Незаконченное дело (гет)

Она украдкой бросает взгляд на пуффендуйский стол. Ищет его глазами, а когда не находит, сглатывает ком в горле. Уже в который раз. Как будто что-то изменится. Глупо. Она продолжает надеяться, что реальность окажется всего лишь пугающим сном, галлюцинацией, игрой подсознания, да хоть первым признаком шизофрении, но не правдой.

Седрика больше нет.

Она пытается ущипнуть себя посильнее, но Мариэтта перехватывает ее руку и стискивает ладонь.

— Ты должна продолжать жить, — тихо-тихо шепчет на ухо. — Он бы этого хотел.

Чжоу фыркает.

Почему каждому просто необходимо сказать ей, что делать? Почему они настолько быстро забывают Седрика? Почему ведут себя так, словно ничего и не было? Прошло ведь всего... Сколько? Чжоу не помнит. Она пытается посчитать, сбивается, начинает заново, но картинка все равно не складывается. Похоже, она слишком отдалилась от мира, чтобы уследить за временем. Чжоу попросту потеряла точку отсчета, а Седрика нет рядом, чтобы чуть приобнять, улыбнуться и перелистнуть календарь на нужный день.

Больно.

— Мы начинаем наш пир в честь Хэллоуина, — доносится до ее слуха голос Дамблдора, и она еле сдерживается, чтобы не вскочить и не закричать на весь Большой зал.

В этот день все началось: Седрик сделал первый шаг к смерти. Какой осел выдумал Турнир Трех Волшебников? И почему не на пару лет позже? Дамблдор должен был отказаться! К черту международное магическое сотрудничество, когда на кону жизни, когда опасность витает в воздухе и ощущается кожей!

Чжоу глубоко вздыхает и прикрывает глаза.

Злость ни к чему не приведет. Никогда ни приводит.

Горько.

Она окончательно теряет ориентиры. Гвалт сбивает с толку, заползает в уши, пробирается в голову и стучит в висках. Как же громко и бестолково. Чему они радуются?

«Раньше и ты радовалась», — напоминает ей голос с интонацией, подозрительно похожей на Дамблдора.

Она даже поднимает на него взгляд и успевает заметить, как он отворачивается с легкой ухмылкой. Нет, он бы не стал: легилименция запрещена, да и Чжоу далеко не любимая студентка, лишь одна из многих. Очередная иллюзия, которой удобно оправдывать непонятное, а возможно попытка снова стать нормальной, вот только не получается. Чжоу снова и снова возвращается к моменту, когда мир остановился, и не в силах запустить его обратно, словно боится, что дальше ничего нет.

Безысходность.

Мимо проплывает тыква, подмигивает ей, зловеще скаля вырезанные зубы. Жутко и сюрреалистично, но уже не трогает. В голове будто щелкает: в Хэллоуин граница между живыми и мертвыми истончается, а что если... Ей явился бы дух Седрика? Может, если бы она с ним поговорила, ей стало бы легче, она смогла бы его отпустить?

— Я уже думал, ты не попросишь, — раздается за ее спиной, и Чжоу резко разворачивается, едва не упав с лавки.

Слова застревают в горле, она сипло хрипит и откашливается, пока бестелесный прозрачный Седрик улыбается, глядя на нее. Он переливается в отсветах многочисленных свечей. Чжоу бы подумала, что это красиво, если бы перед ней парил не Седрик.

— Как? — только и получается выдавить из себя.

— У меня осталось незаконченное дело — ты, — спокойно поясняет он. — Но я не мог показаться, пока ты не позовешь. По ту сторону правил даже больше, чем по эту, — добавляет, отвечая на ее немой вопрос.

— Все это время?.. — выдыхает она еле слышно. Седрик только кивает, светло улыбаясь. — Если бы я знала...

— Не надо, — прерывает он и дотрагивается до ее ладоней. Чжоу ощущает бегущий по коже холодок, от чего волосы на руках встают дыбом. — Ты и не должна была даже догадываться. Я просто хотел убедиться, что ты пережила мою смерть, не закрылась и не превратилась в Плаксу Миртл, — он усмехается уголком губ, от чего у Чжоу подкашиваются ноги, хоть она и сидит. Седрик именно такой, каким она его помнит, и от этого еще больнее.

— Прости, что разочаровала, — откликается она. — У меня не получается.

— Нужно время, — спокойно возражает он, — и люди рядом. Не отталкивай их, впусти. Сначала будет утомительно, но потом станет легче, — он гладит ее по волосам, а Чжоу вздрагивает: ей кажется, будто она даже чувствует это прикосновение. — Общайся, смейся, читай. — Седрик начинает удаляться и постепенно исчезать. Чжоу протягивает к нему руку, пытается ухватиться, но он только качает головой. — Будь собой, милая, и тогда я буду спокоен.

Она слышит улюлюканье где-то на заднем плане, вероятно, даже смех над ней, но Чжоу все равно. Слизеринцы всегда потешаются над чужим горем, к их издевкам она уже привыкла и перестала обращать внимание. Когда-то и Малфою это аукнется самым неожиданным образом, впрочем ей плевать. Единственно важно то, что Седрик ее оберегает от себя же самой, переживает и не уходит. И вдруг она понимает, что держит его от того, чтобы уйти туда, где он должен быть, где наверняка лучше. Ведь разве может быть что-то хуже того, чтобы находиться рядом с близкими, и не говорить с ними, не прикасаться, не улыбаться?

Эгоистка!

Чжоу настолько погрузилась в горе, абсолютно не задумываясь, что не только она потеряла Седрика. Родителям куда тяжелее, а Гарри наверняка винит себя в его смерти, пуффендуйцы уже не выглядят такими доброжелательными, как раньше. Она оглядывает Большой зал другими глазами, будто просыпается, и не узнает его. Люди другие, предчувствие опасности отражается на лицах, даже тыквы и свечи кажутся мрачнее и тусклее, чем обычно. Жизнь проходила мимо, а Чжоу и не замечала. Пока не увидела мертвого Седрика. Жестокая ирония, необходимая, чтобы она наконец очнулась.

Чжоу тянется к тыквенному пирогу, когда сталкивается взглядом с Дамблдором. Тот мягко смотрит на нее, похоже, улыбается в усы, и вдруг подмигивает настолько мимолетно, что она почти уверена: померещилось.

«Только мы решаем для себя, что реально, а что выдумка», — снова всплывает в мыслях не то внутренний, не то Дамблдора голос, и на этот раз Чжоу не сомневается: в Хогвартсе и впрямь любой получит помощь, даже если не просит, но отчаянно нуждается, пусть и сам не осознает.