках, что способны остановить распространение заразы.

— Так о чём вы хотели сказать? — полюбопытствовал Мефистофель, когда очередной поток обвинений иссяк, а Кот с Заведующим принялись играть в гляделки.

— Средь членов правительства могут найтись те, кто запретит вам призывать того или иного автора. Не забывайте, некоторые литераторы придерживались определённых политических взглядов.

— Ах, вот вы о чём... Если нам не дадут доступ к рукописям определённых авторов или запретят призывать кого-то из литераторов, то я поведаю тому власть имущему трогательную историю о том, что дорогое его сердцу или кошельку произведение может спасти лишь тот писатель, коего он так страстно ненавидит.

— Ты невозможен, — Заведующий тихо рассмеялся. — И думаешь, кто-то поверит в такую откровенную ложь?

— Я никогда не вру, ты же знаешь. Просто где-то приукрашу, а о чём-то умолчу.

Заведующий покачал головой и, всё ещё посмеиваясь, покинул кабинет. Кот, под предлогом того, что обязан проследить за этим выпивохой и транжирой, вскоре последовал за ним, оставив Мефистофеля в одиночестве.

Откинувшись на спинку кресла, он взял в руки записную книжку и раскрыл её на странице, где было выведено одно-единственное имя. Мефистофель не использовал в борьбе с искаженцами ныне здравствующих литераторов. Живых людей интересовали материальные блага и известность, привязанные к физическому плану бытия они не могли облачить слова в форму, превратить собственное произведение в оружие. Против тварей, порождённых ненавистью и завистью, гневом и отчаянием, боролись те, кто уже побывал за гранью. Мефистофель, благодаря расположению библиотеки, призывал в этот мир души умерших писателей, облачал их в плоть. По сути, он слегка изменил ритуал, при помощи коего смертные отрывали ему проход на физический план. Только вместо кровавых жертв использовал определённые ингредиенты, рукописи или книги, изданные при жизни автора. Если душа не откликалась в первый раз, Мефистофель вычёркивал имя этого писателя из своего списка и более призвать не пытался. Впрочем, было одно исключение — Нагаи Кафу. Этот литератор не отвечал на его зов по простой причине: каждый раз, когда Мефистофель проводил ритуал, чтобы вернуть его в мир живых, вмешивались высшие силы. Небеса оберегали господина Кафу так, будто он был праведником, хотя биография и сохранившиеся фотографии утверждали обратное — такому распутнику самое место в Преисподней.

— Господин Алхимик, можно войти? — стук в дверь отвлёк его от размышлений.

— Да, — коротко ответил Мефистофель, пряча записную книжку.

— Простите, если отвлекаю, — на пороге замер писатель, который одним из первых ответил на его зов.

— Что-то случилось, господин Накаджима? — мягко спросил Мефистофель, определив, что пред ним более адекватная из личностей Ацуши Накаджимы.

— Нет, не беспокойтесь, — Накаджима поправил очки в круглой оправе. — Я сегодня помогаю повару... Быть может, вам подать что-то особенное?

— Не утруждайте себя, — Мефистофель едва удержался от вздоха. Некоторые писатели изо дня в день приглашали его посетить кафетерий. — Во-первых, я сам готовлю то, что мне по вкусу, во-вторых, не особый любитель совместных трапез.

— Господин Алхимик, простите мне мою неучтивость, но вам следовало бы больше времени проводить с остальными. Уже ходят слухи, будто вас пытались отравить, а некоторые личности считают, что вы, хм, не совсем человек.

— А вампир, который по ночам пьёт кровь писателей? — Мефистофель склонил голову к правому плечу.

— Ха-ха... — Накаджима улыбнулся уголками губ. — Так вы уже слышали?

— Естественно, я даже догадываюсь, кто их распускает. Думаю, со временем они перестанут обращать внимание на некоторые странности одного алхимика, — он бросил мимолётный взгляд на настенные часы. — Ступайте, не стоит заставлять вас ждать.

— Да, конечно, — Накаджима поклонился. — И всё же, господин Алхимик, вы весь день провели за документами. Может принести вам десерт или...

— Чай. Крепкий чёрный чай. И не нужно никаких сладостей или чего-то подобного.

Когда Накаджима скрылся за дверью, Мефистофель мрачно усмехнулся. Писатели были пешками в битве с искаженцами. Пешками, каждая из которых со временем могла стать значимой фигурой.

Эдогава снял монокль и аккуратно убрал его в нагрудный карман. Неприязнь к линзам, лупам и очкам он питал с самого детства, после того, как при помощи увеличительного стекла рассмотрел омерзительную тварь. Конечно, в итоге чудовище оказалось не чудовищем, но страх перед такими вещами преследовал его на протяжении всей жизни. Когда годы стали брать своё, Эдогава смирился с ношением очков, но всё равно каждый раз вздрагивал, замечая краем глаза неясную тень. После перерождения он перестал бояться подобных пустяков, ведь самое страшное, то, что пугало большинство людей, с ним уже произошло. Эдогава мог в деталях рассказать о последнем дне своей жизни, но посмертие помнил урывками. Тем не менее, теперь он с точностью знал, что после своей гибели человек не исчезает и может вновь вернуться в мир живых. Эдогава изменил взгляд на многие вещи, которые раньше пугали или вызывали неприязнь, а монокль стал напоминанием о его прошлой жизни.

— Не желаете ли немного синего риса, господин Накаджима? — сегодня Эдогава помогал повару и не удержался от небольшой шалости.

Некоторые литераторы не до конца осознавали факт своего перерождения, замыкались в себе. Эдогава старался их подбодрить и развеселить, из-за чего его считали довольно легкомысленной личностью. По мнению остальных писателей, основатель современного японского детективного жанра не должен был опускаться до розыгрышей, одеваться да и вести себя так, будто он фокусник из цирка.

— Послушай, шут, ещё раз сунешься ко мне с этой отравой, и я затолкаю синие онигири тебе в...

— Как любопытно, не знал, что вы появляетесь вне битв.

Вторая личность Ацуши Накаджимы — грубая, жестокая и бесцеремонная проявлялась лишь в сражениях с искаженцами. Эдогаве казалось, будто она оберегала ранимую часть души писателя от той грязи и ужасов, которые они встречали, погружаясь в книги.

— Пфрф, — Накаджима издал звук, напоминающее фырканье огромной кошки и бросил на стол очки.

Эта личность никогда не жаловалась на плохое зрение, поэтому Эдогава считал, что проблемы с глазами у Накаджимы были результатом самовнушения.

— Господин Рампо, можно нам немного онигири? — раздался звонкий мальчишеский голос.

Эдогава ловко подхватил тарелку и в несколько шагов оказался перед соседним столиком, где удобно устроились неразлучные друзья-сказочники. При жизни Миядзава Кендзи и Нанкичи Ниими писали произведения для детей, и обретя новые тела, они сами походили на мальчишек, а зачастую вели себя соответствующе.

— Ой, смотри, Гон, они взаправду синие, — Ниими повесил рюкзак в виде лисёнка на спинку стула и стянул рукавички, которые носил даже в помещении.

— Вы не обижайтесь на остальных, господин Рампо, — улыбнулся ему Миядзава. — По-моему, синие онигири есть гораздо веселее, чем обычные. О, а может, в следующий раз вы приготовите разноцветные порции?

— Нет-нет, шалость нельзя повторять дважды, — Эдогава сел напротив, наблюдая за тем, как мальчишки с удовольствием уплетали шарики из риса. — Но я знаю один особый рецепт…

— А что за рецепт? — не скрывая любопытства, спросил Ниими.

— Это большой секрет, — Эдогава понизил голос и приложил палец к губам. — Рассказать я вам не расскажу, но при готовке мне нужны будут помощники.

— Я согласен, — в тон ему произнёс Ниими.

— Я тоже... — Миядзава немного замялся. — Господин Рампо, а нам не придётся потрошить рыбу или птицу?

— Не волнуйся, пострадают только овощи и фрукты, — ободряюще проговорил Эдогава.

Насколько он знал, Миядзава до конца своих дней следовал учению Будды. Когда врачи настоятельно рекомендовали ему употреблять мясо и рыбу для поправки здоровья, Миядзава не отступил от своих принципов.

— Тогда я точно в деле. О, смотрите, это же господин Алхимик?

Они сидели за столиком у окна, которое вело во внутренний двор библиотеки, поэтому прекрасно видели мужчину в строгом чёрном костюме.

— Господин Алхимик жуткий, — поёжился Ниими и потянулся за рюкзаком-лисёнком, обнимая его покрепче.

— Ага, — согласился Миядзава. — Иногда так посмотрит. Бр-р-р...

— Я слышал, что он самый настоящий вампир.

— Не-а, тогда бы он не прогуливался под солнцем.

— Ну, может он какой-нибудь особенный бессмертный вампир-алхимик? — совсем поник Ниими, утыкаясь носом в рюкзак.

— Быть может, наш Алхимик — оборотень? — Эдогава вновь взглянул в окно. — Если это так, то тебе его бояться не нужно.

— Я не оборотень, — тут же возмутился Ниими, сдёргивая забавную шапочку с головы. — Вот! Видите, у меня нет лисьих ушей. И когтей, — он вытянул руки перед собой. — И хвоста тоже нет.

— Как и у господина Алхимика... Он взрослый, нет, не так, он молодо выглядит, но, по-моему, старше нас всех, — серьёзным тоном произнёс Эдогава. — И он несёт ответственность за каждого из нас.

— То есть господин Алхимик — дедушка для всех нас? — предположил Ниими.

— Да не, дедушки они добрые, — Миядзава взъерошил рыжие волосы, явно что-то обдумывая. — Он, скорее, старший брат.

— Правда?

— Ага, вот я был старшим братом... Ох, та ещё головная боль.

— Ой, а может нам... Господин Рампо, вы куда?

Пока Ниими и Миядзава решали, кем же является Алхимик, Эдогава встал из-за стола и набросил цветастый плащ на плечи.

— Думаю, несколько синих онигири могут поднять настроение даже такому жуткому человеку, как наш Алхимик.

* * *

Сощурившись от яркого солнечного света, Эдогава поправил светлый цилиндр и неспешно направился к скамье в тени деревьев, где неподвижно сидел молодой мужчина.

— Господин Рампо, я не люблю, когда ко мне подкрадываются со спины, — чётко и без какого-либо акцента произнёс Алхимик.

— Ох, у вас точно глаза на затылке, — Эдогава обошёл скамью.

— Нет, у меня просто хороший слух, — Алхимик отвлёкся от созерцания пруда и повернул голову в его сторону.

— Если вам что-то нужно, то говорите сразу. Я не в настроении для всевозможных загадок, шуток и шарад.

Эдогава отчётливо представил, что тёмные очки скрывают круги под глазами этого человека. Алхимик лично призывал каждого литератора, формировал отряды и контролировал погружение в книги. Похоже, всё это отнимало у него много сил: и физических, и ментальных.

— Позволите присесть?

Ответом послужил кивок, после чего Алхимик вновь перевёл взгляд на пруд. Эдогава ещё в прошлой жизни научился замечать изменение в поведении собеседника, поэтому движения этого человека сразу показались ему непривычными, скованными. Вместо походки уверенного в себе хищника рваные движения раненного животного.

— С вами всё в порядке? — Эдогава не испытывал жалости, скорее волнение за человека, который дал ему возможность вновь ходить под лучами солнца.

— Неудачный ритуал из-за очередного вмешательства высших сил.

— Высшие силы? Вы про богов и демонов?

— Вы проницательный человек. Да, именно про них. Впрочем, не берите в голову.

Эдогава достал из-под плаща небольшую коробочку и пододвинул её к Алхимику, открывая крышку:

— Угощайтесь, это волшебные онигири, поднимающее настроение.

— Это рисовые шарики с добавлением водорослей, господин Рампо, — Алхимик продолжал всматриваться в водную гладь. — Я не ем такое.

— Вам не нравятся блюда японской кухни? Думаю, для европейца многие из них кажутся странными, а то и вовсе отталкивающими, — Эдогава старался отвлечь его мрачных мыслей, переведя разговор в иное русло.

— Не в этом дело, — Алхимик устало потёр лоб кончиками пальцев. — Скажем так, из-за некоторых особенностей организма, для меня и отварной рис, и сырая рыба, и свиная котлета — всё одинаково безвкусно.

— Это печально, но неужели нет ничего, что не кажется вам пресным?

— Человеческая плоть, — Алхимик снял очки и посмотрел ему прямо в глаза, при этом улыбаясь и демонстрируя удлинённые клыки. Слухи о вампире и ассоциации с хищником возникли не на пустом месте.

— У вас прекрасное чувство юмора. Значит, вы предпочитаете мясо с кровью? Или под человеческой плотью подразумевали нечто иное?

— Да, верно, мясо с кровью... К тому же приём пищи я считаю интимным процессом, но раз в неделю кто-то из писателей приглашает меня пообедать со всеми в кафетерии или пытается угостить меня чем-то «вкусным». Подобное… утомляет.

— Мне кажется, они хотят узнать вас лучше. Вы вернули всех нас к жизни, прислушиваетесь к просьбам и пожеланиям, но всегда держитесь в стороне.

— Что ж, а я утолил ваше любопытство?

— Это не совсем любопытство, господин Алхимик, — Эдогава закрыл коробочку для еды. — Знаете, иногда хочется поговорить с малознакомым попутчиком, который выслушает, но ничего не будет советовать и вскоре исчезнет с твоего пути. Мне показалось, что вас гложет нечто такое, о чём невозможно рассказать кому-то близкому, я же здесь недавно и не то, чтобы мы с вами закадычные друзья.

— Предлагаете мне поплакаться вам в жилетку?

— Предлагаю вам выговориться. Поверьте, это помогает.

— Я подумаю над вашим предложением, — холодно проговорил Алхимик.

— Эдогава Рампо к вашим услугам в любое время дня и ночи, — он поднялся со скамьи и, сняв цилиндр, отвесил грациозный поклон.

Запах лекарств и дезинфицирующих средств навевал воспоминания о прошлом. Присев на удобный стул, он краем глаза наблюдал за доктором Мори, что составлял список нужных медикаментов. Заведующий и Кот находились с визитом в одном из филиалов библиотеки, поэтому Мефистофель взял часть их обязанностей на себя.

