Эвтаназия (гет)

Меня зовут Себастьян Хилл. И я целитель.

Когда волшебники, которых я лечил, начали умирать, Святой Мунго захлопнул дверь перед моим носом. Никакой он не святой, брехня все это: за умеренную плату готов пообещать выздоровление обреченному. А я не обещал — сразу говорил как есть. Наверное, поэтому меня боялись.

Началось это в Хогвартсе, на уроке Спраут, когда лапринус* взбесился и цапнул Тома за запястье. Том был болезненный мальчик с голубыми глазами, почти сквиб, и весь наш курс удивлялся, как его взяли в Хогвартс. Дамблдор поди постарался, он известный добряк, а меж тем Том умудрялся всякий раз падать с метлы, проливать зелья и превращать мышей в сломанные табакерки с хвостами. Преподаватели его жалели и, закрыв глаза, рисовали в табеле «удовлетворительно».

Том, побледневший до синевы, покрылся потом и задрожал, Спраут закатила глаза, наложила повязку и велела продолжать работу. Будь на его месте кто-то другой, может, насторожилась бы, а у Тома, известное дело, руки кривые.

— Профессор! — я не выдержал, Тома же лапринус укусил, она разве не понимает?

— Что такое, Хилл? Ты уже закончил? — с растрепанными волосами и в неизменной шляпе Спраут смахивала на огородное пугало. Очень доброе и улыбчивое.

— Почти, мэм.

— Тогда в чем дело? — ее глаза округлились.

— Профессор, Том умрет.

Тишина, повисшая в теплице, уселась на шею, как непослушный ребенок. Том смотрел на меня с ужасом, девчонки открыли рты.

— Я сегодня же сообщу о твоем неприемлемом поведении декану, — отрезала Спраут, в одно мгновение превратившись из доброго пугала в сварливую старуху. — И ты будешь наказан. Том, тебе, наверное, лучше сходить к мадам Помфри. Наверняка ничего серьезного, но на всякий случай, — дрогнувшим голосом продолжила она. Испугалась все же. — Какое растение тебя укусило?

Том, разумеется, не помнил.

— Его укусил лапринус! В учебнике «Растения и исцеление» написано…

— Лапринус окружен защитными заклятиями, — сухо произнесла профессор. — Минус двадцать очков Равенкло.

Утром Том умер.

Яд лапринуса попал в кровь и парализовал нервные окончания.

Тому не было больно, когда он умирал.

Тело его забрал дед, давно обезумевший и подслеповатый, Спраут постоянно глотала успокаивающую настойку и приговаривала: «Там были только многогор и лаурит, больше ничего, больше ничего, министр, больше ничего, как можно…» А я сел учить трансфигурацию — стажером в госпиталь Святого Мунго брали только с высшими баллами на экзамене.

С того дня однокурсники шарахались от меня, младшие тыкали пальцами, и даже Пенни обходила стороной. Жаль, я любил ее. Наверное, сильно любил, настолько, что до сих пор помню ее губы, хотя моя школьная жизнь давно превратилась в отсыревшую фотографию: почти ничего не видно, только смутные очертания силуэтов. На выпускном Пенни сама подошла ко мне, от нее пахло виски и сладковатыми духами. К тому времени я начал забывать, что был такой мальчик Том.

— Пит сказал, что ты здесь, Себастьян.

Пит единственный отрицал, что я накаркал смерть Тома. Пожимал плечами и хмыкал: «Я верю в судьбу, если Том умер, значит, ему нечего делать на земле, правда?»

Фаталист, мозги которого били забиты отрывками из религиозных книг его матери-магглы, он верил в жизнь после смерти, и мы отлично ладили.

— Да, я здесь, — я поднялся с лавки и сдул со лба челку. — Зачем ты пришла?

— Я…

Пенни сама поцеловала меня. А я ведь любил Пенни, и мокрая после дождя трава примялась, когда мы коснулись ее. Фонари и свечи остались далеко, в замке, нас окружали темнота и заросли любистока. Кровь пульсировала в висках, ветер носил в воздухе шепот, стоны, шелест листьев и бесконечные вопросы: сколько времени прошло видел ли нас кто-нибудь слышал ли?.. Трава, мерещилось, раскалилась докрасна, и только хлынувший ливень остудил горящую землю под моими ладонями.

— Пенни…

Охрипший голос ее отца совсем заморозил землю.

— Пенни, что этот…

Я успел сесть, прежде чем красная вспышка сверкнула прямо у моего носа, и заклятие рассекло щеку. Плохо помню, что было потом, но кажется, Пенни что-то кричала, я почти ослеп от боли.

«Папа, он мне ничего не сделал!» — последнее, что я услышал, и свет померк.

Теперь тонкий шрам от виска до подбородка белеет на моей щеке и хорошо смотрится. Мне нравится, и миссис Лестрейндж тогда, у Малфоев, он понравился, я видел, как поднялись ее брови, и взгляд задержался на моем лице.

Школу я закончил в восемьдесят шестом одним из лучших студентов и вскоре надел лимонный халат: меня ждал пятый этаж госпиталя святого Мунго.

— Добро пожаловать! — поприветствовала колдунья, стоявшая под большой табличкой «Недуги от заклятий», и принялась откручивать пластмассовый глаз медвежонку, которого держала в руках. Колдунья была абсолютно лысая. — К нам привели новенького! Он даже разговаривать не умеет, а я уже научилась читать по слогам! Мисс Смит учит меня, — она гордо выпятила грудь, рассчитывая на похвалу.

Я кивнул и протиснулся мимо нее в отделение.

— Вот что, мистер Хилл, вам нужно запомнить первым делом, — хлопотливая толстушка вела меня по коридору, — никогда не спорьте с нашими подопечными. И не обращайте внимания на их россказни: такого напридумывают, диву даешься, а потом-то понимаешь, что фантазии все это. Тут у нас психические расстройства, а там, — она махнула рукой налево, — лежат пострадавшие от порчи или наговора. Иногда мы, увы, ничего не можем поделать, но облегчить страдания…

— А здесь многие умирают? — я прервал бесконечный поток ее болтовни.

— Бывает, — нехотя призналась толстушка после долгого молчания. — Случается, но мы стараемся не предавать огласке…

— Прячете трупы? — я ухмыльнулся, и она покраснела.

— Что за чушь, честное слово?.. Я имела в виду, что родственники не желают…

— Я понял.

Стены, увешанные детскими рисунками, пестрели от разноцветных пятен, случайных клякс и кривых линий.

— Это?..

— Работы наших подопечных, — закивала мисс Смит и расцвела: — Некоторые делают успехи.

Я бы не торопился с выводами: косорылая зверушка грустно глядела на меня.

Мы шли по длинному коридору, шаги гулко отдавались эхом, и мне казалось, что коридор никогда не кончится; из-за дверей доносилось невнятное пение, бормотание и вскрики, за некоторыми царила тишина.

— Здесь самые тяжелые, — шепнула Смит, отпирая и толкая одну из створок.

Я впервые увидел ее. Мэри. Правда, тогда я не знал, как ее зовут.

Безымянная Мэри сидела на кровати в дальнем углу, обхватив колени руками, и смотрела в нарисованное окошко. Оно действительно было нарисовано на пергаменте и приклеено к стене, чтобы «не расстраивать подопечных отсутствием света». Ну да, ну да, лучше обмануть их и сделать липовое окно.

— Мэ-эри! — ласково пропела мисс Смит, взглянув на меня и сделав большие глаза. — Смотри, кто к нам пришел, это мистер Хилл, он тоже будет навещать тебя! — толстушка широко — и фальшиво — улыбнулась, но Мэри не обратила внимания. — Разве ты не хочешь познакомиться? Ну же, дорогая, удели нам минутку.

— Не стоит, — я мотнул головой. Это смахивало на разговор с тумбочкой. — Думаю, мы еще успеем пообщаться.

Мэри аккуратно завязывала бантик из тесемок пижамы, и я не успел понять, в какой момент бантик перестал ее интересовать. Она молча подняла руку и медленно указала на меня. На мой шрам, коснулась его кончиком пальца.

— Что это?

— Это… я порезался. В детстве.

В ту секунду я зарубил себе на носу — никогда не врать подопечным, они чувствуют ложь с той же остротой, что свою болезнь. Ни в чем их не обманывать, все равно прознают и выпытают. Мы принципиально не называли их больными или пациентами, ведь они слышали сквозь стены. Сами того не понимая.

