Одиннадцать в кубе (джен)

Доска черной дырой вылупилась на меня, выпучила белые меловые глазки. Много-много прищуренных глазок. Они моргали. Я моргала в ответ.

Третья учебная четверть растянулась, как кишка: вот вроде бы умещается в животе, а длиннющая, в несколько метров. Месяцев.

Галина Геннадьевна постукивала по столу карандашом, пробивая в моей несчастной голове дырку.

Журнал распластался пузом кверху, распятый двойками и тройками, готовый демонстрировать их как застарелые шрамы.

Васька Решетов шуршал пакетом, в котором лежал вонючий, склизкий, приготовленный заботливой васькиной мамой бутерброд — неровный кусок черного хлеба с дешевой колбасой.

Из открытого окна тянуло тиной и чем-то горелым. Кажется, на улице что-то жгли. Или кого-то.

За спиной перешептывались одноклассники.

Знают о заштопанных на пятке колготках, мелькнула мысль.

Или юбка задралась.

Или кто-то нарисовал на спине хуй.

На всякий случай почесала спину.

Или просто ржут над моей тупостью.

Все они, эти мои одноклассники, были не менее тупыми, и регулярно рисовали друг у друга на спинах хуй. Но боялась рисунков почему-то я одна, да еще Машка Дрокова.

Машка сказала, что отличницей быть тоже плохо, потому что они, эти мои одноклассники, отличников вообще за людей не считали. А Машке еще и с фамилией не повезло.

— Мы ждем. — Голос Галины Геннадьевны тупым топором рассек затылок, по спине потекло липкое, едкое, жгучее. Гарь затопила класс.

Чего они ждут, о госпади. Такое ощущение, что я добываю уголь из шахты, а там, наверху, околевшие люди надеются только на меня.

Или как будто я на пороге открытия лекарства от всех болезней.

Чего они ждут.

— Что тебе нужно сделать?

Бежать отсюда.

Но сначала заткнуть Решетову рот его же собственным бутербродом.

— В какую степень надо возвести одиннадцать? Пиши!

В третью. Сколько это будет? Четырнадцать? Тридцать три? Дохуя, я бы сказала. Но Галину Геннадьевну не устроит ответ «дохуя». Так, в порыве отчаяния с привкусом вдохновения решила я, сначала умножить, потом вынести за скобки, еще раз умножить. Это даже проще, чем…

Сравнения я подобрать не смогла. Наверное, все же не проще.

— Ну-у? — протянула Галина Геннадьевна, и я в который раз представила себя шахтером, а одноклассников — замерзающими бомжами.

— Тысяча триста тридцать один.

— Ответ правильный, — разочарованно заморгала та, — но решение. Впервые вижу такое решение.

О, да я уникальна.

Или уникальна моя тупость, шепнул внутренний голос.

— Она же все правильно решила, — подал голос Леха, мой сосед по парте, долговязый и простой как три рубля. — Только в несколько этапов.

— Тебя не спрашивают, Серединкин. Кто из нас учитель? Решение должно быть кратчайшим. Ты же не летаешь в Турцию через Канаду!

— Я туда вообще никак не летаю, — буркнул Леха. — Денег нету.

— Садись, — кивнула Геннадьевна мне, — три.

Я гордо улыбнулась. Три. Сама. Одноклассники заулыбались в ответ. Решетов показал поднятый большой палец. На самом деле, у одноклассников человеческие лица. Когда стоишь у доски, мерещатся белые пятна со стеклянными глазами. На самом деле, они обсуждали ужасную оранжевую помаду училки. Это доска, как черный противень, на котором жарится мой здравый смысл. Это доска на меня влияет.

Плюхнувшись на свое место рядом с Лехой, я потянула носом.

— Чем воняет с улицы?

— Надеюсь, машину директора наконец-то подожгли.

— Надеюсь, машину математички.

— Или исторички.

— Кстати, об историчках. Что задавали?

— Написать сочинение про языческие праздники, — Леха глянул в дневник, — сохранившиеся в христианстве. Историчка сказала, что один из них идет вотпрямщас.

— А конкретнее?

— Да фиг знает. У меня почему-то написано «про блины».

— Кстати, о блинах. Блин, понять не могу, как я получила эту тыщу триста с чем-то.

— Я тоже не знаю, — Леха хохотнул. — Но главное, что ответ — правильный.

— Ага.

Во дворе догорало чучело Масленицы.

Ноябрь 2013