— Миядзава отказывается от мяса и рыбы, — Мори сделал ещё несколько пометок в блокноте. — В дальнейшем это может пагубно сказаться на его здоровье. Я пропишу витамины, но рекомендую поговорить с ним, подобные капризы до добра не доводят.

— Вегетарианство связано с религиозными взглядами Миядзавы.

— Вот как? Похвально, конечно, что он не сходит с выбранного пути… Стоит обсудить с поваром особую диету для Миядзавы, вы не против?

На взгляд Мефистофеля, военный хирург, который спасал жизни людей в экстремальных условиях, и мог при необходимости защитить не только себя, но и пациента от вооружённого противника, идеально подходил на роль врача для литераторов.

— В вопросах здоровья особых сотрудников библиотеки я во всём полагаюсь на вас, доктор Мори.

— Не преувеличивайте, за несколько десятилетий, прошедших с момента моей смерти, медицина сделала огромный шаг вперёд.

— Вы применяли свои знания на практике, доктор Мори, знаете о человеческом теле, если не всё, то многое. Вы спасали жизни и без новомодных инструментов и препаратов. Сможет ли врач, привыкший оперировать пациентов в больнице, в считанные минуты сориентироваться на поле боя?

— Благодарю за доверие, — Мори по привычке щёлкнул каблуками. — Помимо лекарств и перевязочных материалов, нужно заказать новые очки для Накаджимы. Он уже третий раз за месяц обращается ко мне с жалобой на ухудшающееся зрение.

— Я слежу за тем, чтобы у новых тел литераторов не было никаких серьёзных патологий. Возможно, господин Накаджима думает, будто у него близорукость?

— Да, я тоже склоняюсь к версии о самовнушении. Надеюсь, очки без диоптрий помогут Накаджиме справиться с этой небольшой проблемой, — Мори протянул ему тонкий блокнот. — Прошу, на последней странице список книг. В прошлые выходные я был в городе и видел несколько справочников, которые могут пригодиться в дальнейшем.

Мефистофель мельком взглянул на листы, исписанные иероглифами, и убрал блокнот во внутренний карман костюма.

— Были в городе, значит? — он потянулся к подставке, где стояли книги по медицине. — Вы же прекрасно осведомлены, что без разрешения — моего или Заведующего — в библиотеку запрещено приносить какие-либо произведения.

— Вы о… — под удивлённым и растерянным взглядом Мори, Мефистофель взял в руки томик в специальной плотной обложке.

— Так вот в чём дело… — понимающе проговорил он, когда открыл книгу и прочёл название. — Неужели стыдитесь собственной дочери?

— Нет, она талантливый автор, — Мори ненадолго умолк. — Была талантливым автором. С одной стороны, я горжусь, что Мари добилась признания и нашла себя, а с другой, все её работы… весьма своеобразны.

— И это говорит автор, чьё произведение запретили через месяц после выхода в свет, — Мефистофель усмехнулся и вернул книгу на место.

— Это другое, я писал истории о любви мужчины и женщины, господин Алхимик.

— А ваша дочь — о любви мужчин друг к другу. Или вы из тех врачей, которые приравнивают гомосексуальность к болезни?

— В нашей стране такие отношения не порицались. Вы не поверите, но изначально в роли гейш выступали мужчины, — Мори опёрся бедром о край стола. — Нет, просто я считаю, что произведения, где в главной роли выступает мужчина, не должна писать женщина.

— Не удивительно, вы человек своего времени. Я не собираюсь вас переубеждать, но разве пол имеет значение, если автор талантлив? К примеру, у Танидзаки Дзюнъитиро есть книги, написанные от лица женщины. В Европе же некоторые писательницы брали мужские псевдонимы, ведь издатели считали, что женщины не способны сотворить ничего стоящего. Когда правда открывалась… О, то были грандиозные скандалы, но многие читатели продолжали любить создателей произведений, затронувших их сердца, несмотря на половую принадлежность.

— Кто знает, может вы и правы, а я всего лишь старик, живущий прошлым.

Мефистофель плавным движением поднялся со стула и направился к двери:

— Без стариков, которые живут прошлым, этот мир был бы чуточку скучнее, доктор Мори. Вечером занесите книгу ко мне в кабинет, я поставлю печать и нанесу защитные знаки.

Покинув лазарет, Мефистофель тяжело вздохнул. Люди, окружавшие его, переставали быть безликими пешками.

* * *

Молочный свет луны, лившийся сквозь витражные окна, выхватывал из тьмы книжные стеллажи, столики, скамьи. Приняв истинный облик, Мефистофель тенью скользил по библиотеке, проверяя охранные знаки на обложках книг, выведенные специальными чернилами. Способа очистить произведения, не прибегая к погружению в искажённые миры, он так не нашёл, зато, видоизменив определённые магические символы, мог уберечь книги от полного уничтожения, ослабляя противников. Мефистофель любовался миниатюрами и рассматривал филигранные, выведенные с особой тщательностью иероглифы в одном из сборников рассказов, когда почувствовал волну благодати. Ослабленная барьером, она всё же достигла зала библиотеки, от простого беса при таком раскладе осталась бы кучка пепла. Мефистофель, будучи падшим архангелом, спокойно воспринял праведный гнев своего небесного собрата, лишь слегка скривил губы от неприятного покалывания у основания крыльев. Бережно вернув книгу на место, он покинул здание библиотеки, чтобы лично встретить незваного гостя.

— Ты напоминаешь мотылька, попавшего в абажур лампы.

— Мефистофель… — Михаил повернулся на его голос, задевая крылом барьер и тут же морщась.

— А, один блудный архангел всё-таки соизволил запомнить моё имя? — не без ехидства проговорил он.

— Твои шутки неуместны, — правильные черты лица Михаила исказились в гримасе отвращения.

— Неуместным был тот поцелуй, — Мефистофель неосознанно провёл кончиком языка по нижней губе. — Впрочем, весьма лестно осознавать, что сам архистратиг Небес не устоял перед моим обаянием.

Отголоски досады давали о себе знать, но он не испытывал к Михаилу ненависти. Архангел не обещал вернуть душу Георика Забериска, после того, как взглянет на её цвета. Мефистофель же, впервые за долгое время, поддавшись эмоциям, положился на честь и честность Михаила. Винить других в собственных ошибках он не привык.

— Не будь столь самовлюблённым, — архангел поднёс руки, объятые сиянием, к барьеру.

— Я бы не советовал…

— Умолкни!

Мефистофель пожал плечами, но просьбу Михаила выполнил. Если уж этому пернатому недотёпе хотелось набивать шишки, то зачем мешать?

— Как я и думал, ты здесь по собственной воле, — со вздохом проговорил он после пятой неудачной попытки архангела разрушить защитное поле. — Явись ты в библиотеку, как посланник воли Его, то не мялся бы у входа. — Будто ты не догадываешься о причине моего появления.

— О, неужели Конец Света близок? — Мефистофель поджал губы, скрывая улыбку, когда заметил реакцию Михаила на свои слова. — Нет? Не на свидание же под полной луной ты меня решил пригласить.

— Я пришёл поговорить.

— Поговорить? — он поймал пожелтевший лист, упавший с ближайшего дерева, и задумчиво повертел его в пальцах. — Ложь из уст посланника Небес становится столь привычной. Императорская библиотека находится на грани миров, магия здесь сильна, поэтому барьер, созданный несколько столетий назад, до сих пор сдерживает тех, кто приходит сюда с дурными помыслами. Так зачем же ты явился, архангел?

— Чтобы положить конец твоим богопротивным экспериментам, — Михаил тряхнул головой, отчего светлые кудри рассыпались по его плечам. — В своей мести ты зашёл настолько далеко, что тревожишь души умерших людей. Одно дело грешники — нечестивцы находятся в твоей власти, но праведники, заслужившие достойное посмертие…

— Месть? — Мефистофель удивлённо моргнул. — Подожди-ка, то есть ты решил, будто я возрождаю почивших литераторов, дабы отомстить Небесам за твою выходку? Правду люди говорят, сила есть — ума не надо. Поверь, не имеет значения, праведником был человек или грешником, я призываю тех, кто может и желает сражаться с искаженцами.

— Кем? — Михаил напоминал растерянного ребёнка.

— Во имя моих же рогов… — Мефистофель со вздохом возвёл глаза к полной луне.

* * *

— Значит, эти твари уничтожают ту часть души, которую писатель вложил в своё произведение? — спросил архангел, выслушав его рассказ до конца.

— Не совсем, как мне удалось выяснить, они не уничтожают, а именно искажают. Если тебе будет проще представить, то среди них есть «бесы» — создания, порождённые гневом, завистью, отчаянием и «верховные демоны» — изменённые души писателей.

— Если есть «бесы» и «верховные демоны», то обязан быть тот, кто их возглавляет, — Михаил расхаживал вдоль барьера. — Не возникли же эти искаженцы за один день на пустом месте?

— О, ты, оказывается, умеешь пользоваться головой по назначению. Да, скорее всего, при помощи магии отголоскам отрицательных эмоций даровали воплощение. На мой взгляд, появление искаженцев как-то связано с тем, что произошло в Хардланде. К тому же некоторые из них внешне напоминают механических солдат, которых использовали для войны с некромантами Эйделлюн.

— Те бездушные куклы принесли столько боли и страданий.

— Ты это о чём? — настороженно поинтересовался Мефистофель.

— Михаэль Рамфет попал в плен к некромантам после того, как механические солдаты вышли из-под контроля. Они убивали тех, кого должны были защищать, — с горькой улыбкой проговорил Михаил.

— Почти два столетия прошло, а отголоски воспоминаний земного воплощения дают о себе знать?

— Иногда, — честно признался архангел.

— Ты слишком долго пробыл средь людей, — Мефистофель покачал головой, понимая, отчего Михаил, бесстрастный архистратиг Небес, временами вёл себя подобно юнцу. — Скажи, что случилось с жителями Хардланда?

— Я не знаю.

— Праздновал победу и не заметил исчезновение целого королевства?

— Нет! — Михаил сделал шаг к нему, но вновь натолкнувшись на барьер, замер.

— Уж передо мной можешь не оправдываться, — Мефистофель сложил руки на груди.

— Я и не собираюсь, — Михаил подбоченился и расправил крылья. — Мы думали, к исчезновению причастны демоны.

— О, прекрасно, в двух мировых войнах вы тоже нас обвиняете?

— Мефистофель, да дослушай ты до конца!

— Смиренно внимаю твоим речам, великий архистратиг, — он насмешливо хмыкнул, получая удовольствие от словесной перепалки со своим давним врагом.

— Младшие ангелы и святые винили обитателей Преисподней, считая это местью, но Создатель запретил вмешиваться, сказав, что так должно быть.

— И вы, как примерные дети, конечно же, послушались, и не стали ни о чём спрашивать, — Мефистофель приложил ладонь ко лбу. — «Так должно быть» — ответ на любой сложный или неудобный вопрос. Хм, а если искаженцы уничтожат Библию или появятся за пределами Японии, в Ватикане, например, то это тоже спишут на «великий замысел»?

— Не богохульствуй. Небеса найдут способ избавиться от столь отвратительных существ.

— Сотни ангелов спустятся на землю, ради сражения с ними, оставив Рай, Трон Господень и Врата без защиты?

— Угрожаешь? — Михаил материализовал в руке сверкающий клинок.

— Констатирую факт, — Мефистофель отступил в тень. — Ангелы обязаны соблюдать массу правил, находясь в мире смертных, чтобы не запятнать себя и иметь возможность вернуться на Небеса. Уничтожить этих «отвратительных существ» вам, быть может, под силу, но очистить тем способом, к которому вы прибегаете, — нет.

— В твоих словах, как ни прискорбно, есть доля правды, но для чего тебе спасать нечто, созданное людьми?

— Тот, кто стоит за искаженцами, связан с исчезновением из Преисподней грешников. Я не праведник, дабы спокойно принять подобный плевок в лицо.

— Мефистофель… — скрыв клинок, Михаил сделал очередной шаг вперёд, но на этот раз с лёгкостью преодолел барьер. — Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? Помню, один верховный демон грозился отомстить мне, а вместо этого творит благо, хоть и прибегая к тёмной магии.

— Раз я такой благородный рыцарь, нимбом не поделишься? — Мефистофель расправил крылья так, чтобы архангел не смог приблизиться вплотную.

— Рога тебе больше идут, — невозмутимо сказал Михаил. — Так какова истинная причина твоих поступков?

— Есть бездушные, глупые, скучные и омерзительные произведения, но иногда люди, наделённые талантом, создают нечто такое, что вызывает отклик даже в моём сердце, — он отвернулся, стараясь не встречаться взглядом с архангелом. — Печально, когда нечто прекрасное исчезает навсегда, не находишь?

— Печально, но неизбежно. Всё в этом мире когда-нибудь обратиться в прах.

— Нет, всё обратится в прах в своё время, для этих произведений, как и их создателей, оно ещё не пришло. Ты получил то, что хотел, архангел, поэтому не мешай мне хоть в этот раз. Когда жизненный путь писателей подойдёт к концу, их души вернутся туда, откуда они явились в этот мир. Я не посягаю на то, что мне не принадлежит.

— Я не мог поступить иначе.

— Ты мог бы меня убить, сжечь тело небесным огнём, а вместо этого… — Мефистофель зябко укутался в накидку и тихо спросил: — Как он?

— Люцифер? А ты разве не знаешь?

— Не знаю о чём? — нахмурившись, он посмотрел на архангела.

— Люцифер запечатан в человеческой душе, — коротко ответил Михаил.

— Об этом я и без тебя помню… — Мефистофель сжал ладони в кулаки. — Неужели душа Георика Забериска тоже исчезла?

— Нет, она на Небесах, — архангел перевёл взгляд на здание библиотеки, а после вновь на него. — Ты можешь некоторое время никого не призывать?

— Что ты задумал? — задал Мефистофель встречный вопрос.

— Скоро узнаешь, — Михаил мимолётно задел белыми перьями его перепончатые крылья и скрылся в ночном небе.

Дождливое осеннее утро началось с очередной перебранки Кота и Заведующего. Мефистофель сидел в кресле у камина, погрузившись в изучение биографии Танидзаки Дзюнъитиро, краем уха слушая взаимный поток обвинений.

— Между прочим, писать отчёты, когда у тебя лапы вместо рук — затруднительно.

— Почему я должен тратить свой законный выходной на заполнение бумажек?