— У меня тоже такой есть, — Мэри затрясло, простыня смялась под напряженными пальцами, над губой выступил пот.

— Ну-ну, дорогая, незачем вспоминать… — засуетилась Смит, и я подавил желание привязать ее к спинке кровати. А лучше — запереть в шкафу.

— Вот, смотри, — Мэри отвела прядь волос с лица, и я увидел уродливый шрам, совсем не похожий на мой. Она сучила ногами, будто жаждала сбежать отсюда далеко-далеко. Я прижал ступни Мэри к постели, и почувствовал, что простынь мокрая.

— Это бывает, — мисс Смит закивала, — бывает, когда она волнуется, зря вы про шрамы начали…

Не мог же я его прятать.

— Что с ней произошло? — мы спускались по лестнице на третий этаж. Видит Мерлин и подсматривает Моргана, я не хотел слышать ответ, но вопрос сам вырвался. Глупо, конечно, целитель волей-неволей должен знать все о недуге подопечного. — Кстати, как ее зовут? — толстушка Смит все время говорила «дорогая», а имени не произносила.

— Мэри она. Обычная история, за последние годы таких сотни, правда, сейчас уже поменьше, а когда Сами-Знаете-Кто в силе был, по несколько человек за день привозили, если не дюжину. Лет ей семнадцать. Пытали ее вместе с родителями Круциатусом, то ли развлечься хотели, то ли еще что, но она выжила. Тронулась умом правда, молчит все время, изуродована и детство свое не помнит. Под себя иногда ходит, а так вроде бы в порядке, до старости проживет. Можно сказать, ей повезло, родители-то того… А она молодая, организм крепкий, вся жизнь впереди…

Вся жизнь, замешанная на беспамятстве, уродстве и мокрых простынях. Меня затошнило. Смит сказала бы, что это судьба. За годы работы в госпитале становишься фаталистом.

— Вы действительно думаете, что такое существование лучше, чем смерть?

— Конечно! Она же жива.

Мы говорили о разных вещах и не могли достучаться друг до друга. Толстушка Смит, поглощенная размышлениями об удаче Мэри, показывала мне все новые и новые палаты, в каждой из которых находился подопечный, «несказанно везучий», без руки, ноги или с выжженными глазами, но… живой. Магия, вопреки представлениям магглов, не всесильна, она не может вернуть зрение, если человеку нечем видеть, и «Костерост» вряд ли поможет, если кости негде растить. Мяса-то нет. И сухожилий тоже.

С Мэри я не виделся до поры до времени: меня перевели в отделение волшебных вирусов, и там я прозябал до конца стажировки, меняя повязки, пропитанные гноем, осматривая влажные язвы и глядя в испуганные глаза.

— Ой, ну что вы, мистер Бэггинс, проживете еще лет пятьдесят, — пели на два голоса целитель Сметвик и кудрявая Лиз, его помощница. Бэггинс скалил зубы в радостной улыбке, чесал болячки и мычал что-то. Верил, наверное.

— Не больше недели, — шептал я, накладывая чистый бинт.

Бэггинс менялся в лице и грозился пожаловаться главному целителю. И жаловался, но через неделю все равно умирал. Я же говорил, а он не верил. Когда труп левитировали из палаты, целитель Сметвик стоял с таким лицом, словно ему в задницу засунули волшебную палочку. Или заставили испробовать на себе кишечно-опорожнительное заклятие. Сметвик с самого начала знал, что Бэггинс не жилец (оспины высыпали на языке, лице и в гортани), но предпочитал молчать и улыбаться. Наверное, белозубую улыбку покойный Бэггинс будет вспоминать и на том свете.

Когда стажировка подошла к концу, я вновь попросился на пятый этаж, вызвав недоумение главного целителя, его заместителя и кудрявой Лиз. Оно и понятно: работать с неизлечимыми пациентами не хотел никто, и потому главный, удовлетворенно крякнув, кивнул жирной головой.

Толстушка Смит, за два года превратившаяся в миссис Твинс, все так же перекатывалась по длинному коридору, заглядывая в палаты, а ворчливое бурчание ее подопечных неизменно доносилось из-за закрытых дверей. Увидев меня, она всплеснула руками и затараторила:

— Вот уж не думала снова увидеть вас здесь! Немногие возвращаются-то, на третьем этаже и хлопот меньше, и лечение проще, и…

— Там точно так же умирают люди. — Толстушка вздрогнула и смолкла. — И давай уже на «ты», а то чувствую себя стариком.

— Ага, — живость сменилась растерянностью. — Давай, и то правда. Лет-то тебе сколько?

— Двадцать один.

Мэри, по моим расчетам, была двумя годами младше.

Она сидела на той же кровати, будто ни разу не сдвинулась с места за столько времени. Даже поза не изменилась, только шрам на щеке затянулся белой кожей. Я машинально дотронулся до своего. Мэри узнала меня, голову на отсечение даю: нахмурилась, отвернулась, чуть помедлила и вновь взглянула исподлобья.

— Дай, волосы-то тебе заплету, а! — проорала Твинс, словно заподозрила подопечную в глухоте. — Подстричь тебя надо бы, но тогда лицо не прикроешь, приходится мучиться каждый день…

Будь у меня игла и длинная нить, я бы зашил ей рот, но иглы не было. Надо завести.

— Как у тебя дела? — мой голос услышала только Мэри.

— Не ответит она, за два года ни словечка!

А нет, не только Мэри.

— Может, расскажешь мне о себе?

Твинс неодобрительно покачала головой.

Я заходил к Мэри по утрам, во время обхода, и пытался расспросить. Нас учили, что необходимо разговаривать с такими пациентами, не давать им замкнуться. Но Мэри не желала беседовать.

— Давай я расскажу тебе кое-что, — Твинс ушла, в очередной раз собрав волосы Мэри в неаккуратный хвост, а я задержался. — Я тебе соврал.

Мэри замерла. Разумеется, всё она понимала, только рот держала на замке.

— Этот шрам я получил не в детстве.

И рассказал ей все: про Пенни, про Тома, про лапринус, дождь и примятую траву.

Мэри молчала, значит, не помогло; я вздохнул и собирался уйти, уже коснулся дверной ручки, когда услышал:

— Те люди в плащах смеялись и говорили, что теперь мое лицо похоже на маску Пожирателя.

— Ну долго вы еще, мистер Хилл? — Твинс зашла в палату и уперла руки в бока. — Себастьян, тебя еще пол-отделения ждет, а ты все с Мэри возишься.

Она слишком быстро стала профессионалом: подопечные стремительно превращались из «дорогих» в безликую массу. Их мелкие проблемки интересовали Твинс все меньше, а несвязные реплики раздражали все сильнее. Вечерами она торопилась домой, часто просила подменить на ночных дежурствах, и я соглашался, за что получал чмок в нос и восторженное: «Ричард будет рад!»

Ричард — это муж.

Но сейчас я достал палочку и, не издав ни звука, заставил дорожку под ее ногами собраться гармошкой. Твинс взмахнула руками и едва успела ухватиться за стену, прежде чем дверь захлопнулась перед носом.

Мэри тихо плакала.

— Что такое?

— Я очень хочу выбраться отсюда, но меня никуда не отпустят, — Мэри произносила слова медленно, нечетко, будто разучилась говорить. — Милая миссис Твинс меняет белье и расчесывает волосы. Смотри-смотри! — она вскрикнула и рассмеялась, указав на нарисованный подоконник. — Там только что сидел наш домовик, только что, ты мне веришь?! Его убили, когда за нами пришли, но он выжил. Как я.

— Я зайду завтра.

Я выскочил из палаты так быстро, словно за мной гнались кентавры. Просто не мог там находиться. Целитель Сметвик сказал бы, что мне еще учиться и учиться. Терпение придет с опытом. И прочие глупые и бесполезные вещи. Когда-нибудь я привыкну объявлять умирающему: «Да вам еще жить и жить!» Перестану вздрагивать, глядя в пустые глаза. В конце концов, уж я-то всегда знаю, когда подопечный умрет.

— Я все время прошу маму и папу придти за мной, — Мэри качала головой. Я зашел к ней на следующее утро, как и обещал. — Но они не слышат, они ведь не понимают, что миссис Твинс надоело за мной ухаживать, а жить мне еще долго.

