Беспокойники (джен)

На берегу около палатки сидел дракон.

Сидел и терпеливо ждал, пялясь на застиранный, видавший виды полог, из которого местами торчали нитки. Пялился до тех пор, пока полог не приподнялся и на утреннее солнце не сощурились льдисто-голубые глаза. Настолько льдистые, что могло показаться: дымка вокруг них — это ледок на солнце тает.

Поглядев на солнце, рыцарь смерти моргнул и оглядел берег. И уставился на дракона.

Дракон уставился в ответ.

Первым не выдержал все-таки рыцарь смерти, хрипло и мрачно уточнив:

— И что это значит?

Дракон задумчиво расправил крылья, сначала одно, потом другое. Потом помахал ими. Чуть-чуть, так, что немертвого только немного песочком присыпало. Ну и пара ракушек с пучком водорослей в стороны разлетелись, подумаешь.

Опустив руку и стряхнув с латной перчатки водоросли, рыцарь смерти еще раз повторил, еще более угрожающим тоном:

— Что. Это. Значит?

Потом поглядел на фонтан песка, взметнувшийся вверх, когда дракон показушно завилял хвостом, вздохнул — даром что дышать ему в целом не требовалось — и скрылся в палатке. Вернулся он, прикрепляя к поясу ножны с рунным мечом.

— Ладно... Уговорил!

Подпрыгнув на месте, дракон припал на передние лапы, услужливо подставляя спину, где уже было закреплено седло. Подождал, пока всадник устроится, даже дал секундочку, чтобы собраться с мыслями — и с похожим на веселый гогот ревом прянул в небо.

Рыцарь смерть пошевелил челюстью: слишком уж громко щелкнули зубы от резкого старта — и снова вздохнул. Когда он предлагал прибившемуся охотнику покататься на нём... В общем, он имел в виду немного другое!

— Олисан.

Позвучало сурово, весомо. Впрочем, в устах рыцарей смерти весомо звучала даже просьба передать точильный камень или дрова для костра.

Сидевший около палатки охотник, возившийся с луком, поднял голову.

— Чего?

Прозвучало привычно-задиристо, но что-то... Что-то по-прежнему было немного не так. Дораллиасо нахмурился, глядя на спутника, к которому успел уже привязаться.

Подбирать слова было трудно — он и при жизни ловкостью языка не отличался. Но тут ситуация требовала, молчать уже не получалось. Так что нашел какие смог, максимально участливые:

— Что не так?

Олисан молчал, трогал безотчетно тетиву лука, поглаживал кончиками пальцев — руки у него были подвижные, нервные. И не подумаешь, что может подолгу ждать, натянув тетиву, чтобы сделать один-единственный выстрел.

— Нахрена я тебе, а? — наконец буркнул охотник. — Торможу как укурившийся тролль, одно достоинство — стреляю метко. Но редко!

— Два, — почему-то теперь слова подбирались легко, и Дораллиасо совершенно успокоился, на удивленный взгляд пояснив: — Два достоинства.

— Это какое второе?

— Твой язык.

Олисан моргнул раз, другой... А потом самым бессовестным образом заржал, разом становясь собой. Дораллиасо тоже невольно улыбнулся.

Язык у охотника был потрясающей гибкости. Рыцарь смерти не знал никого, кто умудрялся бы во время боя ругаться как последняя мразь, с такой скорость и настолько изобретательно.

Перышки у немертвых совокотят были мягкие, такие же, как у живых.

И так же линяли, оказываясь везде: в чанах алхимиков, в горе тренировочных лат, в грубых одеялах на кроватях, в конце концов. Оно и верно: какому котенку, пусть даже его мама согрешила с совой, не захочется поваляться на кровати?

А еще эти мягкие, легкие перышки прекрасно липли к тем же доспехам и рунным мечам, делая облик рыцарей смерти слегка... неподобающим. И чудесно запутывались в волосах, если удавалось выманить совокотят из кроватей и поспать там самим. Ну, или попытаться поспать.

— Ответь мне: какого демона? — фыркнул Олисан, разглядывая рыцаря смерти. — Какого демона ты забыл на кровати?