— Потому что без этих «бумажек» нас перестанут финансировать. Людям из вышестоящих инстанций необходимо знать, куда и на что уходят выделенные деньги.

— То есть мне для наглядности приложить фотографию кошачьего домика к отчёту?

— Это непредвиденные расходы, — возмутился Кот. — Если бы кое-кто не пролил чернила на мою лежанку, то их можно было избежать.

— Если бы кое-кто... — Заведующий не договорил. — Похоже, у нас гость?

— Ты прав, — Кот запрыгнул на спинку кресла. — Господин Мефистофель, вы тоже чувствуете чужое присутствие?

— Да, это один из небесных посланников, — он запомнил страницу и закрыл книгу.

— Ангел? Вот уж кто, а они никогда к нам не заглядывали, — пробасил Заведующий. — Так, Мефистофель, а не по твою ли душу, он явился?

— У меня нет души, — он поднялся и, положив книгу на столешницу, направился к двери. — Не беспокойтесь, если наш пернатый друг оказался на территории библиотеки, то убивать он меня не собирается.

* * *

Михаил дожидался его в беседке, скрываясь от любопытных глаз и дождя. В облике человека архангел напоминал Михаэля Рамфета, лишь светло-русые волосы стали короче, едва достигая плеч, да мундир сменил белый костюм.

— Ты без зонта, но при этом не промок, хотя дождь идёт с самого утра.

— Ты в солнцезащитных очках, несмотря на пасмурную погоду, — парировал Михаил.

— Мне не нравится менять глаза — у людей отвратительное зрение.

— Иллюзию наложить не догадался?

— Архангел, поддержание иллюзии отнимает больше сил, чем полное преобразование, а большую часть энергия я сейчас трачу на решение более важных вопросов, — он снял очки и убрал их в карман длинного плаща. — Теперь я верю, что ты пришёл просто поговорить, а не отправить меня в очередной раз на тот свет. Так о чём я должен знать?

— У меня хорошие вести.

— Для кого именно? То, что благо для ангела — погибель для демона.

— Для всех, — в голосе Михаила послышались печальные нотки. — Небеса не будут препятствовать тебе в борьбе с искажёнными существами, но и помогать не станут. И есть несколько условий, которые ты обязан принять, прежде чем тебе дозволят призывать души, что обрели покой в Раю.

— Ты говорил с Создателем?

— Да, я здесь, чтобы передать Его волю. Ты не должен заключать договор ни с кем из призванных писателей. Нарушишь данное условие, в тот же день твоё физическое тело уничтожат, а дух низвергнут в Преисподнюю.

— Хм, а если литератор — заядлый грешник и договор со мной спасёт его душу от искажения? — Мефистофелю не нравилось подобное условие, как и любой намёк на сделку с Небесами.

— Запрещено.

— И кто из нас ещё большее зло? Пожертвовать человеческой душой ради каких-то нелепых принципов. Что будет, если я откажусь принять это условие?

Михаил неспешно приблизился и заглянул ему в глаза:

— В этом случае мне приказано тебя убить.

— Библиотека — моя территория, архангел, — Мефистофель незаметно преобразовал правую руку, выпуская когти.

— Знаю, но я исполню волю Его.

Он ощутил неприятный холодок вдоль позвоночника, когда заметил абсолютно пустой, безжизненный взгляд Михаила. Перспектива провести ближайшие пятьсот лет в виде бесплотного духа, который не может обрести форму, Мефистофеля не радовала.

— Так и быть, я согласен.

— Рад твоему здравомыслию, — Михаил несколько раз моргнул и потёр веки пальцами.

— А я как рад, словами не передать, — желчно выплюнул он. — Ты говорил про несколько условий. Что вам от скромного эрцгерцога Преисподней ещё нужно?

— Чтобы ты не мешал моему земному воплощению, — архангел одарил Мефистофеля поистине дьявольской улыбкой.

— Вот только тебя мне под боком для полного счастья и не хватало. Не препятствовать и не помогать, верно?

— На время меня отстранили от обязанностей. Я поддался гневу, поэтому буду искупать грехи, воплотившись в человеческом теле.

— Собираешься наблюдать, но не вмешиваться напрямую?

— Верно, — Михаил улыбнулся и, обойдя его, ступил под проливной дождь.

— Не знаю, кто это будет и когда он появится в библиотеке, но ты без сомнения сразу всё поймёшь. И мой тебе совет: не призывай Нагаи Кафу.

— Почему? — Мефистофель резко развернулся, но архангела уже и след простыл.

Похоже, Небеса вели какую-то свою игру, которая ему совсем не нравилась.

* * *

Мефистофель обновлял магические письмена на охранном амулете, когда в Запретную секцию ворвался Ацуши Накаджима. Всклокоченные волосы, отсутствие привычных очков и дефицит хороших манер говорили о том, что перед ним вторая личность — Тора, как прозвал её Эдогава.

— Вам надлежит быть в лазарете.

— Пока там лежит эта куртизанка, я туда ни ногой, — огрызнулся Тора и бесцеремонно уселся за стол.

— Вы о господине Танидзаки?

— А о ком ещё-то? Мало того, что выглядит, как девица, одевается, будто проститутка, так ещё и красится.

— Он красится? — Мефистофель закрепил амулет на книжной обложке.

— Вы слепой, что ли? — хохотнул Тора. — У него светлые волосы, но чёрные ресницы.

— У каждого свои странности, не нужно судить господина Танидзаки по одной лишь внешности.

— Да ладно внешность, но эти стоны! Он же специально подставляется в боях, получая удовольствие от боли. Мерзость! Уверен, если кто-то из искаженцев насадит его на свой клинок, этот извращенец будет только рад.

— Не передадите мне чернила?

— Сами возьмите, чернильница — не штанга, не надорвётесь, — Тора заложил руки за голову.

— Передайте мне чернила, пожалуйста, — вкрадчиво проговорил Мефистофель, понижая голос.

— Да захлебнитесь, — Тора нехотя встал из-за стола и сунул ему пузырёк.

— Благодарю, — Мефистофель аккуратно обмакнул перьевую ручку в алхимические чернила и подправил знаки на другом амулете. — Я подумаю над тем, как решить вашу проблему с господином Танидзаки, если вы вернётесь в лазарет.

— Скользкий вы тип, — осклабился Тора. — Ладно, так и быть.

Когда он покинул Запретную секцию, при этом напоследок громко хлопнув дверью, Мефистофель окинул взглядом стеллажи с почерневшими книгами. С каждым днём их становилось всё больше, как и проблем, связанных с писателями.

* * *

В лазарете к привычному запаху медикаментов прибавился неуловимый для человеческого обоняния сладковатый аромат порока, исходивший от души Танидзаки Дзюнъитиро. Мори, заполнявший бланки, поприветствовал Мефистофеля кивком:

— Вечер добрый, вам что-то нужно?

— Я хотел поговорить с вами о состоянии здоровья господина Танидзаки.

Мори бросил взгляд на занавесь, за которой скрывалась больничная кровать, и бесшумно поднялся:

— Вы не против небольшой прогулки, господин Алхимик?

— Не против, да и вам не мешает пройтись, — Мефистофель понимающе хмыкнул и первым вышел в коридор.

— Мне пришлось дать ему успокоительное, — Мори прикрыл дверь. — Я не стал бы обсуждать своих пациентов с кем-то другим, но вы вернули каждого из нас к жизни.

— Я слышал, в сражениях с искаженцами господин Танидзаки специально подставляется под их атаки. Думаю, по характеру ранений, вы можете сказать так это или нет. И, если есть ещё что-то, говорите, как есть.

— Верно, скорее всего, он открывается для того, чтобы попасть под удар. Кроме того, пропускает мимо ушей все доводы о том, что раны, нанесённые искаженцами, опасны не только для тела, но и для души. Снимает повязки раньше времени, раздирает небольшие порезы ногтями, — Мори, вышагивающий по коридору, остановился. — Отстраните его на время, займите чем-то безопасным, в противном случае… последствия будут весьма плачевными.

— Я вас услышал, доктор Мори, — Мефистофель с лёгкостью подстроился под его шаг. — Позволите навестить его завтра днём?

— Конечно, только предупреждаю, говорить с ним бесполезно — Танидзаки вас выслушает, но сделает всё по-своему.

* * *

В биографии Танидзаки Дзюнъитиро вскользь упоминалось о том, что этот человек сторонился мужских компаний, но расцветал в обществе женщин. Впрочем, обретя новое тело, он не стал этаким затворником, но общался с ограниченным кругом лиц, среди которых был и Эдогава Рампо.

— …Так умело замести следы преступления, а какой прекрасный способ убийства!

— Я польщён такой высокой оценкой, но всё же это история о трудной судьбе женщины, которой приходится выживать в мире мужчин.

— Да? Тогда мне стоит ещё раз перечитать это замечательное произведение… О, господин Алхимик, вы тоже пришли навестить господина Танидзаки?

— Именно, — сдержанно ответил Мефистофель.

— Тогда я откланяюсь, — Эдогава отвесил поклон в своей обычной шутливой манере. — Господин Танидзаки, надеюсь вскоре увидеть вас в отряде, хотелось бы продемонстрировать вам один новый трюк.

Танидзаки проводил его взглядом и повернулся к Мефистофелю, положив руки поверх одеяла:

— Собираетесь отстранить меня?

— Нет, естественно, — он присел на стул с вычурной спинкой.

Изящные пальцы с силой скомкали ткань. Тора был прав, когда сравнивал Танидзаки с девицей — невысокого роста, хрупкий, длинноволосый, но Мефистофель чувствовал тьму, клубящуюся в его душе.

— Почему? Вам наверняка уже пожаловались на мои... недостойные порывы.

— Я не считаю их таковыми. Вы когда-нибудь видели паука, который маскируется под цветок? Пчела или бабочка садятся на бутон и погибают в хватке хищника, — Мефистофель подался вперёд. — Лично мне вы напоминаете такого паука. Вас судят по внешности или той маске, за коей вы прячете истинное «я».

Танидзаки заливисто рассмеялся и откинулся на подушку:

— Ах, какое любопытное сравнение. Пауки, конечно, прекрасны, господин Алхимик, но меня больше восхищают большие кошки — идеальные во всех отношениях создания.

— В библиотеке уже есть один кот, и он будет оскорблён до глубины души появлением конкурента.

— Если вы пришли не для того, чтобы отчитывать меня, то чего же таинственный Алхимик желает от скромного литератора? — томным голосом спросил Танидзаки, приподнимаясь на локтях.

— Всю жизнь вы боготворили женщин, жаждали их общества, пытались понять то, как они мыслят. Писали от лица молодых девиц и старух. Я хочу понять, почему, получив столь женственное воплощение, желанное вашей душой, вы настолько его ненавидите?

— Это не ненависть. Мне нравится это тело, — Танидзаки отдёрнул рукав белой рубашки, рассматривая повязку под ним.

— Во время битв с искаженцами кровь бурлит в моих венах, все чувства обостряются, я испытываю нечто, напоминающее...

— Экстаз, — подсказал Мефистофель.

— Да, — с лихорадочным блеском в глазах протянул Танидзаки. — Когда мы возвращаемся в библиотеку, то мир вокруг будто тускнеет. Лишь боль напоминает мне о том, что это не сон, а я жив.

— Существование, но не жизнь, — отчасти Мефистофель понимал этого странного человека.

— Верно, господин Алхимик. Мне трудно сдерживаться — как только боль проходит, то всё теряет свои краски. Миядзава и господин Эдогава пытаются отвлечь меня, но вечно рядом быть они не в силах. Накаджима предложил мне написать новый роман, с радостью согласился стать первым читателем, вот только это его второе «я», похоже, ревнует. Остальные, как вы заметили, судят по внешности, да и мне не особо уютно среди большого количества мужчин. Будь в библиотеке хотя бы пара прелестниц, то я, быть может, и забылся, но, кажется, вы тот ещё женоненавистник.

— Ну почему же, я люблю женщин, — Мефистофель откинулся на спинку стула и заложил нога на ногу. — Оперные певицы, актрисы, танцовщицы, цыганки… Поймите, господин Танидзаки, если я призову в библиотеку кого-то из писательниц, то здесь будет царство хаоса. Любовные треугольники, ревность, попытки завоевать сердце прекрасной дамы. Впрочем, если кто-то из литераторов в свободное время пожелает посетить заведение определённой направленности или завести какую-то интрижку на стороне, то я ни имею ничего против этого.

— Нет-нет, девицы лёгкого поведения или мимолётные интрижки — это вовсе не то, чего мне хотелось бы, — Танидзаки убрал прядь светлых волос за ухо. — Мне нравятся решительные женщины. Которые ускользают из рук, подобно рыбке, когда ты думаешь, что уже поймал её.

— Уверен, со временем вы найдёте свой идеал, а пока… — Мефистофель извлёк из внутреннего кармана именную печать, завернутую в белоснежный платок.

— Быть не может, это же… — черты лица Танидзаки стали мягче, а тьма в его душе отступила, скрывшись в самых далёких уголках. — Откуда она у вас?

— Долгая история, — он не стал вдаваться в подробности, но с удовольствием отметил изменения. — Вы ведь были знакомы с Нагаи Кафу?

— Он — мой покровитель. Литературный, конечно, а не то, о чём вы могли подумать, — Танидзаки с каким-то трепетом взял печать в руки. — Это мой подарок учителю Кафу. Во время войны его дом сгорел, огонь уничтожил всё — мебель, дневники, рукописи, а печать уцелела. Учитель хранил её у себя до самой смерти. Я… я ведь пережил его, но умер в том же возрасте.

— Символично, — Мефистофель с пониманием смотрел на этого нечестивца, прижимающего к груди старую именную печать.

— Можно мне оставить её у себя? — с надеждой в голосе спросил Танидзаки.

— Да, конечно, но с одним условием.

— Каким?

— Не забудьте вернуть её законному владельцу.

Смысл слов не сразу дошёл до Танидзаки, но, когда он осознал, то отбросил одеяло и уселся на краю кровати.

— Неужели вы хотите вернуть к жизни учителя Кафу?

Танидзаки напоминал мальчишку, получившего на праздник желанный подарок, а не грешника, рассуждавшего несколько минут назад о своей порочной натуре.

— Его имя значится в списке тех, кого я хочу видеть среди сотрудников Императорской библиотеки. Господин Танидзаки, у меня к вам есть деловое предложение.

