Жизнь с чистого листа (джен)

Иногда Эмбер ложится в постель с Хаусом.

Она так устала. Устала от этого постоянного остекленевшего взгляда Уилсона.

Устала чувствовать себя виновной неизвестно в чём.

Ведь каждый раз, глядя в глаза Уилсона, она читает в них немой вопрос: "А стоило ли?"

Стоило ли рисковать жизнью друга ради жизни своей девушки?

Уилсон не может видеть Хауса в таком состоянии. Целыми днями он топит своё горе в вине. Горе, вину, тоску, обиду и боль...

В вине, виски, коньяке и в чём только можно.

Он редко появляется теперь в Принстон-Плэйнсборо. Эмбер же пришлось уйти с работы, потому что сам Уилсон не в состоянии заботиться о Хаусе. Хотя изначально идея забрать Хауса к ним домой принадлежала именно Уилсону. Эмбер в то время лежала в отделении хирургии.

Но оказалось, что Уилсон не готов столкнуться с реальностью. Он не может видеть, что стало с Хаусом — и теперь он целыми днями, запершись в своей комнате, плачет, пьёт и рвет на себе волосы.

Глубокая стимуляция, которой подвергся Хаус и которая спасла жизнь Эмбер, уничтожила мозг Хауса. Или "перезагрузила"? — до уровня годовалого ребёнка… Короче говоря, никто не может толком объяснить, что с ним случилось, но, разумеется, "нам всем надо верить, ждать и надеяться на лучшее".

А на плечи Эмбер легла забота заново учить его ходить, говорить и даже узнавать их с Уилсоном.

Уилсон же, понятное дело, не может смотреть в голубые глаза друга, чтобы не разрыдаться. Помощи от него никакой.

Хорошо еще, Хаус каким-то чудом помнит имя Уилсона. Эмбер же то и дело приходится его поправлять. Чаще всего она у него Кэмерон, иногда Кадди, а один раз он назвал её Стейси.

Чего бы она ни отдала, лишь бы снова услышать в свой адрес "Беспощадная Стерва"...

* * *

Работу ей пришлось оставить, потому что, возвращаясь домой из больницы, она нередко заставала такую картину: пьяный Уилсон валяется в отключке, а Хаус сидит и со стоном держится за бедро, потому что некому дать ему обезболивающее.

Она целыми днями занималась с ним, не покладая рук. И — как ни трудно было в это поверить, — но первые достижения стали появляться уже через полгода занятий. Прогресс шел едва заметно, тяжело, медленно, но все же это был прогресс. Так прорезывается зуб мудрости — постепенно, с трудом и болью, но всё-таки прорезывается.

Она учила его играть в настольные игры. В тот день, когда он впервые обыграл ее, она расплакалась. Она не помнила, когда плакала последний раз, а этот день она помнит. Помнит тёплые слёзы на своем лице.

Она хотела пойти и позвать Уилсона, чтобы показать ему, чего они достигли, но передумала. Он и так уже сердился на неё и не верил, что от Хауса можно добиться каких-то успехов, и даже велел ей не мучить его напрасно.

Помимо Хауса, ей приходилось нести заботу и о об Уилсоне — то есть напоминать ему, чтобы он поел, лёг спать и всё прочее.

Иной раз приходилось отнимать бутылку и кричать на него: "Господи, ты же врач! Ты же должен знать, до чего можешь довести себя этим!" — и видеть в ответ лишь стеклянный взгляд.

Иногда он грубил ей в ответ. Иногда только молча пожимал плечами.

* * *

Каждый месяц по адресу хозяина квартиры, которую снимала Эмбер, неизменно приходил чек. Каждый чек был подписан доктором Л. Кадди.

* * *

Она видит, что Хаус, как ребёнок, пугается вида Уилсона, когда тот, пьяный, неопрятный, с всклокоченными волосами, заходит в комнату и диким, пристальным взором всматривается в лицо лучшего друга.

Уилсон видит, что Хаус боится, и думает, что это Эмбер довела его до такого состояния. Если бы Уилсон знал, насколько легче им становится, когда его нет дома и они остаются вдвоём…

Ей не хватает духу сказать ему, как он изменился за последний год, как ужасно выглядит, как постарел. Она думает, что, будь Хаус здоров, он был бы в ужасе от того, что произошло с его другом, не меньше, чем Уилсон сейчас — от вида Хауса.

И когда Уилсон бывает в особенно тяжёлом состоянии, или сам Хаус по какому-то поводу испытывает тревогу, когда бывший великий диагност потерянно ищет взглядом кого-то, кто может его защитить и спасти, Эмбер ложится к нему в постель, обнимает его, прижимает к себе и шепчет: "Всё хорошо… Я здесь, с тобой. Я никому не дам обидеть тебя. С тобой ничего не случится".

Ах, как ей хочется верить, что она и в самом деле сможет защитить его от любых бед.

* * *

Так прошло восемь месяцев — после процедуры над мозгом Хауса, после катастрофы, после всего, что случилось. Как-то раз Эмбер пошла в магазин за продуктами.

Вернувшись домой, она обнаружила Уилсона лежащим на полу без сознания. Рядом с ним валялась пустая баночка из-под таблеток.

Она хватается за телефон, набирает номер, чтобы вызвать "скорую помощь", и в это время видит лицо Хауса, видит, как его губы шевелятся, как при замедленной съёмке — и время вокруг словно останавливается, она больше ничего не видит, не слышит, пытаясь понять, что за слова он произносит, пока наконец до неё не доходит, что Хаус объясняет ей, какой препарат принял Уилсон, и какими средствами его можно спасти.

Она едва помнит, как вкалывала Уилсону лекарство в вену; помнит, как тряслись, ходили ходуном руки и слезы заливали глаза, мешая попасть. Едва помнит, как приехала "скорая помощь".

Через четыре дня Уилсона выписали из больницы.

* * *

Когда Форман предложил Эмбер вернуться на работу в команду, она согласилась сразу. Он очень удивился этому. Никто из них не видел её уже несколько месяцев.

И когда наступает её первый рабочий день, на пороге ординаторской они появляются вдвоем с Хаусом. Он опирается на ее плечо, она несет его трость.

Никто из команды не говорит ни слова, пока она подводит его к столу, усаживает рядом с Форманом и садится около него сама.

Форман молча встаёт и начинает писать на доске: "Ушиб грудной клетки. Проблемы с глотанием".

— Может быть… — начинает Хаус. Но, произнеся эти первые слова, дальше он может вытолкнуть из себя только сдавленное "А… а…" и оглядывается на Эмбер, беспомощно стискивая её руку.

— Ахалазия, — заканчивает она за него.

— Или бол… Б-б…

— Болезнь Шагаса?

— Быстро сделать анализы на Шагаса и рентген, — приказывает Форман остальной команде. Повернувшись к двери, чтобы пойти вместе с ними, он вдруг замечает Уилсона.

Уилсон стоит за стеклом двери и внимательно прислушивается к тому, что происходит в ординаторской. И когда он слышит вынесенный вердикт, что-то наподобие радостной и виноватой улыбки трогает губы онколога.

— Похоже, мы получили двоих врачей вместо одного, — замечает Тринадцатая, когда они выходят в коридор.

— Троих, — тихо, но твердо поправляет её Катнер. — Вместо одного мы получили троих врачей.