Это были чужие слова. Я почти слышал, как Твинс произносит их. Непоправимые повреждения мозга при здоровом сердце: человек может дожить до старости, но прежним он не будет никогда.

Пит сказал бы, что такова судьба. Но ведь если бы люди умирали всякий раз, когда судьба распорядилась ими по-своему, то и целители были бы не нужны. Зачем они, если судьба?..

На Рождество Мэри пыталась размозжить себе голову о край тумбочки, потому что иных способов покончить с собой у нее не оставалось: все склянки Твинс уносила, веревок в палате не держали, палочки прятали в карманах лимонных халатов, а зелья запирали в специальный шкафчик. Ночью Мэри снилась мне и просила помощи.

И я помог.

Я сидел рядом, наблюдая, как закрываются ее веки (настойка корня асфоделя действовала), как дыхание становится тише, и мрачная тень старухи замирает у порога. Я подмигнул тени: подожди, мол, чуток, и можешь забирать. Тень потерла руки.

Рождественские желания должны сбываться.

Когда тень собрала с десяток душ, меня вызвали к главному целителю. Мистер Бур-Бур (прозвище он получил за невнятную речь) откинулся в высоком кресле и швырнул пенсне на стол.

— Ну и как этпнимать, млдой челвек?

— Что, простите? — я без приглашения уселся на стул и закинул ногу на ногу. Бур-Бур побагровел от злости.

— Как этпнимать?! С вашм, я звиняюсь, приходм смертнсть в отделеньи превысла, такскзать, все разумные пределы!

— Вы имеете в виду, что с моим приходом подопечные стали умирать чаще? Я правильно расшифровал?

— Имнно!

— Простите, но я не в силах остановить смерть, если больной обречен.

— Да ведь эть больные, если так мжна выразиться, не могли умереть, никаким медицинским законам это не пдчняется! Знатте что, млдой члвек, я ведь нас вас могу жалобу это самое в министерство-то. И вас того.

Он потряс тремя жирными подбородками и вытер салфеткой губы. Свинья.

— Да пойми ты! — я подскочил на ноги, стул полетел в сторону. — Они все! Все-все хотели умереть. Неужели ты думаешь, что молодая девчонка, сведенная с ума пытками и уродством, жаждет провести оставшиеся дни в четырех стенах в обоссанной постели?! Неужели ты считаешь, что старуха Хильда должна сгинуть от драконьей оспы парой дней позже, но при этом стерпеть невыносимую боль, потому что никакие зелья не помогли бы?

Я сорвался слишком быстро. Наверное, потому что не переставал думать об этом.

— Ты, маленький паршивец, — от ярости Бур-Бур даже начал выговаривать слова, — кто ты такой, чтобы принимать решения?! Ты не Мерлин, и не Моргана, и не министр магии! Скажи спасибо, что у несчастных не было родственников, способных сгноить тебя в Азкабане.

Одним словом, из госпиталя меня погнали. В министерство Бур-Бур не сдал, но это он о своем пузе заботился, не обо мне.

Скидав вещи в сумку, я миновал витрину закрытого универмага и оказался на улице, огляделся по сторонам, улыбнулся манекену в нейлоновом фартучке, и тот подмигнул мне в ответ. Солнце лениво выглядывало из-за облаков, а магглы спешили по своим делам, будто бы не замечали, что совсем рядом тысячи волшебников спешат к целителям, чтобы избавиться от недугов. В самом деле, не замечали.

Так я попрощался со Святым Мунго. Хотя о чем это я? Никакой он не святой, обычный пройдоха и обманщик.

* * *

Вечером того же дня я оказался в «Дырявом котле», где познакомился с низеньким мужчиной по прозвищу Ловкач. Почувствовав руку в своем пустом, и оттого бесполезном для вора, кармане, я сбросил Ловкача со стула, завязалась драка, из которой победителем вышел бродячий кот. Воспользовавшись потасовкой, он вспрыгнул на стойку и сожрал все съестное, что сумел там найти. А мы, отдуваясь и сплевывая, уселись за столик и заказали бутылку виски на двоих.

— Как тебя звать-то?

— Скабиор, — ляпнул я первое пришедшее на ум слово. Только начальную букву имени оставил. Мне нравилось мое прежнее имя. Жаль, что больше меня так никто не называет.

— А ты, я смотрю, ухо востро держишь, Скабиор, — кряхтел Ловкач, потирая ушибленную спину. — Хребет у меня теперь точно до следующего Рождества болеть будет.

— Не будет, — я отхлебнул из бутылки. — Разотри корень нитрикса в кашицу и прикладывай на ночь, поможет.

— А ты, чоль, образованный? В травах смыслишь?

— Ага, — я прополоскал рот виски.

— А ко мне работать пойдешь? — он прищурил один глаз, становясь похожим на старую черепаху.

— А у тебя госпиталь свой, что ли? — я хохотнул и со стуком поставил бутылку на стол.

— Ну-у… госпиталь, не госпиталь, а служба денежная. Ты, я гляжу, парень видный, дамочки рты-то пораскроют, а тут я!

— Ты вор?

— Н-нет! — он азартно хлопнул ладонью по дереву. — Начнем с того, что в Лютном все воры да мошенники, — отмахнулся Ловкач. — А я… я ставлю спектакли, сударь, — он сполз со стула и раскланялся. — Гляди!

Ловкач повязал на шею шелковый платок, добытый из кармана, надел широкополую шляпу, подхватил трость и заковылял к выходу. На улице, полной суетливых магглов, мы затерялись в толпе; я едва поспевал за шустрым Ловкачом, но внезапно он остановился, схватился за сердце, сморщился и заскулил:

— Помогите старику улицу нужную найти! Совсем слепой стал, а машины так и снуют, так и снуют, — он утирал самые настоящие слезы белым батистом и путался у прохожих под ногами. Артист! — Господин, не подскажете, а? Где здесь седьмой дом? — Ловкач обратился ко мне, и мне пришлось подыграть:

— Понятия не имею, сам не из этих мест, — для пущей убедительности я пожал плечами и добавил, перегородив дорогу леди с седыми буклями: — Простите, что отвлекаю…

— Да-да? — дама обратилась в слух. — Чем могу?..

— Джентльмен ищет седьмой дом…

— Вам налево.

— Туда, да?

— Именно, молодой человек.

— Благодарю!

— Вы так похожи на моего внука, такой же учтивый.

— Ну что вы…

Еле отвязался от нее, все-таки очень опасно завязывать разговор с дамами за шестьдесят.

— Быстро учишься, — буркнул Ловкач, когда мы вновь уселись за столик в «Дырявом котле». — Который час?

Я полез за часами, но тотчас же увидел их в руках Ловкача.

— Что за?..

Он ухмыльнулся и пихнул их мне.

— А никто не говорил, что будет легко. Ну так что, идешь ко мне на службу, Скабиор?

Документов Ловкач не спрашивал, их вообще не существовало в Лютном. Здесь ценились не бумажки, а умение умыкнуть кошелек так, чтобы владелец обвинил в мошенничестве гоблинов из Гринготтса и даже мысли не допустил, что лишился золота в переулке.

В Лютном можно было купить собственную брошь, пропавшую утром, и расплатиться с продавцом его же деньгами, украденными в обед. Сотни закоулков сплетались в лабиринт, из которого без посторонней помощи не выпутаться, и братство мошенников, способных обчистить друг друга за пару минут, существовало по своим неписаным законам. Никто не обижался и не сводил счеты, врали здесь филигранно, врали гораздо чаще, чем говорили правду, но эта ложь мне нравилась. Безобидная, словно ненастоящая.

Хотя ложь не может быть ненастоящей, она всегда подлинная.

Несколько лет, проведенных под началом Ловкача, пронеслись быстро, словно бладжер мимо загонщика. Я начал забывать, что когда-то меня звали Себастьян, и что я носил лимонный халат с вышитыми на нем палочкой и костью. Я смутно припоминал лицо Мэри и ее уродливый шрам, Пита, прижимающего к груди учебники, и Тома, бледного от испуга. В памяти хранил образ Пенни, но порой и он искажался до неузнаваемости; лишь посмотрев в обломок мутного зеркала, я убеждался, что Пенни существовала на самом деле.