— Внимательно вас слушаю.

Мефистофель сдержанно улыбнулся, он прислушался к предостережению Михаила, поэтому решил не призывать Нагаи Кафу лично. Танидзаки идеально подходил для ритуала, учитывая сильную привязанность и преданность учителю. Желание же вернуть близкого человека было сильнее сиюминутных порывов.

Сгущающийся с каждой минутой мрак выходил будто из самой земли вместе с туманом и иероглифами, поднимался от корней по изуродованным стволам и расползался в кронах деревьев.

— В этом лесу проще напороться на какой-нибудь сук, чем на искаженца, — Танидзаки стёр с лица липкую паутину.

— И это меня беспокоит, — непривычно серьёзным голосом произнёс Эдогава, глядя на карманные часы. — Через полчаса нам нужно возвращаться.

— Хм… Здесь мерзко пахнет, — Миядзава остановился и сжал переносицу пальцами.

— Простите, кажется, я куда-то не туда наступил, — Накаджима рассматривал жижу, поглотившую сапог. — А-а-а!

— Что случилось? — Эдогава рефлекторно преобразил свою книгу в длинный кнут и прикрыл Миядзаву.

— Я б сказал, даже вляпался, — Накаджима скривился в омерзении и медленно высвободил ногу.

Эдогава разглядел припорошенный иглицами и листвой труп, с лохмотьями уцелевшего мяса. На сырой земле в обрамлении осклизлых рёбер и позвонков лежали бесформенной кучей внутренности, посреди которых красовался чёткий след подошвы. Ноги человека были обглоданы до костей. Откушенный нос с коркой обильно хлеставшей крови, порванные до ушей щёки ясно давали понять, что умер он не по естественным причинам.

— Назад все! — попятился Эдогава, когда заметил чернильную синеву в распахнутых остекленевших глазах.

* * *

Тёмный сгусток метнулся к стволу ближайшего дерева, а от него к следующему, без какой-либо задержки, словно резиновый мячик, набирая высоту, пока не скрылся в кронах.

— Я его не вижу, — сжимая револьвер в руке, Миядзава обводил деревья цепким взглядом.

— Он напоминает змею, вы заметили? — Танидзаки упёр лезвие нагинаты в землю. — Насколько помню, некоторые змеи, сбивая с толку врага, притворяются мёртвыми.

— Вот ты нашёл время и место, чтобы блеснуть знаниями.

— Лучше не стоять на месте, — вмешался Эдогава.

Небо над лесом совсем потемнело, поэтому они двигались почти на ощупь. Причудливые силуэты и иероглифы всё менее ясно виднелись на чернеющем фоне. Бесшумная тень спикировала на землю перед ними, когда до единственного места, ещё не подвергшегося искажению, оставалось всего ничего. Выпрямившись, существо поправило тряпицу, скрывающую нижнюю часть лица, и тихо свистнуло. Лес, до этого момента казавшийся мёртвым, ожил, наполняясь рычанием, клёкотом и шипением.

* * *

В горле пересохло. Мутная пелена перед глазами становилась всё гуще. Лёгкие горели так, словно весь воздух вокруг раскалился, превращая туманную дымку вокруг в обжигающий пар. Правая штанина, промокшая от крови, липла к ноге. Он споткнулся о корень, выпирающий из земли, упал и пополз. Добравшись до ближайшего дерева, Эдогава кое-как приподнялся, усаживаясь на землю, и прислонился спиной к стволу. Искаженец, которого они повстречали, оказался не обычным противником, а «проклятым» писателем. Он с лёгкостью управлял тварями, которые обитали в лесу, натравливая их на чужаков. Эдогава понял, что одержать победу его отряду не под силу, поэтому постарался увести остальных к разбитой телегами дороге, чтобы покинуть искажённый мир. Израненные, они сумели добраться до нужного места, но, когда бледно-голубой магический свет уже объял их тела, ногу Эдогавы пронзила обжигающая боль. Одна из огромных змей, защищавших хозяина этого проклятого произведения, не упустила свою законную добычу. Эдогава, закатав штанину, догадался, почему хладнокровная гадина не сожрала его сразу.

Искаженцы не трогали себе подобных, а иероглифы, расходящиеся по коже от двух глубоких кровоточащих ранок, стали безоговорочным доказательством того, что вместо Эдогавы Рампо здесь вскоре будет ещё один «проклятый» писатель.

— Никто не придёт… Никто не спасёт… — слышалось в шипении змей, ползающих поблизости. Эдогава вытянул из брюк ремень и неплотно затянул его выше места укуса, пытаясь хоть как-то приостановить распространение яда.

— Одиночество… Одиночество… Одиночество… — мерно шелестела листва.

Без амулета-закладки он не мог покинуть искажённый мир: если Алхимик и отправит другой отряд, то доберутся литераторы сюда не скоро.

— Существует определённая черта, которую я не собираюсь переступать… — Эдогава взял в руки книгу в чёрном переплёте. Когда он обнаружил одну страницу, где иероглифы уже начали расползаться, то без колебаний вырвал её.

* * *

Чернеющие деревья пустились в пляс, змеиное шипение, казалось, звучало у самого уха. Эдогава, уставившись в одну точку перед собой, продолжал вырывать страницу за страницей из своей книги.

— Что вы делаете?

Мушки перед глазами приобрели форму тонких чернильных червей, они скользили по роговице, уродуя фигуру Алхимика, превращая того в чудовище. Эдогава поднёс ладонь к лицу, против своей воли пытаясь раздавить, вырвать этих тварей.

— Похоже, я и впрямь не в своем уме… — он с трудом улыбнулся, когда Алхимик перехватил его руку.

— Вы один из самых здравомыслящих людей, коих я встречал на своём веку. Идёмте, если мы задержимся здесь чуть дольше, то мне придётся с вами сражаться.

Эдогава не успел принять его помощь, лишь оттолкнуть, когда краем глаза приметил огромную змею. Что произошло дальше, он помнил урывками: язычки пламени, сорвавшиеся с кончиков пальцев Алхимика; огненный кнут, рассекающий тело ядовитой гадины; тени, окружающие их, и уютная тьма, дарующая покой разуму.

* * *

Эдогава открыл глаза, но тут же зажмурился. Моргнув, он сделал ещё одну попытку и увидел, что находится в лазарете. Дышать было трудно. Эдогава дотронулся до груди и нащупал повязку. Слева что-то упало и послышалось приглушённое ругательство.

— Доктор Мори, — позвал он, с трудом разлепив пересохшие губы. — Доктор…

— Эдогава, простите, я вас разбудил, — прохладная ладонь легла ему на лоб.

— Вам что-то нужно?

— Попить.

— Сейчас, — Мори ненадолго скрылся и появился уже со стаканом, наполненным водой. Эдогава сделал несколько больших глотков и вновь улёгся на кровати.

— Как остальные? — говорить стало легче.

— Все синяки, ссадины и порезы перечислять не стану. Миядзава не соблюдает постельный режим, у Танидзаки повреждено запястье на левой руке, у Накаджимы сотрясение, если бы вовремя не отступили, всё могло быть хуже. Ваши раны я осмотрел, раны хорошие.

— Раны бывают хорошими?

— Бывают, поверьте моему опыту. Рёбра целы, но ушиб довольно сильный, поэтому хотя бы неделю обойдитесь без ваших шалостей и фокусов. Единственное, что меня беспокоит — укус змеи-искаженца. Господин Алхимик довольно быстро нашёл противоядие, но, возможно, некоторое время вы будете испытывать общую слабость или видеть галлюцинации. В любом случае, сразу же обращайтесь ко мне.

— Хорошо, — со вздохом пообещал Эдогава. — А как сам господин Алхимик?

— Не знаю, он не позволяет себя осматривать, а вчера покинул библиотеку, сославшись на какие-то важные дела в одном из филиалов. Не волнуйтесь, я уверен, с нашим Алхимиком всё в порядке.

* * *

Благостное царство Морфея никак не желало принять в свои объятия усталый разум Эдогавы. Днём от тягостных дум его отвлекали посетители — Ниими и Миядзава тайком пронесли в лазарет колоду карт, пытаясь повторить фокус, который Эдогава показал им недавно, а Накаджима передал через Танидзаки пожелание скорейшего выздоровления. Ночью же мысли о собственной книге мешали Эдогаве заснуть. Когда лежать запертым в четырёх стенах стало невыносимо, он ступил босыми ступнями на холодный пол и, несмотря на боль в ноге, бесшумно выскользнул в тёмный коридор. Эдогава не первый раз покидал библиотеку ночью, правда в прошлые вылазки компанию ему составляли Ниими и Миядзава, но сейчас хотелось прогуляться по городу в одиночестве, приводя мысли в порядок.

* * *

Эдогава откусил небольшой кусочек от тайяки и взглянул на теряющиеся в небесах верхние этажи зданий. В поздний час небоскрёбы всё равно подсвечивались, поэтому различить блеклые звёзды на затянутом облаками небе не удавалось.

— Вы недавно приехали в Японию? — спросила пожилая продавщица, стоявшая за шатким деревянным прилавком.

— Я здесь родился, — Эдогава стёр крошки с губ.

— Ох, вот как значит? До сих пор многие люди враждебно настроены к таким союзам. Не обижают?

— Нет, у меня есть товарищи, которых не волнуют такие пустяки, — после перерождения он походил на человека полуяпонского происхождения, поэтому привык к таким вопросам и косым взглядам вне стен библиотеки. — Пожалуй, я и для них куплю парочку.

— Вот это дело! — широко улыбнулась старушка. — Как говаривал мой муж, уличная еда — вкус настоящей Японии.

Каждому писателю еженедельно выделяли определённую сумму на личные нужды, и за такие покупки не нужно было отчитываться. Он достал кошелёк и собирался расплатиться, когда со стороны перекрёстка послышался скрежет металла, глухой звук удара и истеричный женский крик.

* * *

Этот город, освещённый неоновыми огнями, никогда не спал, никогда не гас, и в нём всегда кипела жизнь… Которая медленно покидала людей, находившихся в искорёженных машинах. Эдогава в оцепенении замер у предупреждающе мигающего светофора, замечая жуткую крылатую тень, замершую рядом с одним из пострадавших. Доктор Мори говорил о галлюцинациях, но чёрный силуэт, незримый для остальных прохожих, казался до боли знакомым. Эдогава на ощупь достал монокль из кармана жилета и взглянул на тень через стекло. В длинных одеяниях Алхимик походил на Бога Смерти, его длинные пальцы с окровавленными когтями коснулись шеи мужчины с разбитой головой.

— Не делайте этого, — одними губами прошептал Эдогава и шагнул вперёд.

— Парень, ты его знаешь? — полицейский преградил ему дорогу, разрушая наваждение.

— Нет.

— Ты что-то видел?

— Нет.

— Тогда иди, не путайся под ногами.

* * *

Узкие, практически одинаковые улочки навевали не самые приятные ассоциации. Сильный порыв ветра заставил заскрипеть полусгнившие вывески на пустующих лавочках. О заброшенном квартале ходило множество слухов. Говорили, что здесь можно было повстречать призраков. Эдогава присел на корточки перед валяющейся на мостовой пластиковой головой манекена.

— Если не ошибаюсь, люди, проживающие в этом квартале, были выходцами из другой страны. Они начали борьбу за свои права и свободу, поэтому всех их вырезали, не пощадив никого, — за спиной послышался шорох.

— В нашей стране к иноземцам зачастую относились с презрением и недоверием.

— Но вы восхищались произведениями зарубежных писателей и взяли псевдоним в честь одного из них.

— Верно, — Эдогава коснулся пальцами губ манекена. — Человек не выбирает где и кем ему родиться, поэтому не имеет смысла ненавидеть кого-то за цвет кожи или разрез глаз.

— Только вот я не человек, — со смешком сказал Алхимик.

— Я не испытываю к вам ненависти. Вновь оказаться среди живых, пускай и ненадолго, — это было здорово.

— Говорите так, словно собираетесь лечь и умереть сию же секунду.

— Без своей книги я бесполезен в боях с искаженцами, а после всего увиденного мной сегодня ночью, вы вряд ли сохраните жизнь одному автору детективных романов.

— Поэтому вы пришли сюда? Зная, что я вас заметил, решили сами выбрать место своего упокоения?

— Здесь тело не сразу обнаружат, а когда найдут, то уже не опознают, примут за бродягу какого-нибудь. Наверняка на каждого из нас уже завели специальное досье в некой засекреченной организации, так что вам меньше неприятностей, если расскажете о сумасшедшем писателе, под покровом ночи сбежавшем из библиотеки. Меня, конечно, будут искать первое время, но потом отвлекутся на более насущные дела. Конечно, не исключаю, что мой труп найдут раньше, поэтому предлагаю инсценировать ограбление.

— Вы вот это всё сейчас серьёзно?

— Да, один раз я уже умер, потому не боюсь смерти, страшнее стать искаженцем, забыв самого себя.

— Занятный вы человек, господин Рампо, — шорох послышался где-то слева. — Поверьте, убивать я вас не собираюсь. Пойдёмте отсюда, моё присутствие пугает тех, кто здесь обитает.

— Так истории о призраках правдивы или вы о ком-то другом?

— Эдогава…

* * *

— Говоря о человеческой плоти, вы не шутили? — он облокотился руками о парапет.

— В каждой шутке есть доля правды, — Алхимик в привычном облике молодого мужчины стоял рядом, наблюдая за тем, как тёмное небо постепенно бледнеет. — Лишившись благодати Небес, мы стали ближе к тварям земным, это отразилось и на внешности, и на том, чем мы питаемся.

— Значит, ту аварию подстроили вы, чтобы… насытиться?

— Я, может быть, и грешник, но не столь мелочный. Нет, в ней виноваты люди. В больших городах каждый день кто-то умирает, а массовые смерти — скопление большого количества энергии, которая питает нечисть и нежить. Впрочем, это сложно объяснить.

— Кажется, я понимаю, — Эдогава старался осмыслить всё увиденное и услышанное. — Видимо, для нормального функционирования физического тела вам нужна человеческая плоть. Но так же у вас есть духовная оболочка, и её вы питаете энергией, порождённой определёнными чувствами. Хм, по-моему, вполне логично.

