До тысячи слов (джен)

Каждую ночь потолок в его комнате превращался в звёздное небо, белые стены неизменно рассыпались в пыль. Франкенштейн, только сомкнувший глаза, был вынужден снова их открыть, всматриваясь в ярко блестящие звёзды, и, как всегда, не находя ни одного знакомого созвездия. Он знал это место и ненавидел его. Ненавидел его с детства, с самого первого раза, как только очнулся здесь. Вместо кровати под ним была холодная земля, поросшая высокой травой. Упираясь локтями в мягкую почву, он поднимается на ноги. В этом месте никогда ничего не менялось. Здесь не было ощущения времени, здесь всегда безлунная ночь и гробовая тишина. Франкенштейн остаётся неподвижно стоять. Спустя сотни ночей, проведенных здесь, — эта первая, когда он решает ничего не делать. Всякий раз, что бы он ни предпринимал — исход был одинаков…

* * *

Впервые он попал сюда в пять лет, воспоминания были размыты, время истончило их почти до прозрачности. Однако страх, сковавший Франкенштейна тогда, подсознание хранило так же заботливо, как хранит все особенно яркие мгновения короткой человеческой жизни. В тот раз Франкенштейн бежал, бежал не оглядываясь. Высокие стебли травы были вровень с его ростом, маленькими ручонками он разводил их в стороны, расчищая себе дорогу и не обращая внимания на тонкие порезы. Но сколько бы Франкенштейн ни бежал, он все время оказывался на краю пропасти. А вдалеке, за обрывом, была все такая же непроглядная тьма. Он всматривался в нее глазами, полными слёз и отчаяния. Не в силах что-либо изменить. Он помнил, как чья-то теплая ладонь легла на плечо, и он поднял заплаканное лицо вверх — это был первый раз, когда он смотрел в алые глаза своей смерти. У смерти был запах миндаля и сладкий приторный вкус шоколада.

* * *

Франкенштейн содрогнулся и отогнал воспоминания прочь. Он не шелохнулся, когда его плеч коснулись теперь уже знакомые руки, лишь крепко зажмурил глаза. Сегодня его смерть была милостива к нему, сегодня он мог не видеть ее сверкающий алым взгляд. В ноздри ударил резкий миндальный аромат, губ коснулись чужие губы. Вкус шоколада всегда был его последним воспоминанием.

Он и вечность, как единое целое, живут рука об руку, не считая тысячелетий. В солнечные дни он находит этот мир ласковым и теплым, жаркое лето с ароматом выжженной травы и стрекотом цикад делает его дни не такими тихими, как, например, зимние вечера. Он стоит у открытого окна, наслаждаясь лёгким ветерком, что играючи колышет занавески и его идеально уложенные черные волосы. Он пристально вглядывается в тот клочок мира, что позволяет ему видеть оконная рама, но ему хватает и этого. Все, что находится по ту сторону, является живым и не остаётся неизменным — так способен видеть только он. Сегодня он наблюдает за стрекозами, смотрит, как переливаются от зелёного к фиолетовому их прозрачные тонкие крылышки. Эти забавные насекомые обычно обитают у воды, а потому их нередко можно увидеть у пруда, что синей гладью отражает солнце и лес. Он наблюдает за тем, как они суетятся, перелетая с места на место, и невольно задумывается об их схожести с людьми — он во многом видит отражение человечества. Он также знает, что с наступлением ночи некоторые из них станут едой для птиц или пауков, притом, что сами стрекозы являются хищниками, поедающими более мелких насекомых. Откуда ему это известно, он и сам не знает или не помнит, но отчётливо продолжает проводить параллели.

Он был создан первым...

Другие постоянно задают ему один и тот же вопрос: «Почему ты смотришь на мир из окна, вместо того, чтобы выйти и прикоснуться?». Тот, кто задал этот вопрос первым, давно ушел из его памяти, как и многие другие после. Все, что он мог — это ловить их ускользающие образы, но и сам не помнит, зачем он за них цепляется. Он порой забывает, как звучит его голос, хотя держит в голове чужие ассоциации, которые заставляют его вспомнить, как улыбаться, потому что и это он время от времени забывает. Его редкие «гости» никогда надолго не задерживаются, он никогда не винит их в неэтичности и неэлегантности поведения. Не ставит в упрёк повисшее в воздухе давящее молчание. Он всегда смотрит в глаза и всегда ловит в них одни и те же чувства и эмоции, что, казалось, врастают в каждого, кто хоть раз имел возможность взглянуть на него. Там всегда были обожание и страх. Такие визиты начинаются приветствием и оканчиваются прощанием, а весь разговор состоит из тишины. Он знает, что плохой собеседник, но это необходимость. Его воля удерживать свою волю.

Весь мир и так для него — если он пожелает, то сотрёт все границы...