Прошлым летом Ловкач слег, и я высовывался на улицу только для того, чтобы сбегать в аптеку. Но мистер Марли, хозяин аптеки, заявлял, что у него не богадельня, и требовал галлеонов, падла такая. Я ему: «У меня старик помирает», а он мне: «Деньги давай!» Крыса жаднючая. Приходилось тащиться в Косой переулок и обчищать карманы благороднейших и древнейших. Чародеи, выходившие из банка, потрясали мешочками с золотом, а я впервые в жизни терялся, не знал, что делать, как отрезало. Благо, дамочки сами снисходительно улыбались и позволяли заглянуть не только в вырез платья, но и в кошелек.

— Скабиор, а Скабиор, — позвал Ловкач, перевернувшись на бок, — ты ж этот… как его? Целитель? Ты сам говорил.

— Ага. Он самый, — процедил я, растирая пустоцветник.

— Так ты скажи мне, только честно скажи, сколько мне еще так, а?..

«Недели две», — шепнул Себастьян Хилл в моей голове.

— Да кто ж тебя знает-то, — нарочито весело ответил я. — Ты ж Ловкач, пообещаешь две недели, а протянешь все шесть!

— Не-е, сынок, ты вспомни свою прошлую жизнь-то. Правду мне скажи, небось разучился правду-то говорить?

Разучился. А может, просто чуял, что знание не принесет Ловкачу облегчения.

— А ты хочешь знать-то?

— Не-а, не хочу, — он закашлялся и харкнул в тряпицу.

Стало быть, в отличие от Мэри, ждавшей смерти как спасения, старик мой боялся. Незачем пугать еще больше.

— Меня еще переживешь, — я отвернулся, чтобы не встретиться с ним глазами.

— Ну-ну, свисти, — вздохнул Ловкач.

Он умер на шестнадцатый день, когда солнце едва выглянуло из-за крыш. Почувствовав, что задыхается, прошептал:

— Мне б еще денек-другой, до августа бы дотянуть, а там глядишь…

Что там дальше, не договорил.

Мрачная тень, та самая, что приходила в палату к Мэри, возникла у порога. Я ждал ее, целитель всегда ждет, потому что наперед знает, когда тень должна явиться.

Я влил в рот Ловкача немного Успокаивающей настойки, выдав ее за сильное лекарство, и пообещал, что разбужу его на рассвете.

Он закрыл глаза, уверенный в том, что завтра проснется.

Наверняка многие из тех, кто все же проснулся на следующее утро, позавидовали бы Ловкачу. Потому что стены домов украсились листовками, призывающими посодействовать новому правительству. Жители Косого переулка попрятались по норам, Лютный, наоборот, оживился. Его обитателям было все равно, кому служить, и раз одни дают больше возможностей заработать, чем другие, то нужно пользоваться. Я не интересовался политикой и плевал на министра, но опустевший дом и плакаты, сулившие немалый доход, сделали свое дело.

Раскинув мозгами, я прибился к шайке Грейбэка — оборотня, за которым тянулась дурная слава. Тем лучше — на его фоне никто не заметил бы бывшего целителя госпиталя Святого Мунго. Вскоре к нам присоединился Пит, мой школьный друг. Мы встретили его а пабе, куда зашли пропустить по стаканчику перед дорогой. Пит трепыхался в лапах хозяина, уличенный в краже, и я щелкнул пальцами, заказав бутылку самого вонючего пойла.

— Эй, мистер! — мой громкий голос отдавался эхом от стен, и верзила обернулся; его перекошенное лицо покраснело. — Не желаете ли угоститься? Самая лучшая дрянь из вашего бара, — я взвесил бутылку в руке.

— Че-во-о? — взревел оскорбленный хозяин, но продолжить не успел: бутылка пролетела в нескольких дюймах от его левого уха и разбилась, рассыпавшись сотней осколков.

— Беги! — скомандовал я Питу, и тот, не медля ни мгновения, бросился наутек.

Мы с Грейбэком припустили следом, растворяясь в толпе.

— Ты бы хоть предупредил… — рявкнул Фенрир набегу. — Я-то уж обрадовался… горло смочить, а ты эту дуру, да со всего размаха… Нахрена?!

Я не обратил внимания на его причитания.

— Эй, Пит! Стой! Да стой, кому говорят!

Увидев его вблизи, я не поверил глазам, будто образы из прошлого ковыляли за мной все эти годы и наконец догнали. Пит тоже застыл на месте, вперившись в меня взглядом, моргнул раз, другой, третий, шагнул вперед, протянул руки… Мы обнялись, словно не было дюжины лет, точно мы до сих пор стояли у ворот Хогвартса, глядя, как после выпускного отъезжают кареты с нашими однокурсниками.

От Ловкача остался цветастый шарф, тот самый, что он надел при первой нашей встрече. Шарф я взял с собой и повязал на шею. А сундук, набитый безделушками, и истрепанные книги оставил, зачем они мне в лесах-то? Таскать их еще с собой… Костер разводить я и при помощи палочки умею, а читать на ночь давно отвык. К тому же…

— Холодно, бля! — Грейбэк завернулся в плащ, а под голову подложил мешок с едой. Опять будет жрать ночью, а мы наутро запасов не досчитаемся.

Холодно, да, какое уж тут чтение. Зима подкралась незаметно, как вор в темноте: листья за ночь обернулись ледяными пластинками, и, проснувшись, я стряхнул иней с волос.

— Когда-нибудь это должно было случиться.

Пит так и остался фаталистом.

— Засунь свои размышлизмы себе в зад, — досадливо рявкнул Фенрир, разминая затекшие ноги. — Когда-нибудь, когда-нибудь, — передразнил он, — случись зима позже на месяцок, я бы не возражал. Вот грязнокровки сейчас все к мамочкам и папочкам вернутся, жопу отморозив, я тогда погляжу на тебя, сосунок!

Грейбэк ворчал и ворчал, греясь у костра, но я не слышал.

Мы ловили грязнокровок, скрывавшихся от министерства, и выручали за каждого по пять галлеонов — самый честный мой заработок за последние годы.

Однажды, во время полнолуния, Грейбэк присоединился к собратьям, а мы с Питом, Брайаном и Джеком бродили по лесам какого-то восточного графства. В тех самых лесах мы и наткнулись на полудохлого мальчишку, сидевшего под деревом. Ладони его, насквозь пробитые штырями, загнивали, а лицо, превратившееся в череп, сравнялось по цвету с остатками травы под ногами.

Питу поплохело, он, зажав рот, осел на землю, а я опустился на колени перед мальчишкой:

— Эй, малый, кто тебя так?

Он не ответил, разумеется.

Я попытался вытащить один из штырей, но мальчишка замычал, задергался, глаза полезли из орбит, и я оставил все как есть.

Себастьян Хилл, вдруг оживший внутри меня, покачал головой и потянулся к шкафчику за напитком живой смерти, а Скабиор, сидевший в обледенелом лесу, растерянно смотрел на впалые щеки мальчишки.

— По… Помоги, — выдохнул тот.

Я достал палочку.

— Спа… спаси… бо, — он прикрыл глаза, и мне почудилось, что мальчишка уже мертв.

— Авада Кедавра!

В зеленой вспышке исчезли высокие деревья, птицы и Пит, завертелись очертания десятков подростков, которых мы уже поймали и еще отловим, смешались небо и земля, и когда я очнулся, спустя пару дней, рядом стоял Грейбэк. Корка льда на древесной коре все еще отсвечивала салатовым.

Волчок, похожий на игрушечную юлу, закрутился, указывая на север.

— Ты гляди-ка! — Фенрир присвистнул. — Темнейшего поминают, — судя по лицу, он был поражен не меньше меня.

— Быстрее! — я сгреб палочку вместе со снегом и прошлогодней травой. — Пит, бери тех троих, что мы поймали вчера — и ходу!

За несколько месяцев волчок сработал впервые. До этого нам попадались детишки, возомнившие себя великими волшебниками и благородными рыцарями, но ни один из них даже под страхом казни не осмелился бы произнести имя Того-Кого-Нельзя-Называть вслух. Мне нравились эти смельчаки: по-детски упрямые, но недостаточно умелые, они гнались за приключениями, а иногда им приходилось от них убегать.

Игра в салочки пахла наживой и казалась забавной, пока мы не наткнулись на Поттера.

Он выглядел странно, это да, но на героя не походил. Обычный такой парень с опухшим, как от укуса пчелы, лицом. С ним шастали еще двое — мальчишка и девчонка, оба лохматые и худые.