— Если не вдаваться в подробности, то всё почти так, как вы описали, — Алхимик склонил голову к плечу. — Как или благодаря чему вы меня увидели?

— Ещё в прошлой жизни я иногда замечал неясные тени, но списывал это на воображение. Есть поверье, что на нечисть нельзя смотреть прямым взглядом, поэтому, когда я заметил знакомый силуэт, то использовал монокль.

— Знакомый силуэт?

— Несколько раз в библиотеке я видел крылатую тень и тогда в искажённой книге нечто очень похожее успел разглядеть.

— У вас в роду не было предсказателей или колдунов?

Эдогава задумался, вспоминая близкую и дальнюю родню:

— Не припоминаю.

— Возможно, вы станете первым и последним, — Алхимик окинул его оценивающим взглядом.— Помощь мне не помешает. Кот, к сожалению, не может воссоздавать некоторые символы, а заниматься всем самому — довольно утомительно.

— Помощь? Писать отчёты, заполнять всевозможные бланки и составлять ответные письма — это не моё, ещё в прошлой жизни для меня такая работа была в тягость.

— О, к документам я вас на пушечный выстрел не подпущу, но искажённых книг становится всё больше, отряды погружаются в иные миры всё чаще. Поэтому необходимы специальные амулеты и закладки, которые простому человеку не под силу создать. Если же разжечь тлеющий уголёк таланта в вашей душе, то, вероятно, будет толк.

— То есть вы хотите обучить меня настоящей магии? — неверяще спросил Эдогава.

— Возможно, — уклончиво ответил Алхимик. — Рассвет скоро, вам пора.

— А вы скоро вернётесь?

— Сегодня днём, мне нужно закончить одно дело.

— Тогда… приятного аппетита, — Эдогава отсалютовал и поспешил в библиотеку.

Несмотря на всё произошедшее, на душе у него было удивительно легко.

* * *

— Вы взрослый человек, а ведёте себя, будто малолетний шалопай, — доктор Мори расхаживал по палате чеканя шаг. — Честное слово, я скоро буду закрывать двери снаружи.

Мори заметил-таки его отсутствие и не упустил возможность отчитать, но ни Заведующему, ни Коту ничего не рассказал.

— Это не поможет, уверяю вас, — послышался знакомый тихий баритон. — Господин Рампо вскроет любой замок.

— С возвращением, — Мори тепло поприветствовал Алхимика, пожимая ему руку.

— Благодарю. Так что на этот раз учудил наш мастер детективных историй? Неужели спрятал труп падшей женщины в ковёр и пытался вынести его за территорию библиотеки?

— У вас странное чувство юмора. Нет, он покинул лазарет без моего на то разрешения.

— Ах, это моя вина, прошу прощения.

— Ваша?

— Да, я вернулся ещё ночью и решил заняться восстановлением книги господина Рампо, а кто как ни автор знает своё произведение лучше всего? Стоило оставить вам записку.

— То есть вы всю ночь занимались восстановлением книги с пациентом, который только пошёл на поправку?

— Ещё раз прошу прощения, но, доктор Мори, любые повреждения особых рукописей или прижизненных изданий сказываются на разуме писателя, — Алхимик шагнул к его постели и протянул книгу в чёрном переплёте. — Надеюсь, теперь вас перестанет мучить бессонница, господин Рампо.

Потрясённый Эдогава перелистывал абсолютно целые и без следов искажения страницы. Он хотел поблагодарить Алхимика, но тот вместе с Мори вышел в коридор. Тени, которые Эдогава замечал краем глаза, больше не казались ему галлюцинациями, иллюзиями или порождениями больного разума.

Яркий свет проникал в самую сущность, заставляя пробудиться ото сна, длившегося долгие годы, настойчиво звал к себе и безжалостно тянул сквозь лазурные волны покоя, дарованного не многим смертным. Сопротивляться этой силе было так же бессмысленно, как спорить с бушующей стихией, и призываемая в бренный мир душа потянулась к нему, откликаясь на знакомый голос и только сейчас начиная понимать своё истинное «я».

— Учитель Кафу… — тихий, почти умоляющий шёпот, заставил раскрыть глаза, несколько раз моргнуть, щурясь под искусственным освещением настенных светильников.

«Кафу Нагаи» — да, так его зовут. Эта мысль обожгла сознание лёгкой вспышкой боли, и мужчина облизал пересохшие губы, вдыхая запах чернил, смешанный с неповторимым ароматом недавно отпечатанных книг. Сделав ещё одну попытку осмотреться, когда глаза привыкли к уже не такому слепящему свету, Кафу обнаружил себя стоящим в центре нарисованного мелом пентакля, а в нескольких метрах от него, в таком же, но значительно меньшем круге из вязи витиеватых линий, стоял юноша в ярком кимоно. Его волнение выдавали дрожащие руки, неловко сжимающие полураскрытую книгу, чудом не упавшую на пол.

— Учитель Кафу, это правда, вы? — вновь спросил его собеседник, бросаясь навстречу, да так ловко, что свидетель этого воссоединения старых друзей, одетый в строгий чёрный костюм не успел удержать порывистого писателя. Тёплые руки обхватили это новое, непривычное ещё тело и Кафу ответил, удивляясь мягкости собственного голоса:

— Это правда я, Танидзаки.

— Вы узнали меня? — золотистые искорки в глубине глаз Танидзаки Дзюнъитиро и его искреннюю заботу нельзя было спутать ни с чем иным, даже не смотря на совершенно другое обличие.

— Конечно, далеко не все были бы так рады увидеть меня здесь… К слову, где это самое «здесь» и… кто это?

Кафу с нескрываемым любопытством поглядел на мужчину, оставшегося за краем умело начертанных символов, стараясь не задеть их начищенными до блеска туфлями. Тёмные локоны обрамляли красивое узкое лицо, а во взгляде светло-карих, почти янтарных глаз читалась невыразимая тоска пополам с мелькнувшим удивлением. Под столь внимательным взглядом Кафу запоздало понял, что предстал пред этими людьми обнажённым. Густой румянец покрыл бледные щёки, и Кафу осторожно потянул длинный палантин Танидзаки на себя, желая укрыться спасительной деталью одежды от проницательного взора.

— Ах, это… это наш Алхимик, весьма скрытная и таинственная личность, биографию которого, как и имя, знают лишь избранные. Но именно благодаря ему и вы, и я находимся в Императорской библиотеке.

— Думаю, господину Нагаи не мешало бы найти одежду, дабы прикрыть свою наготу. Это я оставлю на вас, Танидзаки. И объясните новоприбывшему здешний уклад, — более не проронив ни слова, Алхимик быстрым шагом покинул зал призыва.

* * *

Мефистофель, закрывшись в своём кабинете, пытался здраво оценить то, что произошло в зале призыва. Не увлекись он поиском способов уничтожения искаженцев и возрождением писателей, то давно бы сложил в уме два и два, поняв, отчего же Небеса так рьяно оберегали душу Нагаи Кафу. Предостережение Михаила, его слова об уцелевшей душе, когда как судьба остальных оказалась неизвестна. Судя по всему, душу Георика Забериска, в коей дремала сущность Люцифера, ослабили и отправили на очередное перерождение, дабы уберечь от исчезновения. Естественно, Небеса противились тому, чтобы Мефистофель вернул к жизни именно этого писателя, до тех пор, пока не связали ему руки договором.

«Смотри, Мефистофель, но не трогай», — ангелы наверняка заливались смехом, наблюдая за ним. Он опустился в кресло перед камином и уставился на родное пламя. Длинные тёмные волосы, бледная кожа, обманчивая хрупкость, похожие черты лица — внешне Нагаи Кафу был почти копией Люцифера. Лишь цвет радужки отличался, и это Мефистофеля настораживало. Похоже, новое воплощение оказалось слабее прочих, не в физическом, а духовном плане. Стоило бы вернуться в зал призыва, лично поговорить с Кафу, приободрить его, но Мефистофель никак не мог собраться с силами и прекратить думать о прошлом.

* * *

Дни проносились вереницей сорванных листов календаря, принося с собой ненастную осеннюю погоду и дождь, барабанящий по витражным стёклам. Кафу постепенно узнавал, почему был возрождён вновь и всё больше убеждался, что Алхимик испытывает к нему странную, абсолютно не поддающуюся логике неприязнь.

— Значит эти, как вы их называете, искаженцы, желают стереть с лица земли литературное достояние каждой нации? И единственный способ их остановить — это самим погрузиться в книгу? — переспросил Кафу, сидя сейчас в просторном кафетерии, прилегающим к этому поистине огромному архитектурному сооружению.

— Именно так. Только представьте, как легко было бы манипулировать сознанием людей, если бы весь мир вынужден был читать лишь то, что диктуется свыше, — Танидзаки взял хаси, лежащие на аккуратной подставке, и со вздохом оглядел блюдо дня. Обжаренная до золотистой корочки, порезанная и украшенная зеленью свиная котлета на только что отваренном рисе, сбрызнутом соевым соусом, казалась весьма аппетитной на вид, однако сидевший рядом Кафу к ней не притронулся.

— Такая плебейская еда претит вашему вкусу, учитель? — поинтересовался Танидзаки, всё-таки решив нарушить затянувшееся молчание.

— Вовсе нет. Я люблю кацудон и готов есть его каждый день, — Кафу грустно улыбнулся, вспоминая прошлое, и только сейчас обхватил палочками кусочек любимого блюда.

— Что ж, это неожиданно. У вас довольно искушённый вкус, учитель.

— Кажется, последнее, что я съел перед смертью — кацудон. Интересно, в этом мире я снова умру в одиночестве? — голос Кафу был довольно печален, а горькая улыбка вновь тронула губы, пока сам писатель всё больше погружался в лабиринты памяти, вспоминая тот злополучный день своей последней, ни с кем не разделённой трапезы. Одиночество тонкой, непрерывной линей тянулось сквозь всю его жизнь, сплетаясь в спутанный клубок с теми нитями судьбы, что, по мнению некоторых, ткут древние Норны. Иногда Кафу казалось, будто он никогда не избавиться от него и не убежит, даже если попытается навеки покончить с прошлым, разрубив этот гордиев узел болезненных воспоминаний.

— Что вы такое говорите? Учитель, я никогда не оставлю вас одного, — Танидзаки с участием посмотрел на него, желая приободрить и заставить хоть немного поесть. Полная искренней доброты фраза действительно возымела действие, и Кафу кивнул, отгоняя дурные мысли куда-то на задворки сознания.

— Танидзаки, до сих пор не могу поверить, что даже после перерождения ты всё ещё следуешь за мной. Я благодарен.

— Ну что вы, я делаю это, потому что так хочу, — мелодичный смех его ученика и друга сопроводил конец этой фразы, а тема беседы наконец-то сменилась на более насущную.

— Скажи, Алхимик со всеми так холоден, или только я удостоен такой чести? — Кафу заправил за ухо длинную прядь волос, вновь откусывая от котлеты очередной, сбрызнутый соевым соусом, кусочек. Еда, приготовленная здесь, была на удивление хороша, а местный шеф-повар заслуживал всяческих похвал, несмотря на простоту подаваемых сегодня блюд.

— Обычно он ведёт себя с другими более… мягко, а после реинкарнации новых писателей всегда сам объясняет им суть проблемы и причину их появления. Ох, учитель, должен отметить, никогда ранее не видел столь виртуозных попыток избегать человека, какие предпринимает наш уважаемый Алхимик при контакте с вами.

— Быть может, ему не нравится моя внешность? — предположил Кафу, вновь придирчиво оглядывая себя, новую одежду и даже обувь, представляющие элегантный белый костюм и высокие сапоги.

— О нет, что вы, ваши длинные чёрные волосы и необычная, светло-фиолетовая радужка смотрятся совершенно очаровательно. Здесь кроется иная причина, но, скорей всего, о ней мы можем узнать лишь от самого Алхимика. Наберитесь терпения и не думайте о пустяках, ведь завтра нам предстоит битва.

Доводы Танидзаки были вполне разумными, Кафу ничего не оставалось, как согласиться с ними и перевести взгляд на пейзаж за окном, где хмурое небо затянули тяжёлые тучи, а первые раскаты грома ознаменовали ещё один ливень, умывший пожелтевшие кроны деревьев в парке.

* * *

Полученный в битве порез горел под разодранной тканью пиджака, ноющей болью отдаваясь по телу, пока бусины крови окрашивали рукав алыми пятнами. Кафу мог легко увернуться, уходя от внезапной атаки, но за спиной почти сжался в комок Тацуо, раз за разом вторя о гротескных формах окружавших их искаженцев. Неповоротливый и совсем неопытный юнец терялся на поле боя, систематически подрывая боевой дух, и даже Ниими, совсем ещё мальчишка, приносил больше пользы. Вот и сейчас, когда нужно было предпринять ещё одну атаку, Тацуо оцепенел, не в силах пошевелиться и даже поднять свой меч. Ничего не оставалось, кроме как брать ситуацию в свои руки и Кафу, откинув налипшую прядь со лба и глубоко вдохнув свежий лесной воздух, прокричал:

— Сейчас, Нанкичи, стреляй! — громкий выстрел раздался в паре метров, и последний из искаженцев рассеялся тёмным сгустком, словно сумрак под неумолимым приходом утра. Стоило этому произойти, и исчезающие иероглиф за иероглифом фразы, воссоздающие окружающий пейзаж, остановили свой полёт вверх, возвращаясь в прежнее состояние и знаменуя безоговорочную победу.

— Ура! Как и ожидалось от остальных, благодаря вам мы смогли выиграть этот бой. Простите, господин Кафу, господин Ниими, я вовсе не хотел становиться обузой, — потупившись, Хори Тацуо поправил берет, съехавший на бок, и, не без помощи руки, протянутой Кафу, смог подняться с земли, отряхивая свои штаны от листвы и въевшейся грязи.

— Ничего страшного Хори, вскоре мы окажемся за надёжными стенами библиотеки, — Кафу достал из внутреннего кармана пиджака белую полоску бумаги, испещрённую странными и совершенно ему незнакомыми символами. Алхимик снабжал такими закладками лидера каждой команды, дабы те, используя их, смогли благополучно вернуться назад. Ровный, бледно-голубой свет окутал силуэты литераторов, и вскоре сила закладки перенесла их назад, в большой зал запрещённой секции.