Он любит летние ночи, почти так же сильно, как солнечные дни. Он любит ясное ночное небо, усеянное миллиардами звёзд. Когда он смотрит на них, они кажутся ему холодными, но он все ещё тот же и знает, что это не так. Те звёзды, что видны из его окна, он давным-давно сосчитал. И каждое столетие он возвращается к этому занятию снова. У него нет точной уверенности, но он думает, что звёзды — это его личное время. Что когда-нибудь на небе останется только одна звезда, и ему нужно только дождаться, когда она сорвётся со своего места и потухнет навсегда. И в тот же миг он сделает свой последний вздох. Он надеется на это.

А потом приходит день, и он говорит своё имя, отмечая для себя странность его звучания. Пожалуй, сейчас он говорит своё имя впервые для того, чтобы представиться.

Кадис Этрама ди Райзел.

С последним сорвавшимся звуком он забывает о звёздах.

Быть сильным — его основная задача...

Кровь — это то, что делает людей живыми и тёплыми. Благодаря сердцу густая алая жидкость непрерывно циркулирует по венам и артериям, наполняя человека жизнью. Если прислушаться, то биение сердца чем-то напоминает тиканье часов, оно словно бы отсчитывает данное на эту самую жизнь время. Как и любое живое существо на этой земле, каждый имеет свой отведенный отрезок времени — у кого-то он достигает ста лет, а кто-то погибает, не успев покинуть утробу матери.

Франкенштейн всегда имел цель, ради которой хотел задержаться в этом мире как можно дольше. Он стремился к познанию и обретению силы не для удовлетворения собственных амбиций, а для защиты тех, кто этого никогда не оценит. Тем не менее, невзирая на осуждение со стороны себе подобных, однажды человек смог обвести вокруг пальца саму смерть. С тех пор его мир раскололся на «до» и «после».

* * *

Сила… Для человека это возможность выжить. Однако в стремлении стать сильнее нет никого страшнее людей. Методы, которыми человечество добивается силы, зачастую противоречат тому, что сами же люди называют моралью. На этот счёт у них есть удобное высказывание: «Цель оправдывает средства».

Так, в погоне за очередным достижением, Франкенштейн обрёл то, к чему отчаянно стремился, но это так и не принесло ему долгожданного успокоения. Напротив, то, что создавалось людьми, и то, что он посчитал правильным отнять у них — несло в себе хаос неупокоенных душ и невероятную разрушительную мощь. Человек считал себя ответственным за детище, порожденное его знаниями.

С первым прикосновением к Темному Копью его жизнь наполнилась тысячами других жизней, а сам он обратился в бегство от тех, кого хотел защитить. Его мир перевернулся и будто бы ожил, наполняясь непрестанным гулом чужих голосов. Это враз сделало его кровь темнее безлунной ночи — тогда Франкенштейн навсегда потерял покой. Или думал, что навсегда…

* * *

Риск — это старый приятель человека, вместе они дали отпор смерти, вместе они обрели силу. Это ни с чем не сравнимое чувство опасности, ходьба по краю пропасти — всё это могло сойти за отчаяние. Однако Франкенштейн всегда привык быть честным с собой. Его новый мрачный сожитель, разделивший с ним тело и всегда безрезультатно пытавшийся захватить его душу, лишь добавлял ему ещё капельку безрассудности.

С течением всё такого же привередливого времени он научился жить бок о бок со своим мерзким (возлюбленным) оружием. Потому, когда Франкенштейн решился действовать, дальнейший исход его уже никак не волновал. Лишь гулко стучащее сердце, разгоняющее адреналин в крови, выдавало его волнение. Франкенштейн знал, что там, на том острове, его часы могли остановиться. Не привыкший отступать, он широко улыбнулся и двинулся вперед. В тот день его мир был исполнен какой-то безумной радости…

* * *

Боль — это доказательство жизни и неизбежная ее составляющая. У нее, как и у многих других чувств, есть не одна ипостась. В его жизни самое частое проявление боли имело физический характер. Когда человек направлялся на остров с готовностью встретить ту барышню, от которой успешно избавился еще несколько веков назад, он никак не ожидал, что сработают рефлексы и инстинкт самосохранения одержит верх.

Вынужденный в очередной раз спасаться бегством, израненный, Франкенштейн, сам не ожидая, положил начало тому, во что никогда не верил. Своё спасение он нашел там, куда пришёл с намерением убивать. Впервые его сердце замерло, а время остановилось. Несколько долгих секунд он смотрел в глаза цвета спелой вишни, ещё не осознавая того, что его мир в очередной раз пошатнулся.

* * *

Вера — это одна из основ существования человечества. Её понятие, казалось бы, столь же древнее, как само человечество. Однако люди сами создали для себя богов, поэтому Франкенштейн был далёк от этого, отдав предпочтение науке и здравому смыслу. Но все это было ровно до того часа, когда человек решился добровольно вручить свою душу, подливая темную кровь в чай, существу невероятной силы, в надежде на то, что его примут и во второй раз.

Ироничные подначивания от своего назойливого соседа по телу он игнорировал. Таков был выбор Франкенштейна, и отступать было не в его правилах. Колени легко коснулись пола, и он самозабвенно поцеловал протянутую ему ладонь. Из тонкого пореза на запястьи струйками стекала кровь. Он плавным движением провел языком от самых кончиков пальцев, наслаждаясь жизнью, которой делился с ним тот, кого теперь до скончания веков человек будет звать своим Мастером.