— Обыщите палатку! — приказал Грейбэк.

Пит с Брайаном наперегонки бросились выполнять поручение, а я остался: в конце концов, Фенрир все равно делит деньги поровну, так зачем спешить?

Легенду Поттер и его дружки складную придумали, я почти поверил, но им не повезло. Не найди Пит меч гоблинской работы, и не вспомни я статью в «Пророке», прочитанную накануне, отпустили бы их подобру-поздорову. Они так убедительно врали, что я даже вспомнил некого Дадли, работавшего в министерстве. Хотя сроду никого из министерских не знал.

— «Гермиона Грейнджер, — строчки расплывались перед глазами, — грязнокровка, путешествующая с Гарри Поттером…»

Это многое меняло.

Да, Поттеру всего лишь не повезло. Джек нашел его очки, а ведь мог бы не заметить. Пит обнаружил меч, а ведь мог бы пропустить. Вчера я стащил газету из ближней деревни, потому что плохо лежала, а ведь мог бы пройти мимо. Так получилось, Поттер, извини.

— В Министерство? — Черт, я бы предпочел пяток галлеонов, чем расспросы «а где вы его поймали?» и «как вам это удалось?»

— Да провались оно, это Министерство, — прорычал Грейбэк. — Всю славу себе загребут, а нас побоку. Отведём его прямо к Сами-Знаете-Кому.

— Ты что, вызовешь его? Сюда?! — только этого не хватало, не было печали, и чего мне в Лютном не сиделось? А если это не Поттер? Темному Лорду не докажешь, что ты не осел. Зато его можно убедить в том, что ты мертвый осел. Наглядным примером.

— Точно уверен, что это он? А то, если вдруг осечка, нам конец…

— Кто здесь главный? — загремел Фенрир, оскалив зубы. — Я сказал — Поттер, значит, Поттер, и волшебная палочка при нём, это двести тысяч галлеонов! А если у вас кишка тонка, так я вас с собой не тащу — мне больше достанется. Если повезёт, ещё и девчонку мне откинут.

Я посмотрел на грязнокровку и встретил вызывающий взгляд. Засунул руки в карманы.

— Ладно! Мы с тобой. А остальных куда, Грейбэк?

Остальных мы взяли с собой, не пропадать же добру. Двести тысяч — они далеко, а десяток — совсем рядом, только руку протяни.

Оказалось, что богатеи не готовы расстаться даже с парой кнатов.

Семейка Малфоев — тот еще гадюшник; сначала не могли решить, Поттер это или не Поттер, а чего там решать? Шрам есть, друзья есть, очки опять же — Поттер собственной персоной. Потом появилась эта — Бел-ла-три-са, и сразу нехорошо так на нас зыркнула, прищурилась, глядя на меня, всего на секунду, но я заметил. Дальше вообще смехота: стали спорить, кому хозяина вызывать, а не все ль равно? Глупые люди, про нас забыли, а может, просто вид сделали, чтобы денежки не отстегивать.

— Жалкие стервятники!.. — Беллатриса ранила Брайана.

А нет, не забыли про золото, помнили, только отдавать не хотели.

— Что это еще за игры, дамочка?! — я выхватил палочку.

Стерва и сука. И глаза темные, как будто радужки нет совсем, только зрачки. Дыры вместо глаз. Шея и пальцы длинные, руки костлявые и блестящие волосы.

— Остолбеней! — заклятие пришлось в грудь, сердце пропустило удар, и все свечи потухли.

Миссис Беллатриса пришла за нами позже, я успел очнуться и оглядеться: место, где мы находились, смахивало на задний двор. Белый павлин, презрительно глянув на меня, прошел по изгороди мимо.

— Встать, быстро, — приказала она, направив на нас оружие. Пит с трудом поднялся на ноги, но тут же рухнул на колени, а меня Лестрейндж потянула за волосы, заставив взглянуть на нее. — Шевелитесь, — прошептала как можно тише. Я слышал только тяжелое дыхание.

— Как ваши успехи, мада-ам? — может, удастся разозлить ее, и тогда не придется ждать прибытия Темного Лорда. — Получили ли вы желаемое?

— Хозяин будет здесь с минуты на минуту, его похвала станет достойной наградой для меня, — кончик палочки упирался в спину.

— Похвала? И только? — мы шли по узкому лазу.

Беллатриса хмыкнула.

— Знаешь, я могла бы попросить оставить тебя в живых… — она помолчала.

— За что же такая честь, мада-ам?

Лестрейндж дернула меня за одежду, заставив остановиться и повернуться.

— Не скажу, что буду скучать, если ты погибнешь…

Я вскинул брови и вытер кровь с губы. Лестрейндж стояла в нескольких дюймах, и меня тошнило от приторного запаха ее духов.

— …но будет жаль, если ты погибнешь так скоро.

Она поцеловала меня как давнего любовника, не обращая внимания на застывшего Пита, — глубоко, крепко, страстно. Не думал, что такие дамочки позволяют себе распутство. Впрочем, может, у них так принято поступать с пленными?

— А теперь шагай, — Лестрейндж толкнула меня вперед, и я вытер рот тыльной стороной ладони.

Беллатриса привела нас в подземелья, решетки скрипнули, пропуская в камеру, и дверь захлопнулись по мановению палочки.

— С тобой я еще не закончила, грязнокровка, — прошипела Лестрейндж в темноту и удалилась.

— Есть кто живой? — я потянулся, разминая тело, и поморгал, чтобы глаза привыкли к тьме.

— Если бы не вы, нас бы здесь вообще не было! — послышался звонкий голос.

— Значит, есть. Попали мы как куры в ощип. Не думал, что так получится. Кто ж знал, что вы полагаетесь на ужин Сами-Знаете-Кому?..

— Странно слышать это от человека, готового за пять галлеонов загубить душу, — резко сказала девчонка, сидевшая в углу. Она смотрела на меня, нисколько не смущаясь. Веснушки выделялись на бледной коже.

— Да что ты знаешь про души-то? Если ты думаешь, что я почувствую себя виноватым, то очень сильно ошибаешься.

Наверху орал Поттер. Или тот, другой, его дружок. Темный Лорд, судя по всему, решил выпотрошить его Круциатусом, а уж после убить. Девчонка закусила губу и потерла глаза. Плакала?

— Ни секунды в этом не сомневалась.

— Тебя как звать-то, воинственное создание? — я не сдержал улыбки и потер подбородок.

— Пенелопа, — с издевкой ответила та, и я чуть не свернул шею, резко дернувшись.

— Без шуток, дорогая.

Мне чудилось, что я встречал ее раньше.

— Какие уж тут шутки.

— А сокращенно как? Пенни? Не смеши кур, я помню, что у тебя длинное имя, начинающееся на «г».

— Не ваше дело.

— Обижайся, дорогуша, не обижайся, уже ничего не изменишь. Может, расскажешь, что тут произошло, пока я валялся без сознания? — прикрыв глаза, я видел огни Хогвартса. И никогда не вспоминал замок так часто, как этой ночью. Кареты, запряженные фестралами, ждали нас у дверей. Если бы.

Она молчала.

— Ну как хочешь, — и я, нащупав тонкий матрас, стал устраиваться на нем. Пит тихонько присел на корточки рядом.

Палочки у нас, знамо дело, отобрали.

— Слышь, Пит, если я предскажу смерть Сам-Знаешь-Кому, как думаешь, он помрет?

— Не, не помрет. Он же, говорят, бессмертный. А ты чо?.. Правда, что ли, смерть предсказываешь? И Тома ты тоже того?..

— Том сам, а я просто предупредил. Брехня все это, Пит.

— А-а. Ну ладно, — притих.

Время тянулось медленно, как ленивый червяк, а Поттер наверху все кричал и кричал. Девчонка всхлипывала. Пациенты Святого Мунго кричали многим громче, дольше, и как только сил хватало.

— Когда вас унесли на задний двор, Гарри и Рона отвели в подвал, — заговорила наконец. Уже хорошо. Нас в госпитале учили, что нужно разговаривать, не дать замкнуться в себе. — А меня оставили, Беллатриса хотела вызнать, откуда мы взяли меч. Не знаю, зачем ей это.

— Она пытала тебя?

— Да.

