Выйди в окно (гет)

Когда Северус захлопнул одну дверь, второй перед ним не оказалось. Сколько ни шарил он шершавыми ладонями по мозолистой стене, не нашел даже малюсенького зазора. Стена была теплой, как будто с внешней стороны грелась с ярких лучах солнца или пылала в огне. Пальцы от этого таяли, Северус почти чувствовал, как руки становятся короче, и видел, что кисти уже текут по полу желтоватой водичкой. Он хотел ощупать себя, но не смог, хотел позвать на помощь, но удалось лишь безмолвно разинуть рот. Запотевшее окошечко справа больше скрывало, чем показывало, душило образы, зато пропускало звуки. Шум смятой газеты, шелест одежды, детский смех, искаженный настолько, что казался отрыжкой дементора. Снейп прижимался к стеклу, как никогда не прижимался к матери, гладил его, умолял — раствориться, раскрошиться, — целовал, слизывая грязную влагу, и дышал ртом. Чтобы потом вновь слизывать. Это занятие делало существование не таким бессмысленным.

Снейп знал, что существует уже довольно долго, потому что в голове его сохранились лица людей, давно ушедших. Северус не сказал бы, ни за что не сказал и не сосчитал, сколько минуло лет с их смерти, но был уверен, что больше они по земле не ходят. Пусть Северус не помнил чисел, но лицо, разорванное от угла губ до самого уха, мог нарисовать хоть сейчас. Девочку, жившую по ту сторону вонючей реки, хоронил пьяный от горя отец и белесая сестра. Девочка улыбалась одной стороной рта, едва зашитой и припудренной, сжимала в ладони увядший цветок. Северус отпустил руку матери, зацепился кончиками пальцев за край гроба и заглянул внутрь. Платье, связанное из дождя, лежало облаком, острые колени скрывались под ним, оставляя жадному взгляду только лодыжки-косточки. Северусу казалось постыдным его желание — приподнять платье и увидеть больше, потрогать, коснуться губами. Для ребенка девяти лет невозможное желание.

«Подсадите мальчишку», — голос он узнал, говорившего — нет. Как будто голос существовал отдельно, а горло, язык, связки — сами по себе.

Вспотев от смятения и неловкости, Северус с помощью чьих-то рук залез в гроб и прильнул к неподвижной девочке.

— Твоя сестра знает, кто я, — смело начал он, словно парой слов можно было расположить девочку к себе. — Я сын Снейпов, что живут по ту сторону реки. А тебя как называть?

Молчание плавало в белых цветах.

— Хорошо, я буду звать тебя… Лили, — решил Северус. — Тебе, наверное, нравятся лилии, раз ими усыпано твое тело?

Руки исчезли, отрезая пути назад, да Северус и сам не спешил уходить.

Лилии нравились кому угодно, только не девочке. Она задыхалась от тяжелого запаха загнивающих корней, и потому не дышала вовсе.

— Пфу-ух, — впервые заговорила Лили, когда крышка гроба опустилась и скрыла свет. — Тунья специально выбрала эти вонючки, знает, что я их терпеть не могу.

— Давай превратим их в снег? Я люблю снег, — смутился Северус, — я родился, когда кругом ничего, кроме снега, не было.

— Я тоже, — она приподнялась на локтях и склонила голову набок. — Твои волосы длиннее, чем мои, — заметила невпопад. Рыжие пряди торчали в разные стороны, еле сплетенные в подобие косы. Лили протянула руку и дотронулась до его головы, проверяя, не обман ли? — Так не должно быть! — возмущение ударилось о крышку, и Лили зажала рот ладонью.

Опора покачнулась и плавно ушла вниз.

— Я попрошу маму подстричь их. А еще ты можешь звать меня Северус, если хочешь.

— Се-ве-рус, — по слогам повторила Лили, выпивая имя по буквам. Как молоко через трубочку. Плохо сросшийся шрам лопнул, и по подбородку Лили сочилась кровь.

Северус согнулся пополам, извернулся и уселся напротив нее, стукнувшись макушкой о дерево. Лили уставилась на него, будто знала наперед, что ей хотят сказать.

— Я вырасту и обязательно вылечу твою рану, — наклонился и легко подул на обнаженную кайму плоти.

— Нет такого лекарства, которое избавит от шрама, — в голосе эхом отдавалась усталость зрелой женщины.

— Я его придумаю. Я же волшебник. Мы оба.

Щеки тлели румянцем.

— Ты еще не рассказывал мне про Хогвартс? Расскажи. Я люблю про него слушать. — Сверху на крышку сыпались сухие комья.

— Куда мы движемся?

— Вперед.

— Странно, а мне кажется, что вниз.

Они, покопошившись, вновь улеглись рядом. Северус нет-нет, да посматривал на Лили, потом решился и протянул руку к ее руке.