— Сегодня позже, чем обычно, господин Кафу, — Алхимик было собирался сказать что-то ещё, но едва он окинул вернувшийся из затянувшегося погружения отряд, из его уст вырвалась совершенно иная фраза, — Тацуо, вам нужно в лазарет, собственно, как и вам, Кафу. Проследуйте в больничное крыло и не медлите с этим.

— Господин Алхимик, капитан совсем не виноват… это всё я, пожалуйста, не будьте к нему слишком строги, — залепетал мальчишка, едва не заламывая покрытые ссадинами руки, но сделав несколько шагов, чуть не растянулся прямо на гладком полу огромного зала.

— Я разберусь в этом сам, идите же, — покачав головой, Алхимик повернулся к Кафу, который не торопился уходить в лазарет, хоть и получил такое распоряжение от вышестоящего лица. — Вы тоже хотите мне что-то сказать?

Глаза Кафу, всегда столь спокойно, даже мягко смотрящие на окружающих, сейчас чуть ли не метали молнии нескрываемого раздражения.

— Да, хочу, господин Алхимик, я уже давно хочу вам кое-что сказать, — Кафу посмотрел на него сверху вниз, благо рост и ширина подошв его высоких сапог это позволяли, — вы посылаете меня с ними, словно няньку, а потом пытаетесь отчитать за то, что я стараюсь защитить этих детей. Не могу увидеть логики в этих действиях, но я был готов и далее оберегать их, безропотно выполняя свои обязанности, пока ваши придирки не стали обыденностью.

— Порой вы сами ведёте себя, как дитя неразумное. Куда прикажете вас отправить? Прямо в пасть того искажённого повелителя тварей и его добродушных змей, размером с автомобиль?

— Мне восемьдесят лет, и я прекрасно могу о себе позаботиться.

— О, так это у вас старческое слабоумие? Остальные книги слишком опасны, и я не раз это вам говорил.

— Как всегда, тактичны и обходительны. Не имею малейшего представления, почему вы меня так недолюбливаете, но это переходит всяческие границы! Сначала игнорируете, затем посылаете на самые лёгкие битвы, что дальше? Может развоплотите меня? — казалось этой запальчивости, вызванной поведением Алхимика, хватило бы на целую неделю, и перебранка вскоре могла перерасти в настоящую ссору. Кафу так долго сдерживал свои мысли, что сейчас они понеслись неудержимым потоком, способным натворить бед и лишь ухудшить сложившуюся ситуацию.

— Вы забываетесь, — проговорил Алхимик, захлопнув книгу в руках с характерным звуком, — я делаю то, что считаю нужным не только для успешного выполнения миссии. Я делаю это для благополучия литераторов, кои теперь оставлены на моё попечение. И вы входите в их число, Нагаи Кафу, неужели вы ещё не поняли этого?

— О, я всё прекрасно понимаю, — Кафу ещё раз молча посмотрел Алхимику прямо в глаза, а после быстрым шагом покинул Запретную секцию.

Вопреки здравому смыслу и вполне разумным увещеваниям, он не направился в лазарет, а вместе этого поднялся в свою комнату. Уставшее тело нуждалось в отдыхе и спасительном душе после изматывающего погружения и ещё более утомительной, в ментальном плане, ссоры. Потрёпанная в битве одежда осталась на спинке стула. Когда Кафу, уткнувшись лбом о плотное стекло душевой кабинки, позволил тёплой воде омыть кожу, она принесла с собой непродолжительное утешение мыслям. Эта процедура действительно помогла перебороть часть переживаний, выпавших на долю Кафу днём и, выходя из крохотной ванной, он уже не казался таким измотанным. Но даже благотворное влияние воды, сказавшееся на теле, не дало отдых сознанию. Пред взором в который раз возникал образ Алхимика, а отзвуки метко брошенных фраз всё ещё звучали в ушах, стоило писателю закрыть глаза. Кафу невольно потянулся к кольнувшему порезу на плече и коснулся подсохшей ранки пальцами. Боль исчезла так же быстро, как и появилась, поэтому он решил, что причин отправляться в больничное крыло нет.

* * *

— В который раз вы отчитываете господина Нагаи за малейшую провинность? Я сбился со счёта где-то на семидесятой шпильке в его адрес.

— Если он не может одолеть врагов в книге, которая только-только подверглась искажению, то, по-вашему, я должен ему в ноги кланяться? — фыркнул Мефистофель, делая пометки в записной книжке.

— Сначала избегаете его общества, потом посылаете вместе с детьми в книги, где не может быть искажённых писателей… — задумчиво протянул Эдогава, расставляя книги по магии на места. — Будь вы человеком, я бы решил, что господин Нагаи вам небезразличен.

— Похоже, у вас тоже прогрессирующее старческое слабоумие, — сдержанно произнёс Мефистофель. — Видимо, скоро Танидзаки будет вытирать слюни не только своему учителю, но и вам.

— О, это жестко по отношению к господину Танидзаки, — рассмеялся Эдогава, а потом добавил уже ровным голосом: — Поговорите с ним.

Мефистофель отложил записную книжку и воззрился на своего помощника:

— Да, я за него волнуюсь, больше, чем за остальных, но господину Нагаи знать об этом не обязательно.

— Понимаю, меня в своё время обвиняли в связи с мужчинами, — Эдогава заложил руки за спину. — В библиотеке никто не будет тыкать в вас пальцем. Или переживаете, что объект «волнения» не ответить взаимностью? Судя по сохранившимся фотографиям, господин Нагаи был тем ещё любителем женского общества.

— Если вы до сих пор не заметили, я — демон и при желании могу искусить любого человека.

— Можете, но не хотите.

— Не хочу. Он похож на человека из моего прошлого, — Мефистофель сложил перед собой руки в замок. — Одно лицо, но абсолютно разные личности. Я вижу эти различия, но…

— Это тяжело, — Эдогава снял чёрный цилиндр. Помогая с амулетами, он всегда облачался в тёмный костюм. — Стоит узнать его поближе, чтобы понять, нравится вам Нагаи Кафу или же вы видите в нём другого человека.

* * *

День медленно клонился к ночи, и жаркий диск солнца, полускрытый красно-жёлтыми кронами деревьев, плавился за горизонтом, уступая место вечерней прохладе. Беспокойный сон окутал Кафу, подобно вязким кольцам тумана проклятых книг. К горлу подкатывала удушливая тошнота, и сердце, сжимаемое когтистой рукой страха, бешено колотилось в груди, пока кошмар полностью не стёр размытые очертания комнаты, заменив их густыми ветками леса. Быстрее, нужно двигаться быстрее, убежать, как можно дальше от этого льдистого сияния сотен глаз в темноте, от голоса Алхимика, называющего его глупым юнцом и от себя самого, не способного справится с этой ношей в груди. Кафу, не разбирая дороги, почти летел в самую чащу леса, всё сильнее ощущая отчаяние и пульсирующую боль в руке. Открывшийся порез сочился кровью, оставляя след из красно-синей жидкости на извилистой тропе, словно нарочно приманивая искаженцев, следующих за каждым его шагом верными псами.

— Уже поздно, — шелестящий звук, напоминающий шипение огромной змеи, заполонил пространство и Кафу остановился, не зная куда идти дальше и бессильно опираясь плечом о широкий ствол дерева. — Уже поздно, ты становишься одним из нас. Отринь то, что сковывало тебя, отринь столь невнимательного к тебе Алхимика, мы будем ценить… Мы будем превозносить. Мы заменим тебе всё…

— Нет! — Кафу вкинул руку, желая призвать верное оружие…

…И очнулся в своей постели. По спине тёк холодный пот, и липкое ощущение тревоги мазнуло по душе, уже не покидая писателя даже после бледной полоски рассвета, разгорающегося за окном. Рана на руке вновь начала болеть, и когда Кафу внимательно посмотрел на неё, то едва не вскрикнул. От плеча до самого запястья тянулась тонкая узорчатая вязь синих линий, не предвещающая её обладателю ничего хорошего. Кафу отчётливо помнил рассказ о проклятии, постигшем Эдогаву Рампо из-за укуса огромной змеи сильного искаженца, и сомневаться здесь не приходилось; хоть порез был далеко не прямым контактом с зубами или плотью — симптомы были те же. Решив проверить ещё кое-что, он потянулся к лежащей на прикроватной тумбочке книге и как только вскинул на неё взгляд, с трудом подавил желание отдёрнуть ладонь. Элегантная красная обложка почернела и теперь представляла собой плачевное зрелище из расползающихся тёмных иероглифов. Нужно было срочно что-то предпринять, нужно было пойти вниз и честно во всём признаться. Однако в голове вновь мелькнул образ Алхимика. Кафу так отчётливо представил его золотисто-карие глаза, смотрящие на него с явным укором, что отбросил эту мысль почти сразу же. Нет, он сам постарается всё исправить, никто не должен знать о его состоянии. Натянув на себя чистую одежду, писатель осторожно выбрался из своей комнаты, предусмотрительно спрятав книгу под подушкой.

* * *

— Учитель! — громкий оклик едва не заставил Кафу подпрыгнуть от удивления, но, как оказалось, его переживания были напрасными. Танидзаки медленно подошёл к нему и после тёплого приветствия добавил:

— Учитель, я слышал, что случилось ранее между вами и Алхимиком. Мне кажется, этот человек слишком много на себя берёт. Вы так самоотверженно защищали малыша Тацуо, что тут скорее нужно похвалить вас или наградить, нежели опускаться до столь нелепых придирок. Ах, если он ещё раз прицепиться к вам, я сам не удержусь и тоже выскажу всё, что о нём думаю! — страстная натура Танидзаки была видна во всём и, если уж ему что-то не нравилось, он легко мог высказать это в лицо.

— Ох, нет, я не хотел бы вовлекать тебя в этот спор, — Кафу было собирался накрыть плечо ученика ладонью, но удержался, памятуя о проклятии, оплётшим его руку. Несколько мгновений Танидзаки пристально вглядывался в глаза Кафу, а потом мрачно ответил:

— Если вам угодно. Но пожалуйста, будьте благоразумны и берегите себя.

Оба писателя прошли в кафетерий и после непродолжительного завтрака, сославшись на внезапный недуг, Кафу распрощался со своим другом, предупредив, чтобы его сегодня не беспокоили. Последующие часы, проведённые в спальне, были для него пыткой. Кафу метался, подобно раненному зверю, меряя шагами уже давно считанные квадратные метры своей комнаты и чувствуя, как зараза всё сильнее расползается по телу. Из зеркала рядом с постелью на него смотрел совершено другой человек, а линии оплетали теперь и другую руку, отравленными лозами подбираясь к открытой шее. Кафу сморгнул и потёр веки, борясь с ощущением, что в фиолетовую радужку его глаз вкралась индиговая синева, а на голове росли странные наросты, всё больше напоминающие рога.

«Это какой-то дурной сон, просто сон...» — твердил он себя раз за разом, но никакого спасительного пробуждения после не следовало.

Лишь Танидзаки несколько раз безуспешно пытался наведаться и спросить, не нужно ли ему что-то, однако, не смотря на такую заботу, всякий раз получал в ответ мягкий отказ. Время продолжало тянуться слишком медленно, и только когда часы пробили двенадцать, а на библиотеку опустилась ночь, Кафу решился выбраться из своего убежища и проследовать в запретную секцию. Тишина погружённой в дрёму библиотеки, которую он мог больше никогда не увидеть, казалась ему зловещей, и даже приглушённый свет бра не мог справиться с нахлынувшим мраком безлунной ночи. Потребовалось несколько умелых движений мелом, чтобы обновить знаки пентаграммы и встать в самый центр, крепко сжимая в руках собственное произведение. Ранее тёплая обложка чудилась ему теперь безжизненной и холодной, но именно это ощущение леденящей стужи нравилось той новой, пробуждающейся в нём части. Она приносила с собой странный покой, вытесняющий любые тревоги и печали, заставляющий сердце биться размереннее, и всё больше погружая во тьму угасающее сознание.

— Куда это вы собрались? — Алхимик ворвался в секцию, едва не сорвав дверь с петель, и остановился, удивлённо глядя на преобразившегося писателя. — Этого не должно было произойти… Кафу, послушайте, вас ещё можно спасти.

— Меня уже ничего не спасёт, — синева коснулась приоткрытых губ, и он улыбнулся, блеснув холодным взглядом ярко-голубых глаз, свидетельствующих о почти завершённом искажении тела. С последним, завершающим символом, Кафу растворился в клубах тумана, извивающегося по тающим обрывкам иномирья.

— Что? И вы позволили ему уйти?! — голос Танидзаки яростно звенел, подобно его же оружию, поющему свою кровавую песнь на поле боя. Всего тридцать минут успело пройти после исчезновения Нагаи Кафу, а его ученик уже успел сменить свой ночной наряд на более привычную одежду и рвался в бой, источая столько решимости, что её хватило бы и на десятерых.

— А по вашему мнению я должен был вцепиться ему в ногу, перелетев через всю запретную секцию, а точнее проехавшись по полу? — вкрадчиво произнёс Мефистофель; эта ситуация начинала выходить из-под его контроля, и ещё одна ссора с литератором вовсе не помогала разобраться в происходящем.

— Вы могли бы попытаться. Вы могли бы сказать ему хоть что-то ободряющее и участливое, не те сухие, напоминающие страницы пыльных книг, фразы, слышанные от вас ранее. Вы… бесчувственный эгоист, вот вы кто! Хоть учитель Кафу всегда отговаривал меня от словесных перепалок с «уважаемым Алхимиком», но это безразличие ранило его куда больше, чем все ссадины и порезы, получаемые в погружении.

В полной тишине, повиснувшей после этой гневной тирады, Мефистофель медленно прошёлся по секции, ловко подбирая брошенный Кафу мел, и нарисовал ещё несколько знаков на полустёртом пентакле.

— Хорошо, господин Танидзаки, можете так считать, как вам будет угодно, но я собираюсь найти и вернуть вашего учителя, а если вы приберегли ещё несколько шпилек в мой адрес, то лучше выскажитесь сейчас, ведь вскоре у меня не будет на это времени.

— Я иду с вами, — невозмутимо произнёс Танидзаки, и на этот раз воздержался от колкостей, что так и просились с языка.

— И я, с вашего позволения, тоже, — доселе молчавший Эдогава шагнул ближе к пентаклю. — Пусть господин Нагаи не мой закадычный друг, но я знаю, каково это, когда искажение почти овладевает твоим телом, понукая творить немыслимые поступки. Никому не пожелал бы подобной участи. Позвольте мне помочь вам.