После таких пыток девчонки попадают на пятый этаж Святого Мунго. Сучка эта Беллатриса. Сама ведь дамочка, ладно бы мужик…

— А потом привели гоблина, я плохо помню, но меня унесли сюда, но забрали Рона и Гарри.

Крик вновь прорезал тишину.

— Рон! Рон! — девчонка (Пенелопа? Нет. Неважно) оказалась у решетки быстрее, чем я успел произнести хоть слово, но тут же была отброшена заклятием.

Замок скрипнул, и дверь со стуком отворилась, впуская Пожирателя в маске.

— Герой прибыл, всем встать! — захихикал Пожиратель и швырнул Поттера на пол.

— Гарри! — она подползла к другу и перевернула его на спину. — Гарри, очнись! Гарри! — голос охрип. — Сделайте что-нибудь, пожалуйста!

К кому она обращалась? Ко мне? К Питу? Или просто отчаянно просила помощи?

— Тихо, — я схватил ее за руку. — Успокойся.

Холодная ладонь дрожала. Пощупал лоб — горячий, влажный.

— Причитаниями ты ему не поможешь, тут палочка нужна, а пока ее нет, нельзя его шевелить, мало ли. Слышишь? Ты слышишь меня? — я обхватил ее лицо ладонями. — Ты не можешь ничем ему помочь, — повторил раздельно. — Успокойся. Ты ведь хочешь выбраться? Тогда мы должны быть начеку — каждую минуту, в любую секунду.

Чушь. Отсюда нельзя выбраться. От нас избавятся, и ладно, если дадут сдохнуть спокойно, так не дадут ведь, сначала поизмываются, а уж потом прикончат. Или не прикончат, и тогда миссис Твинс получит парочку новых подопечных.

— Ты поняла меня, Гермиона? — я вспомнил ее имя. Вчера я прочитал его в газетной статье.

Гермиона кивнула, но прошелестела:

— Лестрейндж не даст нам уйти.

— Я смотрю, у нее зуб на вас. Чем вы так ей досадили?

— Она просто ненавидит грязнокровок и всех, кто их поддерживает. И обожает Волдеморта. Все из-за вас, — бессилие, сквозившее в ее словах, утекло в земляной пол, подобно воде.

— Да разве ж я отрицаю? И я заплачу по счетам, но тебя-то куда понесло? Сидела бы в защищенном Хогвартсе и горя не знала.

Бывают люди, которые сами лезут в пекло, а потом, оказавшись на больничной кровати, лишенные разума, рисуют свои фантазии. Но лучше всего у них получается рисовать ту жизнь, которую они променяли на опасность. Они скучают по ней, я знаю. У входа на пятый этаж я давным-давно повесил пергамент, с которого на посетителей глядели улыбающиеся лица, накарябанные будто бы детской рукой. Внизу было подписано печатными буквами: «Я хочу обратно».

— Если бы все так рассуждали, — горячо начала Гермиона, — то волшебный мир давным-давно подчинился бы Волдеморту. — Я вздрогнул. Смелая девчонка. — Но мы ведь еще живы, значит, шанс есть.

Она напоминала мне Себастьяна, давно позабытого, но до сих пор живущего внутри меня. Себастьян в свое время плевал на чужое мнение и делал так, как считал нужным. Он никогда не пожалел об этом, точно говорю.

Беллатриса явилась ночью. Отлевитировав рыжего (Рона?) в камеру, она щелкнула замком и замешкалась.

— Вы снова здесь, мада-ам, — я подошел к решетке, вцепился в холодные железные прутья. — Почтили нас своим присутствием, такая честь, — облизнул высохшие без воды губы.

— Снова ты, пащенок, — небрежно бросила Лестрейндж, будто ожидала увидеть кого-то другого.

— А куда я денусь? Здесь, всё надеюсь, что вы передумаете, мада-ам.

Ее пальцы сжали палочку крепче.

— Завтра вас всех казнят.

Ледяной пот катился по спине, сердце отчаянно пропускало удары, и все силы уходили на то, чтобы унять дрожь в голосе. Ловкач, скромно стоявший у решетки, подмигнул мне. Откуда он в доме Малфоев?

— Так скоро?

— Так решил хозяин, — равнодушно произнесла Беллатриса и развернулась, чтобы уйти.

Ровно секунда. Сейчас или никогда.

— Мада-ам! Позвольте вопрос? Только один. Вы целуете всех своих пленных? А поцелуете еще раз? Напоследок.

Лестрейндж замерла. Ловкач одобрительно закивал. Нужно всего лишь поставить спектакль, очень простенькое представление.

— Сволочь, — процедила она сквозь зубы и, метнувшись обратно, прижалась к решетке с внешней стороны. Просунула руку между прутьями и коснулась моей щеки. Я потерся о ее ладонь и обнял за пояс. — Все равно никто не узнает.

Замок щелкнул, Беллатриса скользнула в камеру, как юркий зверь, и дверь вновь захлопнулась. Дрянная сука.

Она притягивала меня за бедра, кусала губы и нетерпеливо запускала руки за пояс брюк.

Я сдернул с Беллатрисы мантию, развернул лицом к стенке, не давая видеть происходящее в подземелье, задрал платье и, обхватив за талию, заставлял стонать как можно громче, чтобы Гермиона услышала и проснулась. Ну же, девочка, вставай быстрее, у нас совсем мало времени, а тебе ведь еще нужно добраться до эльфа, запертого в другой клетке.

Я целовал Беллатрису в шею, оставляя красноватые отметины, мял груди, пересчитывал выступающие ребра пальцами и время от времени запускал руку между ее ног.

Главное не дать опомниться, не позволить сообразить, что пленники сейчас на полпути к свободе. А я как-нибудь выберусь. Ну а не выберусь, значит, на том свете буду рассказывать, как перед гибелью трахал дамочку чистых кровей.

Сзади послышалось копошение — я молил Мерлина, чтобы Беллатриса ничего не заметила, и задвигал бедрами сильнее. Она упрашивала продолжать. Еще и еще. И я продолжал, до тех пор, пока не почувствовал, что осталось недолго. Ну где же ты, Гермиона?

Тихие шаги подсказали, что уже совсем рядом. У меня будет пара секунд после того, как послышится хлопок аппарации, всего пара секунд, если только…

Беллатриса выгнулась в спине, до боли вцепилась в мою руку и гортанно застонала, кончая. Оглохнуть и ослепнуть — никогда еще это не было таким необходимым. Для нас обоих.

Поттер, Гермиона и их рыжий дружок испарились. Когда я открыл глаза и украдкой обернулся, в подземелье никого не было, кроме нас с Лестрейндж. Получилось. Ты спятил, Себастьян, совсем спятил, когда ты стал спасителем душ? Снова.

— Прошу прощения, мада-ам…

— Что такое, щенок? — тяжело дыша, прошептала Беллатриса.

— Мне было приятно провести время в вашем обществе, но, увы, пора идти.

— Что?..

Она опомнилась секундой позже, обернулась, но я с силой, наотмашь ударил ее, и Лестрейндж отлетела к стене.

Куда бежать? Я безоружен. Наверху послышался топот — мы разбудили Пожирателей. Они уже неслись по лестнице вниз.

— Скабиор! — звонкий голос Гермионы. Они же аппарировали! — Алохомора! — она умудрилась стащить волшебную палочку из кармана мантии Беллатрисы?

— Как ты здесь?..

— Хватайся за Добби!

— Экспеллиармус! — гаркнул кто-то из Пожирателей, и палочка вылетела из руки Гермионы.

Думать было некогда. Я схватил эльфа за руку, крутанулся на месте, и краски смешались в пестрое пятно. Уже погружаясь в темноту, я видел бледные лица Малфоев и размытый серебряный блеск — кинжал разъяренной Беллатрисы летел прямо в нас, а следом — зеленовато-желтая вспышка. Липкая маленькая ладонь ускользала из моих пальцев, и я вцепился в нее крепче, повторяя про себя единственный адрес, что помнил в ту секунду. Интересно, как мадам Лестрейндж объяснит приспешникам, что развлекалась с пленником?

— Где мы? — все звуки смолкли.

Полузабытые стены приветствовали меня новыми дырами.

— У меня дома.

— Но Гарри и Рон…

— Успокойся, девочка, отсюда ты сможешь аппарировать туда, куда их затащила. Как ты во второй раз оказалась в подвале, Моргана тебя подери?!

— Переместилась вместе с Добби, — Гермиона пожала плечами. — Добби? Добби!