Когда поверхность, на которой они лежали, вздрогнула и остановилась, Лили приложила палец к губам Северуса и уперлась ладонями в доски, обитые тканью:

— Помоги.

Вместе они справились. Спустили ноги с деревянного края.

Над пропастью белого тумана лучше болтать ногами, чем бояться. Связанное из дождя платье задралось, обнажив ободранные коленки. Горячая волна прошла по сухожилиям и подхлестнула, ударила по пяткам: Северус выломал из деревянного ящика две доски, поднял глаза на удивленную Лили, задушил собственные мысли о ней и крикнул:

— Помоги!

Оторвав ткань от крышки, разорвав белый саван, привязали скрученные веревки к доскам.

Высокие дома внизу, стояли как спичечные коробки в дырочках. Окна, время от времени появляющиеся в стенах, исчезали так же быстро, как проходила ночь. Они зажигались, а к утру вновь меркли, и нельзя было точно определить, сколько их там.

Лили и Северус жили в каких-то домах с такими же окнами, и сейчас с тоской смотрели на них, пытаясь найти свои.

Качели получились длинными, но достанут ли до земли? Страшно застрять между небом и землей, этого Северус всегда боялся. И летать из-за этого никогда не летал. А еще метлы не было, только веник на кухне.

— Ну, на землю-то мы всегда упадем, — пожала плечами Лили.

Северус нахмурился. Ощущение, что в его кишках сидит кто-то, шепчет, подсказывает слова, становилось тяжелым и болезненным.

Пожалуй, назло ему Северус бездумно шагнул следом за Лили. Обмотав веревки вокруг запястий на несколько раз, оттолкнулся ногами — и потерялся. Доска летела парой дюймов ниже, глаза крепко зажмурены, ресницы слезами склеены, и лишь мягкая ткань тихо шуршала: «Держу тебя».

Они падали до тех пор, пока не оказались наверху. Веревки распрямились, качели дернулись и пошли назад. Северус кашлял до хрипоты, наглотавшись влажного воздуха, а Лили хохотала так близко, что мерещилось: протяни руку, и вот она. Платье ее, сотканное из капель, разметал ветер, испарил, похитил, как ночной вор.

Прошло несколько лет, не меньше, прежде чем качели перестали раскачиваться.

Он смотрел на едва заметный шрам, похожий на морщинку у губ, отбрасывал с плеч влажные волосы и сутулился. Гнулся к земле, стараясь скрыть свою наготу, стремясь любоваться Лили украдкой, понемногу. В разы ярче, чем когда-либо, Северус представлял, как кровь бежит по его жилам и бьется, бьется в стенки сосудов, ищет выход. Лили гладила его по спине, и волей-неволей приходилось расправлять плечи, задирать выше подбородок, чтобы без боязни вновь опустить голову и поцеловать.

Он взлетал на качелях так высоко, что небо лизало пятки.

Он падал мучительно долго, пробуя тесноту и темноту на вкус, ударяясь о невесомость, ломая пальцы и поджимая ноги. Веревки, верно, порвались, когда он стал слишком тяжелым. А Лили, оставшуюся девочкой в струящемся платье, качели утащили за собой.

Северус ударился о землю так, что дух вышибло.

Он лежал на каменной лавке, запрокинув голову, а под скамьей кто-то рычал. И, кажется, отгрызал себе руку, утробно урча. Северус не мог шевельнуться, только моргал обожженными веками и ждал. Ждать несложно, когда никуда не торопишься. Северус не торопился.

— Ты был мне верным слугой, Северус, — равнодушно произнес кто-то голосом Темного Лорда. — И я жалею о том, что сейчас произойдет.

Дыхание перехватило, когда ему на грудь бросили тело. Тело принадлежало длинному, тощему мальчишке, насколько он мог различить.

— Уберите, — прохрипел Северус, распознав в мальчишке Поттера. Язык задергался во рту, как зверек, сожравший яд. — Хо… хозяин. Прошу.

— Я решил, тебе будет интересно узнать, что все твои усилия оказались напрасными, — прошелестел Темный Лорд, появляясь перед ним. Ничуть не изменился, только суше стал, до синевы белее.

Очень интересно.

Их с Поттером сложили друг на друга, как два шматка мяса, и запах пота душком вился в воздухе.

— Доложишь, когда они прорастут друг в друга, — услышал Северус голос хозяина и промычал что-то невнятное. «Да, господин», — был ответ.

Их пеленали широкими бинтами, сплетали тесно и связывали по рукам и ногам. Северус чуял холодное тепло замерзшего тела и не верил, что кровь все еще может приливать к щекам, как у мальца, впервые увидевшего обнаженную женщину.

Сначала было плохо. Душно, невыносимо, не вздохнешь, не выдохнешь. Ненависть плескалась в легких, неизвестная, неопределенная — и к себе, и к Поттеру, и к его отвратительному телу. Потом колко было, все равно, что ершиком водили по голым бедрам и животу. А спустя время не отличить стало свой запах от чужого, смешиваются они, тасуются как карты в колоде, прирастают, впитываются. И тело вроде бы знакомое уже, и руки иногда сами собой оказываются на впалых ягодицах, поддерживают, поправляют, ползут по спине, чтобы проверить дыхание.