Отсчёт времени для него начался сначала, и Франкенштейн слышал единый стук двух сердец, чувствуя, как что-то неразрывное теперь связывает их, словно тонкая нить. Он ступил в новый мир, созданный только для них двоих, забывая о том, что у него был мир «до».

С приходом весны, Франкенштейн чаще покидает стены замка. Стоит только пригреть апрельскому солнцу, как его сад на заднем дворе оживает. Вот уже пятьдесят лет, как Франкенштейн занимается садоводством. Он выращивает фруктовые деревья и цветы. Хоть человек и не любит грязь, он не боится испачкаться ведь то, что он получает в итоге — радует его Мастера. Именно Мастер дал понять Франкенштейну, что человек способен не только разрушать, но и созидать прекрасное прямиком из грязи.

Сквозь начавший таять снег, первыми к теплому весеннему солнцу тянутся подснежники, что ковром разрастаются меж абрикосовых деревьев. Каждую весну, Франкенштейн надеется на раннее тепло ведь абрикос также зацветает первым. И тогда он срезает несколько цветущих ветвей комбинируя их с первыми цветами, чтобы отнести получившийся букет в комнату Мастера. Пожалуй с первого раза Франкенштейн возвел это в негласный обычай: он приносит за собой весну со сладко-морозным ароматом, а Мастер оставляет свое привычное место, чтобы переместиться в другую часть дома. Теперь начиная со времени первого цветения, Мастер наслаждается открывшимся видом из огромного окна величиной во всю стену.

Франкенштейн постоянно приносит Мастеру свежие цветы, Когда расцветают вишни и сливы, его букет становится еще больше и красивее. Он чередует ветви с белыми цветами шафрана и ландыша. А ближе к концу мая комната наполняется стойким, но ненавязчиво-легким запахом белой сирени. Человек находит утешение в своем занятии, раскрывая свой потенциал, но в какой-то степени замыкаясь в хрупком мире. В очередной раз демонстрируя своим упорством простоту в достижении совершенства, на которое только способна природа. Франкенштейн понимает, что пытается убежать, от правды, с которой давно смирился. И в противовес побегу, утверждаясь в самом себе окончательно, он ставит в холодную воду охапку одуряюще пахнущих белых пионов.

Когда его глаза встречается с глазами Мастера, он не отводит взгляд в сторону. Про себя Франкенштейн отмечает, что глаза Мастера точь-в-точь цвета спелых вишен, что лежат в доверху наполненной корзине, которую он держит в руках. Человек не решается первым нарушить молчание, потому что знает — в том нет необходимости. Никакими словами нельзя скрыть или описать то, что сейчас твориться у Франкенштейна внутри. И он благодарен, тому что Мастер молча принимает его заботу, пусть и выраженную через столь запутанные действия. Франкенштейн все еще молчит, кланяется и уходит обратно, ведь только занимаясь делом он продолжает оставаться собой.

Франкенштейну не нравятся лилии, вернее ему не нравится их излишне насыщенный приторно-сладкий аромат и оранжевая пыльца, от которой сложно избавиться. Тем не менее в его саду и для этих цветов есть место. Лилии нравятся Мастеру. Однако человек никогда не срезает их, оправдываясь перед собой недостаточной изящностью цветка. Поэтому вместо лилий, он приносит белые розы, предпочитая ранить руки и загонять под кожу колючки. Потому что так Франкенштейн выражает свою волю, и ему достаточно того, что Мастер принимает его выбор считая достойным.

Август пахнет высохшей травой и приближающейся осенью. Георгины не пахнут вообще. Франкенштейн считает, что сажать их было ошибкой, однако не настолько весомой, чтобы отказаться от самовыражения. Даже здесь он чувствует на себе внимательный взгляд Мастера, но продолжает усердно работать, готовясь к грядущим холодам. Он ловит себя на мысли, что слишком часто избегает Мастера, скрываясь за работой. И понимает, что чем дальше он прячется, тем очевиднее его маниакальная одержимость. Но чем дольше он находится рядом с Мастером, тем сильнее его несдержанность. Он настойчиво игнорирует беспокойное предчувствие, он знает что противоречит себе, но время признания наступит совсем скоро. А пока что, Франкенштейн не хочет думать о том, чем обернется его правда. Он принесет ее вместе с горьковатым запахом корейских хризантем.

Мастер любит сладости и белый цвет, тишину и смотреть в окно, любит долгие летние сумерки и лилово-алый закат. Франкенштейн наблюдателен во всём, что касается Мастера, поэтому его сад полон только белых цветов. В холодном сиянии луны в последние безоблачные теплые ночи, Франкенштейн сам воочию становится свидетелем волшебства белых растений. И когда Мастер протягивает ему свою ладонь в приглашающем жесте, Франкенштейн наконец осознает, что поступает правильно.