Домовик отнял ручонки от кинжала, торчавшего из его груди. На одежде его растекалось темно-красное пятно.

— Дьявол! Энервейт! — я отшвырнул нож в сторону. — Эта сука Беллатриса попала в него, когда мы аппарировали! Тергео! Энервейт!

Как заплесневелые, засушенные и сгнившие насекомые, слова вползали на язык и капали с него. Я с трудом вытаскивал их из своей памяти, из памяти Себастьяна Хилла, одного из лучших стажеров госпиталя Святого Мунго. Я шептал заклятия, и кровь понемногу унималась. Гермиона сидела рядом на коленях, с открытым ртом наблюдая за нами, а после осипшим голосом спросила:

— Как ты это делаешь? — мы незаметно друг для друга перешли на «ты».

— Я не силен в излечении эльфов, хотя их внутреннее строение схоже с человеческим. Но кое-что могу.

— Ты… целитель? — ее глаза расширились. Темные, как у Беллатрисы. И густые волосы.

— Трудно поверить, правда? Без нужных ингредиентов я не смогу приготовить зелье, так что пора наведаться к старику Марли, вот только… У тебя деньги есть?

— Немного.

— И у меня немного, но надеюсь, если мы сложим наши средства, получится чуть больше, — в ответ на недоверчивое хмыканье я пояснил: — Никогда не жил богато, думаю, уже поздно начинать.

— Как насчет того, что нас могут поймать?

Я покачал головой. Гермиона не знала, что в Лютном переулке свои законы.

— Лютный почти не затронула война, здесь нет правых и виноватых, сторонников и противников. Казалось бы, самое место для Пожирателей, верно? Но это не так. Здесь всегда можно украсть у прохожего свою собственную шляпу, пропавшую утром, и золото у жителей общее, в одних руках не задерживается. Большая семья.

— Как у Рона, — ее улыбка походила на судорогу.

— Кстати, тебе не пора к друзьям? Об эльфе я позабочусь.

— Зачем ты это делаешь? — Гермиона хлопнула ладонью по крышке сундука, оставшегося от Ловкача, и я вздрогнул от неожиданной перемены. — Только не говори, что смысл твоей жизни в спасении эльфов!

— Делаю что? Зачем я… отвлек мадам Лестрейндж?

Гермиона вспыхнула и смутилась. Ну да, ее можно понять.

— Затем, что я тоже был пленником и использовал единственный шанс, рискнул. «Когда рискуешь, чувствуешь, что живешь», — так Ловкач говорил, приятель мой. Ерунда, на мой взгляд, — когда рискуешь, есть вероятность, что скоро умрешь. Но когда нет выбора, почему не попробовать? Ты умница, девочка, все как надо сделала, вот только никак не пойму…

— Но зачем ты помогаешь Добби? Он ведь… домовик! Ты продавал грязнокровок по пять галлеонов, а сейчас лечишь домовика. Все волшебники считают эльфов рабами, недостойными внимания…

— Наверное, я сумасшедший, — подтянув штаны, я заглянул в давно опустевшую кастрюлю. Само собой, ничего там не нашел. — Ты начиталась умных книжек, Гермиона. Нельзя грести всех под одну гребенку, мы все разные, понимаешь? К тому же, ты сама сказала, кто виноват в случившемся. Может, я вину искупить хочу? — я хохотнул и поморщился от боли. Ребра жгло огнем. Все-таки Беллатриса та еще стерва. — Или решил досадить Лестрейндж? Хотя вряд ли.

— Спасибо, — тихо произнесла Гермиона, поставив старый огарок свечи на стол, между нами. В сумраке она казалась призраком с огромными синяками вместо глаз.

— Не за что, — боль в подреберье усиливалась, будто флоббер-червь присосался к моей плоти как пиявка.

— Не только за то, что помог Добби, но и вообще… За то, что вытащил нас из Малфой-мэнора.

— Я же говорю, не за что. Нам просто повезло, — я упал в продавленное кресло, честно купленное на краденые деньги.

Сколько мы так просидели, я не считал. Усталость навалилась пыльным мешком: я задремал, сам того не заметив, и, кажется, мне снился Хогвартс — такой, каким он был десяток лет назад.

— Гарри и Рон в безопасности, они у Билла.

Я очнулся. Гермиона сидела на полу, скрестив ноги, и держала Добби за руку.

Я не стал уточнять, кто такой Билл.

— С ними все будет в порядке, по крайней мере, до тех пор, пока снова на рожон не полезут. От Круциатуса редко умирают, чаще всего сходят с ума. Я сам видел.

— Почему ты стал егерем? — Кто бы знал. — Ты не кажешься человеком, готовым убить за гроши. Я вообще не уверена, что ты умеешь убивать.

Странные вещи плел ее язык. Себастьян улыбался в моей голове. Карие глаза блестели в неверном свете.

— Зачем ты вернулась за мной? — ответил я вопросом на вопрос. И застал Гермиону врасплох.

— Профессор Макгонагалл сказала бы, что это очень по-гриффиндорски. Наверное, от Гарри заразилась, не могла бросить человека в беде, — просто проговорила она. — Вам, слизеринцам, не понять.

— Моим деканом был Флитвик, — я, сцепив зубы, поднялся на ноги и подошел к треснувшему зеркалу, задрал рубаху.

Зеркало вздрогнуло и лопнуло еще в одном месте. Испугалось, кажись. Сердце споткнулось и пропустило удар: маленькая черная точка, обрамленная красноватой кожей, на глазах становилась больше.

— Ты учился в Равенкло?

— Ага. Еще в школе я интересовался травологией, и Макгонагалл с Флитвиком хором отправляли меня стажироваться в госпиталь.

Подумав о Хогвартсе, я вспомнил Пита. Скорее всего, его тело уже сожрали мыши из подвалов лорда Малфоя.

— Что это? — Гермиона дрожащей рукой указала на мой живот.

— А что там? — фальшивое удивление не могло обмануть девчонку, не боявшуюся произнести имя Темного Лорда.

Язва, Гермиона. Заклятие Беллатрисы, попавшее в меня перед аппарацией, разовьется в стремительную болезнь. Язвы покроют все тело, наползут на лицо и облепят сгибы локтей. Высыпав на нёбе и языке, они будут мешать дыханию, разъедят легкие, поразят ткани, откроется кровавая рвота — и тогда смерть. Обрывки полузабытых знаний восстанавливались в памяти целой картинкой. Темная магия, против которой еще не изобрели лекарства, заставляла плоть гнить. Когда-то целитель Сметвик сторонился безнадежных подопечных и велел осматривать их мне.

— Обычная царапина.

— Но она увеличивается! — крик взвился под потолок, и Гермиона подскочила ко мне, не дала опустить край рубахи.

— Аккуратнее, мисс, не то я подумаю, что вы такая же беспутная, как мадам Лестрейндж.

Замерев, она уставилась на меня. Перед глазами замелькали пятна.

— Царапина? Я видела изображение в учебнике по защите, и там сказано... Словом, тебе нужна помощь, это не шутки!

— Кто из нас целитель — ты или я? — я взял Гермиону за подбородок.

— Мои родители врачи, — как плевок в лицо.

— Твои родители — магглы, им невдомек, что такое магические болезни, вызванные темными заклинаниями. Ты хотела знать, почему я сделал все, чтобы мы выбрались из подземелья? А ты не допускала мысли, что это всего лишь спектакль? И что мы с Беллатрисой разыграли его по ролям? А сейчас она распахнет дверь, зайдет в эту комнату… Разве там, в подвале, мы не были похожи на сообщников?

Необъяснимо, до жжения в суставах захотелось увидеть испуг в ее глазах, почуять запах паники, ощутить страх на кончиках пальцев.

— Вы были похожи на любовников, — хладнокровно парировала Гермиона, хотя голос дрогнул.

Ее тактично-вежливые реплики начинали раздражать. Осознание того, что Гермиона видела нас с Лестрейндж, будоражило.

— Тебе понравилось, не так ли? Ты проснулась от стонов Беллатрисы и поспешила убраться из подземелья, несмотря на желание подсматривать дальше, — ее лицо в нескольких дюймах. И темные глаза. Вздернутый нос. Вдалеке послышался знакомый смех. Щеки горели, как в лихорадке. — Ты все правильно сделала.

Тягостное молчание вязало язык.