Мефистофель кивнул и, не желая более терять время на бессмысленные разговоры и пререкания, активировал портал. Вязкая пелена тумана полностью окутала их фигуры, перенося небольшой отряд в мир, сотканный вязью иероглифов, вышедших из-под пера Нагаи Кафу.

Открывшийся им Токио утопал в сиянии закатных лучей, а длинная вереница слов, стремящихся в небо одинокими стайками, возвещала о начале искажения этой книги. Мефистофель глубоко вздохнул и попытался ощутить знакомую сущность, но ветер приносил лишь отголоски медоносной горечи и тревожные мысли уставшей души. Даже если бы он пошёл по этому следу, то двое писателей могли лишь помешать ему высвободить свою полную силу. Мысленный поток неожиданно прервал Эдогава, остановившись на развилке широкой улицы.

— Итак, господа, куда же нам отправиться? Налево, или же направо? Подкинем монетку?

— Нельзя быть слишком беспечным, господин Эдогава, речь идёт о моём учителе, — укоризненно произнёс Танидзаки, тоже в растерянности замерший на своём месте.

— Мы разделимся, это самый лучший способ отыскать его. Произведение вашего учителя весьма обширно. Вы могли бы пойти вместе, выбрав правую сторону, в то время как я привык действовать один и займусь противоположной. Если ничего не обнаружим, то вновь встретимся здесь через два часа. Думаю, вам, господа, не стоит напоминать, чтобы вы оба действовали благоразумно. — Мефистофель выбрал левую сторону и не оглядываясь зашагал по тротуару, чувствуя, как усиливается знакомый, с ноткой страданий, аромат, заставляющий его двигаться навстречу, невзирая на любые опасности.

Ступая по узким улочкам города, окутанного вечерней суетой, демон наблюдал, как раз за разом расцветают красные огни фонарей рядом с целой вереницей ещё открытых идзакая, и колышущиеся занавеси норэн пропускают ещё одного посетителя отведать сытной и незатейливой еды, пригубив рюмочку сакэ. Миновав торговую улицу, Мефистофель глубже проникал в произведение Кафу, сильнее ощущая искажение и спутанные мысли автора, который, как оказалось, сейчас наслаждался обществом мира цветов и ив. Ёсивара — один из знаменитых кварталов удовольствий — гостеприимно распахивала свои двери всем и каждому, у кого в кармане было достаточно денег. Остальные же могли рассчитывать лишь на усладу собственных глаз, рассматривая пёстро одетых куртизанок сквозь причудливые прутья харимисэ.

Оказавшись перед двухэтажным зданием одного из самых завлекающих взгляд борделей, Мефистофель замер, понимая, что именно здесь, в этом погрязшем в пороке месте, и находится столь необходимый ему писатель. Минуя лестничные пролёты, умело раскрывая ширмы и не обращая внимания более ни на кого, он решительно отодвинул последнюю преграду в виде полупрозрачных сёдзи, скрывающих за собой просторную комнату, освещаемую лишь бумажными фонарями да светом луны.

— Кикутё? Ты принесла ещё сакэ? Мой кувшин давно пуст, а я желаю забыться, — произнёс Кафу, обращая взгляд пронзительно синих глаз на Мефистофеля.

Одетый в тёмный шёлк кимоно, писатель возлежал среди подушек в окружении двух куртизанок. Их хищные лица покрывал толстый слой пудры, отчего они ещё больше напоминали фарфоровых кукол, а не живых людей.

— Господин Нагаи, этот мужчина мне не нравится… — капризно зашипела одна из женщин, кладя руку на его плечо и улыбаясь ярко-красным ртом. — Мы ведь его сюда не звали.

— Прогоните его, господин Нагаи, — вторила другая, отложив сямисэн, что недавно держала в руках, услаждая слух единственного клиента. Однако сам писатель не спешил хвататься за оружие, хотя вместо привычного лука рядом с ним теперь покоился меч.

Кафу допил оставшееся в крохотной чашечке сакэ и сказал:

— Я действительно не звал вас этот мир, уходите. Убирайтесь, пока я сдерживаю искажение.

— Вы сидите и заливаетесь сакэ, а не сдерживаете искажение, — заметил Мефистофель, уловив проблеск человеческого сознания.

Аура, окутывающая Кафу негативными эмоциями, стала сильнее, и в глазах вспыхнула ярость. Писатель поставил очоко на столик и поднялся со своего места, придерживая меч за удобную рукоять.

— О, как я понимаю, мирная беседа подошла к концу? — с усмешкой в голосе произнёс Мефистофель, материализуя не огненный кнут, бесполезный в помещении, а клинок, и тут же парируя обрушившийся на него удар. Кафу никогда не был мечником, но сейчас, поражённый искажением, он так уверенно двигался и сжимал своё оружие, словно всю жизнь провёл в битве, но мастерства Люцифера писателю не хватало.

Они скрещивали клинки, кружа вокруг друг друга в странном подобии танца, пока куртизанки с криками не выбежали из комнаты, перевернув низкий столик со всем его содержимым на пол.

— Какие ветреные особы, вы не находите, господин Нагаи, — Мефистофель пинком отшвырнул от себя упавшую под ноги утварь и вновь отбил ещё один выпад, ощущая знакомый жар сражения, охвативший их тела.

Тёмные, такие не похожие на настоящие, глаза Кафу зло смотрели на него, а сам писатель продолжал наступать, пока не увидел брешь в защите противника. Сталь окрасилась кровью и, когда острие принизило левый бок, Мефистофель рухнул на застланный татами пол. Стоило этому произойти, оружие с тихим лязгом выпало из дрогнувших рук Кафу. Он обессилено опустился рядом с Мефистофелем, пытаясь зажать рану пальцам.

— Я не… я не хотел этого, господин Алхимик, — прошептал Кафу, закрывая глаза и чувствуя, как болезненное искажение отступает, на время исчезая из его тела, не справившимся с нахлынувшими на писателя чувствами чернильно-синим пятном. Этого-то Мефистофель и ждал: резко вскинув руку, он направил огненный сгусток на зловещую тень, покинувшую писателя. Та заизвивалась, корчась от боли, распространяя пламя по всей комнате.

— Какой же вы всё-таки дурачок, — Мефистофель привлёк притихшего писателя к себе, укрывая материализовавшимися широкими крыльями. — Оружие искаженцев не может меня убить.

Кафу ничего не ответил, прижимаясь сильнее, Мефистофель успокаивающе поглаживал его по волосам, скрывая от взора объятый пламенем дом. Казалось, сейчас огонь пожирал заодно и болезненные воспоминания о Георике Забериске и Люцифере. Когда обугленные опоры не выдержали, а крыша с оглушающим треском обрушилась на пол, спасительная тьма нахлынула на их фигуры и унесла далеко от бушующего пламени с его застилающим глаза дымом.

* * *

По гладкой поверхности ламината струились солнечные лучи, проникая сквозь полуприкрытые занавеси, ложась на белоснежные простыни постели лазарета. Кафу, лежащий под бережно поправленным одеялом, заворочался и приподнялся на кровати, сонно раскрывая глаза. Как оказалось, сейчас он находился в больничной палате, более чем знакомой ему по прошлым визитам, вот только сейчас рядом не было ни заботливого доктора, перебинтовывающего раны, ни обеспокоенных лиц знакомых. Лишь забавная игрушка с милой кошачьей мордочкой, прислонённая к подушке, составляла ему компанию, но и она не могла развеять неясную тревогу и невыносимую скуку Кафу. Писатель попытался сесть на постели, но стоило это сделать, как тело пронзило болью, возвращающей его в прежнее положение и срывая с губ хриплый стон. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом послышались гулкие шаги и занавесь, отделяющая постель от большей части комнаты, приоткрылась, пропуская ещё больше света, а вместе с ним и человека в длинном плаще, появившегося словно по мановению волшебной палочки. Эдогава Рампо шутливо поклонился, сняв свой цилиндр, и заметил:

— Я вижу, вам уже значительно лучше. Позволите присесть? — дождавшись разрешения, Эдогава занял стул напротив постели и коснулся рукой поставленных в вазу белых цветов. Видимо, их принесли сюда совсем недавно, и лепестки ещё не успели увять, радуя глаз как посетителя, так и самого Кафу.

— Мне действительно лучше, благодарю за заботу, вот только сколько я…

— Сколько вы были без сознания? — понимающе закончил Эдогава, устраиваясь удобнее и надевая монокль. Синие, похожие на сапфиры, глаза несколько секунд не мигая глядели на Кафу, словно этот круг из стекла позволял Эдогаве видеть недоступное человеческому взору.

— Да, сколько времени я пробыл здесь, — калейдоскоп из обрывков воспоминаний проносился в памяти так быстро, что Кафу вновь пришлось несколько секунд недвижимо лежать на постели, собираясь с мыслями.

— О, не беспокойтесь, всего два дня прошло после того… инцидента, случившегося в вашей книге, — Эдогава не стал вдаваться в детали, не начинал расспросов и даже не попытался прочесть монотонную и весьма утомительную лекцию об угрозе, коей Кафу подверг не только себя, но и остальных. Не всякий обладал подобной тактичностью, именно за неё хотелось поблагодарить этого эксцентричного литератора.

— Мне показалось, будто прошла неделя, — подхватив игрушку-кота, Кафу глубоко вздохнул и, чтобы хоть чем-то себя занять, стал бездумно поглаживать плюшевую мордочку, то и дело нажимая на вздёрнутый нос.

— О, этого представителя кошачьих любезно принесли сюда Ниими с Миядзавой, когда услышали о вашем пребывании в лазарете. Господин Мори, конечно же, воспротивился, но эти двое единогласно заявили о его многочисленных лечебных свойствах, поэтому нашему уважаемому доктору не оставалось ничего, кроме как согласиться оставить его рядом с вами, — упоминание двух писателей-шалопаев впервые за всю беседу вызвало улыбку на лице Кафу. Он крепче перехватил свой подарок, радуясь этому внезапному соседству.

— Иногда, глядя на их нынешние тела и на эти детские проделки, я забываю о том, сколько им лет на самом деле.

— Возраст — это условности. Душа куда важнее глупых рамок, возведённых человечеством в ранг мнимой значимости. Они молоды душой, только она определяет их поведение. Но подобные философские темы вовсе не то, что вас сейчас тревожит? Так ведь?

Многие в библиотеке считали Эдогаву шутом — отчасти такое впечатление производил его цветастый, напоминающий одежду балаганного чародея, наряд. Иные литераторы не желали воспринимать его всерьёз из-за многочисленных шалостей и шуток, ставших в библиотеке притчами во языцех, но Нагаи он казался весьма проницательным человеком.

— Как он? — наконец спросил Кафу, поднимая взгляд и отчаянно ожидая хороших новостей. На протяжении всей беседы этот вопрос не давал ему покоя, ведь именно Алхимик вернул его из мира почерневших страниц, очистив от скверны, въевшейся в кожу синими чернильными пятнами и омрачившей его сознание.

— Измотан. Погружение отняло у него слишком много сил, как ментальных, так и магических. Сейчас он закрылся в своём кабинете, и не пускает туда никого, даже меня, своего помощника. Увы, иных, более утешительных, сведений у меня нет.

— Мне нужно туда попасть, — решительно поднимая одеяло, Кафу ступил босыми ногами на холодный пол лазарета, уже не ощущая той боли, сковывающей мышцы ранее. Однако, стоило ему пройти несколько шагов, голос доктора, заведующего больничным крылом, заставил остановиться всего в паре сантиметров от заветной двери.

— Нагаи, тебе нельзя двигаться, более того, ты находишься на моём попечении. Послушай своего старого учителя и вернись в постель. Что касается вас, Эдогава, — мужчина в белом халате поднялся из-за стола, аккуратно поправляя исписанные не в пример ровным почерком записи. Подойдя к нарушителям спокойствия, доктор Мори выразительно посмотрел на настенные часы, — то время приёма посетителей окончено.

— Ах, мы действительно слишком заговорились, — Эдогава улыбнулся и вновь обратился к Кафу, протягивая ему руку и заговорщицки подмигивая, — мне пора, а что касается нашего разговора — когда человек чего-то по-настоящему хочет, он всегда находит пути для достижения своих целей.

С этими словами он скрылся в дверном проёме, оставляя в плотно сомкнутой ладони писателя витиеватый ключ от кабинета Алхимика.

Было далеко за полночь, когда Кафу наконец-то смог улизнуть из палаты и выйти в полумрак коридора, освещаемого сейчас одним лишь серебристым сиянием ночного светила, льющего своей свет сквозь большие, ничем не прикрытые окна. Ключ в руке приятно холодил разгорячённую быстрым шагом кожу, пока сам писатель, стараясь не шуметь, направлялся вниз, к лестнице, ведущей на первый этаж. Здание Императорской библиотеки ночью казалось ещё более прекрасным, чем под ласковыми лучами солнца. Тишина наполняла просторные залы, избавляя от суетливости дневных часов и яростных дискуссий собравшихся в гостиной литераторов. Нетерпеливое желание объясниться перед Алхимиком гнало Кафу по длинным коридорам этого поистине грандиозного сооружения. Стоило ему остановиться перед красивой, почти ничем не украшенной дверью, Кафу робко коснулся ручки и только через несколько мгновений, собравшись с силами, вставил ключ в небольшой замок, с лёгкостью открывая его, дабы войти в кабинет.

— Господин Алхимик, я…

— Вам не стоило здесь быть, — перед угасающим пламенем камина стоял всё тот же знакомый ему мужчина, вот только облик его совершенно преобразился. Голову венчали изогнутые рога, а за спиной шелестели широкие нетопыриные крылья. Алхимик замысловатым образом сложил их, кутаясь, словно в плащ, и посмотрел необычными глазами золотистого цвета на застывшего в дверном проёме Кафу.

— Я хотел сказать вам спасибо за своё спасение, — поборов своё волнение, он осторожно вошёл внутрь, прикрывая двери, чтобы скрыть от любопытных глаз увиденную им картину. — Вы выглядите… иначе.

— Мой вид пугает вас? — с горькой усмешкой спросил Алхимик, продолжая смотреть на него, словно ожидал чего угодно, кроме вполне спокойного разговора.