В бинтах жарко и мокро, и гниль, конечно, рождается в бинтах. Поттер очнулся лишь однажды, глаза закатил, натужно прохрипел и вновь замер. Северус хотел подтянуть его на себя, но вместо того зашипел от боли в паху. Решил оставить как есть.

«Проросли, повелитель».

Отодрали, как вторую кожу сняли. Волоски пробивались из-под кожи Снейпа и впивались в кожу Поттера. Плотно спеленали их, глубоко сцепились ткани. До крови, до мяса сдернули, прямо дух выпустили, вскрыли нарыв, поковырялись в нем, подпалили и бросили. Пятна остались: то два слоя кожи, то жирная ссадина — одна шкура на двоих.

Темный Лорд иссыхал с каждым днем, скукоживался, как горох на солнце. Скакал вокруг котла подобно оголодавшей гиене, взмывал над ним и приземлялся с другого края. Он облизал тонкие губы и опустился к кипящей поверхности так низко, что, казалось, обожжет и без того обезображенное лицо. Но нет, цел, подполз к Поттеру, перевернул на спину и, склонив голову набок, поднес палочку к шраму на лбу.

— Ты не помнишь, как это больно, правда, Гарри? Я напомню, — от Лорда половина осталась, маленькая, ободранная, еле дышит. Северусу хорошо от этого.

Темный Лорд резал медленно, аккуратно, точно на коричневатой линии.

Поттер молчал.

Северус стонал, как если бы его самого вспарывали тонким скальпелем.

Палочка ударилась о каменный пол и откатилась под скамью. Ободранный ребенок, мало похожий на прекрасного Тома Риддла, полз к ней и хныкал. Чесался как шелудивый пес. Рухнул без сил.

Северус протянул руку, нашарил палочку и направил на Поттера. Тело шевельнулось и с трудом поднялось над полом. Вместе лучше, подумал Северус, устраивая Поттера на своей груди. Кровь почти не течет из освежеванного шрама, потому что мертвецы жадные.

Теплее.

* * *

Поезд медленно набирает ход. Дамблдор стоит неподалеку, опираясь на скамью, и кивает. Северус высовывает язык и слизывает с окошечка пресные капли. Стена горячая-горячая, точно раскаленные угли, в окнах рисуются одинаковые лица. Огонь жрет рельсы, расходящиеся на все четыре стороны лучами, и вокзал греется как на огромной сковороде. Пот градом течет по лицу.

Поттер и Лили сидят на крыше первого вагона, жуют бутерброды, болтают ногами, Гарри поправляет на матери платье цвета давно прошедшего дождя.

Северус скребется испуганной кошкой, но выбраться не может, заточенный, прикованный к скамье, под которой стенает ободранный хозяин. Окошко крошечное, игрушечное, оно насмехается, издевается и зовет. Северус шарит ладонями по мозолистой стене, ищет зазор, замочную скважину и ключ, но не находит ничего, кроме банки с холодным пламенем. Он подставляет огню ладони в надежде, что они расплавятся, и у него будет оправдание собственной трусости, но пальцы до сих пор целые, длинные, костлявые.

Поезд выпускает пар и набирает скорость. Северус перебирает пальцами по стене и долбит по камню кулаками.

— Дамблдор! — в отчаянии зовет он на помощь.

Директор подходит к стеклянной витрине, оборачивается, подмигивает и распахивает квадратное окошко. Узкие ступни в мягких башмаках мелькают в окошке и исчезают вслед за Альбусом.

Дамблдор отряхивается и мягко манит рукой уже с той стороны стекла, мол, смотри как просто.

— Здесь нет двери, — злится Снейп, а пар тем временем застилает платформу, укрывая Альбуса невесомым одеялом.

— Выйди в окно, — как ни в чем не бывало советует Дамблдор.

Северус бьет кулаком по стеклу. Выскакивает на платформу с самую последнюю секунду под свист машиниста. Он абсолютно голый, худые ноги мелькают так быстро, что кажутся размытыми, но на это плевать. Поезд исчезает в белом тумане, дразнит последним вагоном, а Северус все бежит.

Чувствует, как веревка ударяет в ладонь. Сжав пальцы, отталкивается от земли, переворачивается в воздухе, взбирается на доску, не боясь занозить руки.

Сверху спускаются еще одни качели, Поттер неуверенно за них берется и, прищурившись от неверного солнца, машет матери.

Янтарный закат красит лица в свои веселые цвета.

— Догоняй! — Лили далеко впереди.

У высоты нет конца, но Северус все равно взлетает под самую высь, едва не ударяется о небо. И больше уже не падает.

Fin