— Ты умница. Ты молодец, Гермиона, я уж не думал, что из моей затеи что-то получится. Наутро нас казнили бы, но теперь Темному Властелину, пожалуй, придется отыграться на своих слугах. Нет, я не один из них. А ты умница.

Она медленно выдохнула и провела ладонью по моему потному лбу.

Временное помутнение рассудка и немотивированная злость — в учебниках они описывались сухо, кратко, двумя строками.

— Прости… это все оно… так и должно быть… в учебниках все в точности… Я не заразный, — смех становился громче. Пенни, которую отец тащил по дорожке к замку, хохотала надо мной.

Я прижался к губам Гермионы, проталкивая язык как можно глубже, словно все еще представлял на ее месте Беллатрису, и лишь услышав протестующий стон, остановился.

— Я не заразный, — повторил я.

— Не надо, — она чуть повернула голову. Как скажешь. — Это опасно? — кивнула на язву, покрывшуюся темным налетом, и дотронулась до чистой кожи рядом с ней. Скоро болячки расползутся по всему телу. — Может, сбегать в аптеку к мистеру…

Гермиона облизала губы и затаила дыхание.

— Не опасней драконьей оспы.

Только действует в разы быстрее, но впечатлительным девочкам об этом знать не обязательно.

— Оспы? Но оспа смертельна! У тебя есть какое-нибудь лекарство?! Хоть что-то? — Гермиона рвалась из моих рук, но я удержал ее и обнял. — Как зовут того аптекаря?

Нет смысла объяснять, что лекарство еще не придумали.

— Ты так и будешь спокойно стоять на месте? Ведь можно что-то сделать! И Добби…

Представилось, как я, весь в язвах, валяюсь рядом с полуживым домовиком, и Гермиона держит нас обоих за руки.

— Выслушай меня. Выслушай меня, Гермиона! — я тряхнул ее за плечи.

— Ты сумасшедший. Ты даже не попытаешься спастись?

Хрипы уже мешали говорить.

— Лекарства от этого заклятия нет, и уже через пару часов я покроюсь струпьями — такими, какие бывают у дементоров. Отвратное зрелище, скажу по секрету. Кожа превратится в лоскуты, болячки выступят на слизистых и… — я закашлялся.

Воздух сгустился, превратившись в тишину. Гермиона несколько раз открыла и закрыла рот, но так и не решилась возразить. Ну да, я же целитель, я лучше знаю.

— Чем я могу помочь?

Я дернул плечами и помотал головой. Домовик всхлипнул во сне.

— Забирай эльфа и возвращайся к друзьям. Только перед уходом стукни в соседний дом.

— Зачем? — Гермиона встрепенулась.

— Там живет Марли, он даст тебе пару унций цветков брока — прикладывай их к ране домовика, и через пару недель она затянется.

Голова сильно кружилась, смех гремел в ушах.

— Я…

— Да ладно, — я коснулся пальцами ее губ. — Тебе очень жаль и все такое, знаю. Пит сказал бы, что Себастьян Хилл больше не нужен на этой земле.

— Кто такой Себастьян Хилл?

— Он давно умер.

Гермиона прикрыла глаза, и я, как зверье из клетки, бросился на нее, точно на добычу. Целовал в пухлые губы, и тут же отстранялся, словно сподобился дементору — хотел высосать жизнь и присвоить себе. Я слышал шепот: что-то про шрам, наверное, Гермиона хотела знать, кто меня так. Все мои женщины хотели, будто чуяли, что шрам появился из-за одной из них. Обычная история.

— Твой шрам похож на ивовый прут.

— Мой шрам похож на кость, белую, тонкую, хрупкую, плюнешь — переломится. Такая была вышита на кармане лимонного халата Себастьяна. Себастьян любил свой халат, и госпиталь любил, и подопечным помогал. Все для них делал, что ни просили. Думаю, на том свете они поминают его добрым словом… — пол качался как палуба корабля, и я вцепился в руки Гермионы. — Меня зовут Себастьян Хи… Хилл, — я не слышал ничего, кроме собственного кашля. — И я целитель.

— Скабиор, — она подтолкнула меня к кровати, и я с облегчением вытянулся на постели. — Тебе лучше помолчать, не трать силы…

— Да на кой они мне? Я тридцать лет их копил, больше не пригодятся. Ты только не уходи. Не уйдешь? — мне казалось, что ветер подхватил весь дом целиком и понес по воздуху, а вместе с ним летели мы. Пол и потолок менялись местами, тумбочка каталась от стены к стене, и только сундук, набитый хламом, был слишком тяжел — с места не сдвинулся. Я уцепился за Гермиону, чтобы не упасть вниз (или наверх?), в открытую дверь.

— Не уйду.

— Когда волшебники, которых я лечил, начали умирать, Святой Мунго захлопнул дверь перед моим носом… — я торопился, опасаясь, что Гермиона передумает и уйдет. — А еще Пенни, ты помнишь Пенни? Где тебе ее помнить… Началось это в Хогвартсе, на уроке Спраут, когда лапринус взбесился и цапнул Тома за запястье…

Мне мерещилось, что я пересказывал эту историю тысячу раз сотням разных людей. И каждый из них цокал языком, качал головой — им не нравился Себастьян Хилл. Может, хоть Гермионе понравится? Последний шанс.

— В Лютном можно купить собственную брошь, пропавшую утром, и расплатиться с продавцом его же деньгами, украденными в обед. Знаешь, Гермиона, сколько этих самых побрякушек после Ловкача осталось? Не счесть.

Она держала меня за руку.

Каждый вздох отдавался болью.

Дом, поднятый в воздух ураганом, уносился ввысь.

Рядом не было Себастьяна Хилла, способного мне помочь.

* * *

В следующий раз мы с Гермионой встретились осенью, когда замок, едва восстановленный после битвы, вновь принимал студентов.

Я узнал ее издалека, хотя зрение с некоторых пор начало меня подводить, и окликнул. Гермиона не сразу поняла, кто зовет.

— Ска… — подошла ближе.

— Тс-с, — я приложил палец к ее губам, Гермиона поежилась. — Не Скабиор. Меня зовут мистер Хилл. И я помощник мадам Помфри, — ответил я на незаданный вопрос. — Вообще-то мне не положено, но мадам Помфри позволила приходить иногда — вдруг пригожусь.

— А я уж думал, что Макгонагалл спятила и взяла в Хогвартс нового профессора по защите, — рыжий дружок Гермионы скривился. После вечеринки у Малфоев на его лице белели шрамы.

— Учитывая, что должность всего-навсего проклята, и назначение грозит в худшем случае гибелью, Ск… мистеру Хиллу нечего бояться, — Поттер ухмыльнулся и протянул было руку, чтобы поздороваться, но опомнился и замялся.

Приятный малый.

— Разве? Профессор Макгонагалл упомянула, что проклятие пало. Странно, — мне было все равно, если честно. — Так или иначе, я берусь вылечить эту должность.

Гермиона улыбнулась.

— Думаю, у меня получится, — подмигнул я, кивнул, подошел к стене и, обернувшись, махнул Гермионе и Поттеру на прощание. А рыжему махать не стал. Уже проходя через стену, я услышал, как рыжий фыркнул. Обиделся на меня, наверное.

Серая Дама говорила, что привидением может стать только тот, кого что-то держит на земле.

Гермиона долго держала меня за руку.

И теперь в башне Равенкло обитают два призрака.

Конец

Примечания:

Лапринус питается и крепнет за счет других растений, т.е. является паразитом. Лапринус, или (как называют его волшебники тех времен) кахорус выпускает из своих маленьких упругих мутно-зеленых листочков грязно-желтую жидкость. Эта жидкость называется кахона (от названия растения «кахорус»). Кахона является одним из самых смертельных ядов во всем мире.

Многогор — растёт исключительно в горах, ингредиент омолаживающего зелья.

Лаурит — растение, роса с его листьев используется для приготовления сыворотки правды.

Любисток — используется в Отвлекающей и Дурманящей настойках.

Асфодель, или златоцветник — ключевой ингредиент для «Глотка Живой Смерти», этот цветок традиционно связывается с загробной жизнью и подземным миром.

Корень Натрикса — корень растения, помогающего заживлять раны.

Брок — цветок ярко-желтого или оранжевого цвета, который добавляют в лечебные порошки.

(с) «Тысяча волшебных растений и грибов»