— Нет, — Кафу отрицательно покачал головой и сделал ещё один шаг навстречу этой новой, похожей на демоническую, форме Алхимика, — не пугает, в нашей библиотеке полно необычного. Взять хотя бы говорящего Кота, или же мою собственную реинкарнацию, а о всевозможных видах искаженцев, попадающихся в проклятых книгах, я вообще мог бы написать трактат.

— Возможно вы правы, и демон здесь не такая уж диковинка, как могло показаться на первый взгляд. Что же, теперь вы знаете мой маленький секрет. — Алхимик уселся в кресло и подставил свои руки с длинными, когтистыми пальцами к огню, льнущему к ним, подобно животному, обрадованному приходу хозяина.

— Теперь вы сотрёте мне память или попытаетесь заставить молчать?

— Ни то, ни другое, — на тёмных губах Алхимика появилась тень улыбки, которая, впрочем, вскоре исчезла, уступив место серьёзному выражению лица. — Я слишком измотан, даже не в состоянии принять человеческую форму. Так что по поводу провалов в памяти вы можете не беспокоиться, мой дорогой Нагаи Кафу.

— А если… если я беспокоюсь за вас? — писатель преодолел разделяющее их расстояние и замер подле широкого кресла. Кафу не знал действенного метода, способного вернуть Алхимику бодрость, но искреннее участие порой было не менее важным, чем горячий чай или уютный, накинутый на плечи, плед. — Есть ли что-то, чем я могу вам помочь?

— Единственное, что мне сейчас могло бы помочь — человеческая кровь, — демон вздохнул, переведя взгляд усталых, янтарных глаз на своего внезапного собеседника. — Всё ещё не боитесь меня?

Несколько секунд Кафу молчал, словно думал над чем-то, а потом ещё раз отрицательно мотнул головой, добавив:

— Нет, всё ещё не боюсь, если бы вы желали мне зла, то могли бы вцепиться в глотку, и уж тем более не стали бы меня спасать. Что касается крови, то в больничном крыле есть морозильная камера, где хранится донорская кровь и плазма. Я мог бы принести для вас несколько ёмкостей.

— Вы, в самом деле, сделаете это для меня? — несколько настороженно спросил Алхимик.

— Просто подождите меня здесь, — твёрдо произнёс Кафу и покинул комнату так же быстро, как и оказался в ней ранее.

Пробираться назад в лазарет, где хранилась нужная ему субстанция, было делом не из лёгких. Писателю чудились удлиняющиеся тени на стенах, и всё чаще накатывала удушливая волна опасения о возможном появлении доктора Мори, предосудительно смотрящего на своего горе-ученика, докатившегося до заимствования донорской крови. Но, несмотря на все страхи и переживания, объявшие сердце Кафу, им не было суждено перебороть то огромное, неодолимое желание помочь Алхимику, хоть как-то отплатив своему спасителю. Заполучив несколько полиэтиленовых ёмкостей, наполненных красной жидкостью и подвешенных на крючках в специальном холодильнике, Кафу собрал их в контейнер, найденный в той же комнате, и вскоре вернулся вниз.

Алхимик всё ещё находился в своём кабинете, когда дверь вновь открылась, а запыхавшийся от стольких забегов по библиотеке Кафу водрузил свою драгоценную ношу на стол, предварительно раскрыв крышку.

— Вы не перестаёте меня удивлять, — мягко произнёс Алхимик, когда длинный коготь подцепил один из пластиковых мешков. Янтарные глаза несколько секунд с интересом смотрели на это чудо прогресса, пока демон не вернул кровь на место. — Но такого количества мне будет мало…

— Тогда... — Кафу откровенно растерялся, не представляя, где можно в столь позднее время суток добыть ещё больше человеческой крови, кроме как… — тогда я мог бы дать вам свою?

— Как вы это себе представляете? — казалось, ситуация всё больше забавляет Алхимика, ведь улыбку на тёмных губах он уже не скрывал, — мне прокусить вашу тонкую кожу и пить кровь с ранок на шее, подобно жаждущему вампиру?

— Нет, — на глаза писателя попался острый канцлерский нож. Обычно им открывали корреспонденцию, но Кафу не колеблясь обхватил рукоять. Тонкие пальцы почти ласково накрыли его ладонь, не дав сделать решающего надреза, и Алхимик покачал головой.

— Не нужно себя увечить ради меня. Не беспокойтесь, вскоре я приду в норму и сам смогу найти для себя то, что восстановит мои силы. Отнесите кровь назад в лазарет. Мы ведь не хотим лишних проблем для вашего учителя, да и в замороженном виде она принесла бы больше вреда, чем пользы.

— Хорошо, господин Алхимик. Вот только жаль, что я вам совсем не помог, — Кафу накрыл принесённое крышкой и уже собирался уходить, когда фраза демона заставила его остановиться и улыбнуться в ответ.

— О, вы мне помогли. И Кафу... зовите меня Мефистофель.

Впервые за несколько дней декабрь порадовал своей погодой и косматые, похожие на сахарную вату тучи, большую часть времени застилающие небо, укрыли землю сверкающим белым полотном. Пушистые хлопья снега кружились на ветру, оседая на крыше здания библиотеки, и падали вниз, пока мороз рисовал дивные узоры на гладкой поверхности широких окон. Ниими с Миядзавой уже давно были на ногах, упрашивая остальных поиграть с ними в снежки и слепить снеговика, а когда не нашли ни одного желающего, вприпрыжку выбежали во двор, топая подошвами аккуратных сапог по нетронутой никем белоснежной поверхности.

— Гляди, Заведующий что-то несёт, — Ниими потянул сосредоточено вылепливающего овальный снежный ком друга за рукав, призывая обратить внимание на одиноко бредущего по вычищенной дорожке человека. Не узнать в этой довольно внушительной фигуре Заведующего было практически невозможно. В одной из рук он, совершенно не напрягаясь, нёс собранный и довольно громоздкий штатив, другой же крепко сжимал ремешок небольшой сумки.

— Господин Заведующий, а что это у вас такое? — не выдержал Миядзава, когда мужчина поравнялся с ними, намереваясь добраться до парадного входа и пройти в тёплое помещение главного зала.

— Ох, ребята, какие вы любопытные, всё вам надо знать, — Заведующий отряхнул от снега косматую голову и, намеренно выдержав паузу, взглянул на пытливые лица мальчишек. — Но, так и быть, расскажу вам одним из первых. Сегодня мы будем делать общее фото. Так что, кое-кому, всё-таки, стоит вернуться в библиотеку и подождать меня там, пока я настрою фотоаппарат.

Мальчишки переглянулись и, не сговариваясь, кивнули, радостно побежав назад, чтобы принести благую весть о будущем мероприятии каждому из литераторов. До Нового Года оставались считанные недели, и внутри здания уже царило приподнятое настроение близящегося праздника.

Большая часть из авторов всё чаще устраивалась в уютной и довольно вместительной гостиной, где тёплое пламя камина и мягкие кресла настраивали на неторопливую беседу. Вот и сейчас, памятуя об этой традиции, ребята, успевшие подобно маленьким зимним вихрям пронестись по библиотеке, закончили свой путь именно в этой просторной комнате.

— Заведующий собирается сфотографировать нас всех в главном зале! — выпалил Миядзава, открывая дверь и, весьма довольный собой, стянул зимнюю шапку, скрывающую его рыжую шевелюру. Запыхавшихся вестников усадили рядом с огнём, а после каждому налили большую кружку ароматного горячего шоколада.

— Хм, а он не сказал, когда это произойдёт? — Ацуши поправил очки и мельком взглянул на стрелки продолговатых напольных часов, мерно отсчитывающих свой ход.

— Не-а, — Ниими устроил свой рюкзак в виде лисы рядом с собой на софе и только после этого отпил глоток излюбленного напитка. — Но он говорил, что ему надо настроить фотоаппарат.

— Значит, после его настройки и должна проводиться съёмка, — подытожил Ацуши, вновь усаживаясь на софу рядом с Хори Тацуо, который сосредоточенно читал небольшой сборник стихов Верлена. Чуть поодаль Танидзаки Дзъюнитиро и Эдогава Рампо играли продолжительную партию в шахматы, не принимая слишком живого участия в дискуссии о фотографиях.

— Шах и мат, господин Танидзаки, — всё в той же шутовской манере произнёс Эдогава и лёгким движением руки столкнул с клетки белого короля. Его чёрные фигуры почти окружили остатки пешек противника и, несмотря на яростные попытки Танидзаки отыграться, он раз за разом проигрывал блестящему уму мастера японского детектива. — Ещё партию?

— Нет, — капризно поджав губы, его собеседник опёрся о спинку широкого кресла и вздохнул. — Вынужден признать своё поражение, но... учтите, Эдогава, в иных играх я мог бы одержать безоговорочную победу.

В томном взгляде Танидзаки блеснули игривые искорки, однако вскоре он сменил столь щекотливую тему на вполне невинный вопрос.

— Так что там с фотографиями? Кажется, мне стоит сказать об этом учителю Кафу, если только двое наших гонцов ещё не успели сделать этого до меня.

— Господин Нагаи вновь находится у Алхимика в кабинете. Туда мы ещё не заходили, — произнёс Миядзава, потянувшись к аппетитному печенью в виде шестерёнок, красиво уложенному в трёхъярусную вазочку на столе.

Несколько мгновений он, не скрывая удовольствия, откусывал кусочек за кусочком, а когда съел большую часть, произнёс:

— Как думаете, объектив вообще способен запечатлеть нашего Алхимика?

— Ах, а мне казалось гипотеза о вампиризме начальства уже давно уступила место более свежей теории об оборотничестве, — Эдогава скрыл улыбку за широким воротом плаща и озорно сощурил пронзительно синие глаза. — В любом случае следует наведаться к нему и возвестить о предстоящем фото. А, может быть, вы боитесь, ребята?

Не принять такого откровенного вызова мальчишкам не позволила гордость, и, прихватив в дорогу ещё несколько печений-шестереней, оба вскоре зашагали по коридору к тому таинственному кабинету, который ещё несколько месяцев назад обходили десятой дорогой.

— А если его там нет? — тихо поинтересовался Ниими, стоило им в нерешительности замереть подле двери. Он крепче перехватил своего лисёнка, не расставаясь с игрушкой ни на секунду, и выжидательно глянул на более уверенного в собственных силах Миядзаву.

— Сейчас и узнаем, — тот несколько раз постучал по гладкой деревянной поверхности, пока в приоткрывшемся проёме не показался Нагаи Кафу. Вид его был куда более цветущим, чем после недавнего возвращения из проклятой книги. Казалось, что все те страхи и тревоги, сковывающие сердце ранее, он оставил за невидимой гранью, разделяющей реальность и тусклый мир почерневших произведений.

— Вы что-то хотели, господа? — с улыбкой спросил Кафу, сделав шаг навстречу и прикрывая за собой дверь, словно никого не хотел пускать в вверенные ему владения.

— Заведующий говорил, что сегодня собирается проводить фотосъёмку и хочет запечатлеть нас всех, поэтому... мы решили сказать об этом господину Алхимику и вам, — робко подал голос Ниими. При виде приветливого лица Кафу он заметно расслабился, прекратив настолько крепко обнимать свою верную игрушку.

— Вот как, что ж, спасибо за столь оперативно переданную новость. Я скажу об этом Алхимику, однако, Заведующему стоит передать, чтобы сегодня его не ждал. Наш уважаемый Алхимик неважно себя чувствует, так что большая часть вестей приходит к нему через меня.

— А вы придёте?

— О, возможно, но в случае чего лучше начинать без меня, — попрощавшись с мальчишками, Кафу зашёл в погружённую в полумрак комнату, предварительно закрыв её на ключ.

Как оказалось, Мефистофель очень тонко ощущал малейшие изменения, влияющие на разные планы бытия, и даже здесь, в далёкой Японии, в преддверии католического рождества не мог противиться накатывающей усталости и дискомфорту. Писатель честно пытался сберечь чужую тайну и на время свести контакты Мефистофеля с другими людьми к минимуму. Не всякий литератор, пусть и самый понимающий, мог спокойно, без истерик, оценить демоническую форму Алхимика на фоне борьбы с искаженцами. От этих мыслей Кафу оторвал мягкий голос Мефистофеля, сидевшего за рабочим столом. Демон приоткрыл усталые золотистые глаза и со вздохом произнёс:

— Почему вы не пошли с ними? Разве не желаете приобщиться ко всему этому и быть частью коллектива?

— Вы же читали мою биографию? Я старый отшельник, и мне вполне комфортно здесь, с вами. Сфотографироваться я ещё успею, тем более, что такое чудо техники есть и у меня.

— Вы умеете фотографировать? — улыбка коснулась тёмных губ, и Кафу в который раз словил себя на мысли, что находит компанию Мефистофеля приятной. За время после того злополучного искажения они, совершенно того не замечая, успели сблизиться, а подобные вечерние беседы стали скорее традицией, чем исключением из правил.

— Да, умею. В прошлой жизни мне нравилось это занятие... если желаете, то могу сфотографировать и вас.

— Не откажусь от такого предложения, раз вы выступите в роли фотографа.

* * *

Когда Кафу вернулся с небольшим, полупрофессиональным фотоаппаратом и штативом, любезно одолженным у Заведующего, Мефистофель смог скрыть широкие крылья и подняться со своего места. С любопытством он рассматривал то, как Кафу возится с аппаратурой и включает в кабинете свет, как его пальцы уверенными движениями касаются кнопок и замирают на гладкой поверхности фотоаппарата. Понадобилось несколько щелчков затвора, дабы закончить эту небольшую процедуру, но Мефистофель не спешил сходить со своего места рядом с книжным шкафом из красного дерева.

— Сфотографируйтесь со мной, господин Кафу. В вашем чудо-фотоаппарате ведь есть то... что люди называют таймером?

— Есть, конечно, но зачем вам это?

— Быть может, я становлюсь сентиментальным, подойдите.

Кафу ещё несколько мгновений настраивал фокус, после этого задержку спуска затвора и наконец встал рядом с Мефистофелем, слегка склонив голову. Длинные когтистые пальцы демона сомкнулись на его ладони почти перед самым звуковым сигналом, возвещающим о конце съёмки.

— Пусть это воспоминание останется не только в наших сердцах, — шепнул Мефистофель и на этот раз коснулся ладони Кафу своими губами.