Рыцарь смерти молчал, сурово хмуря брови. Суровость получалась с трудом, в волосах у него запуталось несколько перьев. Охотник только глаза закатил, ухмыльнувшись, и шагнул ближе.

Совокотят, если что, в Акерус проволок именно Дораллиасо. Увидел где-то под Сурамаром, как их убивает эттин, и... В общем, теперь котята жили здесь. В количестве сорока штук.

Рыцари смерти скрипели зубами, рыцари смерти недоумевали, рыцари смерти, в конце концов, махнули на причуду Владыки смерти рукой и улыбнулись. Совокотята были слишком милыми, многим напоминая о жизни. А перья... А перья убрать можно. Чем Олисан сейчас и занимался, не обращая внимания на гримасу недовольства, исказившую лицо Дораллиасо.

Вопросов о кровати он больше не задавал.

Потому что, оказываясь в Акерусе, порой спал там сам.

И однажды застал немертвого там же.

Пытающегося уснуть.

— Откуда у тебя этот шрам? — заплетающимся от усталости языком спросил Олисан. — На губе.

Это был, мягко говоря, не тот вопрос, которого ожидал Дораллиасо, дотащивший еле перебирающего ногами товарища до укрытия. Рыцарь смерти покосился, и, наверное, удивление достаточно ясно читалось в глазах, чтобы Олисан пояснил:

— Я раньше его не замечал.

Рыцарь смерти только вздохнул. Говорить, что в настолько убитом состоянии можно не заметить и потерянной конечности, он не стал, только опустился на землю, позволяя Олисану привалиться к плечу. Палатка осталась где-то там, далеко, как и почти все их вещи. Но рыцарю смерти они были не нужны. Что касается охотника...

— Спи. Я посторожу.

Олисану нужен был только отдых, он уснул мгновенно, даже не поменяв позы и не сказав ни слова. Устал до смерти. Дораллиасо поднял руку и ощупал шрам на верхней губе. Он помнил, что получил его еще при жизни, но где и как — вспоминать не хотел. Он вообще ничего сейчас вспоминать не хотел, и, что самое удивительное, воспоминания не лезли в голову самовольно, не мучили тишиной. Потому что их вытеснил звук чужого дыхания.

Дораллиасо смотрел на небо, Олисан спал.

И тихо дышал во сне.

— Кинешь факел?

Улыбка у Олисана была горячая и искренняя. Возможно, даже чересчур искренняя, Дораллиасо не всегда улавливал оттенки эмоций живых. На вопрос он только покачал головой. Бросать факелы не хотелось. К большому костру идти — тоже.

Хотелось...

Чего ему хотелось, Владыка смерти сам не знал.

Солнцеворот подступил неожиданно, рассыпая искры, вынырнул из заполненных страшными и странными вещами дней, ослепил, пытаясь заставить забыть о нависшей над миром тени Легиона. Попытки его пока были бессильны — Дораллиасо слишком хорошо осознавал, что их ждет. Осознавал, что может случиться, с ним или со смешливым рыжим охотником.

— Эй, лисенок со снежком! — грубоватый, чуть порыкивающий женский голос заставил обернуться и вскинуть руки: в них летел букетик огнецвета. Олисан рядом восхищенно присвистнул, поймав такой же.

Воргенша, сама рыжая, будто белка, с подпалинами на морде, улыбалась во всю пасть, прижимая к груди целую охапку свежего огнецвета.

— Не тухните — Солнцеворот же! — весело фыркнула она и поспешила дальше — только золото син’дорайского посоха блеснуло.

Мимо открывшего рот Олисана прокосолапил друид-медеведь, толкнув пушистым боком, и поспешил за воргеншей, низко взывая:

— Верховный друид, постойте, да постойте вы!

Всё это было настолько нелепо, что Олисан рассмеялся, а потом безропотно отдал Дораллиасо свой букет, сложил руки за спиной и отвернулся, наблюдая за праздничной суетой: кто-то как раз взялся бросать факел, но не смог поймать его и пары раз... И только вздрогнул, когда огнецвет вернулся, ложась на волосы венком. Обернулся, взглянул — Дораллиасо поправил топорщащийся цветок.

Лицо рыцаря смерти было непроницаемо спокойно. Но короткая теплая улыбка Олисана почему-то показалась ярче огненных цветов.