Вы будете играть, Франсуа? (джен)

На Рождество ветер пригнал с севера крупный белый снег. Он сверкающими звездами валил с неба, и казалось, что это не снегопад, а звездопад. Сияя в свете фонарей, он ложился на крупы лошадей, на ветки деревьев, одевая их в подвенечные платья, блестящей сетью ловил и приглушал звуки с улицы и, искрясь, прилипал к оконному стеклу. Сверчком потрескивал камин. Франсуа сидел в кресле и, чуть наклонив голову набок, с мягкой улыбкой наблюдал, как Кристин вместе с маленькой дочерью Марго и братом Жаном расставляли деревянные башмаки. В них Святой Николай — точнее сам месье Тео, но детям не обязательно знать об этом, — ночью положит подарки.

Франсуа любил Рождество. Теплый, светлый праздник грел душу, как шерстяной шарф, намотанный на грудь. И неважно, что он вечно заболевал в Сочельник, это не могло испортить ощущение чуда. Редко бывавший дома, он наслаждался тихими вечерами, когда жена оставляла вышивку, садилась рядом с ним и, уложив его голову на колени, перебирала темно-рыжие кудри нежными пальцами. В такие моменты не нужно было никаких слов, чтобы сказать: «Люблю».

— Месье Тео, мы нашли вашу флейту! — донесся из коридора голос Николя.

— О нет, даже не думайте! — Франсуа тут же встрепенулся. — То-то я думаю, там так тихо…

— Ну пожалуйста! — Николя заглянул в гостиную.

Жан тоже с мольбой взглянул на него. Франсуа чуть передернул плечами: уж сколько лет он знал этих непоседливых мальчишек-близнецов, а никак не мог привыкнуть к их сходству. Каждый раз он терялся и боялся их перепутать.

Николя, воспользовавшись его заминкой, вбежал в гостиную и, одним скачком преодолев расстояние, всунул флейту ему в руки.

— Протестую, это было нечестно! — шутливо возмутился Франсуа.

— Месье Тео, пожалуйста! — взмолился Жан. — Пожалуйста! Вы же будете играть?

Франсуа хотел было согласиться, но вдруг замер. Вихрем ударило в лицо детское полузабытое воспоминание.

…Он сидит за клавесином и смотрит на ноты перед собой. Мальчик уже ненавидит музыку и эти чертовы клавиши, Баха и дядю, который за оплошность ударяет его по рукам. Франсуа никак не может начать играть. Руки не слушаются и не поднимаются. Они словно ватные, как у игрушечного солдатика на елке.

— Вы будете играть? — сердито спрашивает дядя.

Франсуа смотрит на клавиши невидящим взглядом и не шевелится.

— Вы будете играть, Франсуа? — с нажимом повторяет дядя.

Мальчик медленно качает головой. Ни за что он не будет играть, каким бы ни было наказание. Что-то внутри противится и не дает ему коснуться клавесина. Дядя сурово хмурится и, жестко схватив его за плечо, уводит на чердак. Впервые темнота и тишина не пугают его, Франсуа воспринимает свое наказание как манну небесную. Он сидит, откинувшись на стену, и едва-едва улыбается. В душе его нет ни ликования, ни обиды, лишь одно спокойствие. Кто-то отвязал ниточку, держащую в постоянном напряжении все его существо, и отпустил на волю…

— Так вы будете играть, Франсуа?.. — тихо окликнула его жена.

— Конечно буду, мой милый ангел, — он ласково улыбнулся, гоня прочь воспоминания, и поднес флейту к губам.

По комнате разлились нежные серебряные звуки. Франсуа улыбался слегка, прикрыв глаз. Конечно, он будет играть…