Кто ест сородичей? (джен)

— А я же тебе говорил, — пробормотал Ковальски, не открывая глаз.

Холод начинал пощипывать за щёки, огонь догорал и нужно было подняться, чтобы подбросить в костёр сухих веток, но у него не было на это сил.

Шкипер откликнулся через минуту или две.

— Что говорил? — спросил он. Ковальски знал, что он уже несколько часов лежит не шевелясь, прижимая к себе Прапора, который то ли спит, то ли провалился в голодный обморок.

— Что в экстремальной ситуации Рико...

Чтобы произнести всю фразу, пришлось делать непривычную паузу.

— ...В Рико проснётся зверь.

Он решил, что говорить лучше коротко, так расходовалось меньше сил. Впрочем, это был только инстинкт, не подкреплённый здравым смыслом. Последний сигнал о помощи они подали сутки назад, потом села последняя батарейка в рации. Патроны закончились. Искать их здесь никто не будет, чтобы прочесать каменистую равнину, потребуется несколько дней. Топливо для костра, которое они ещё тащили с собой, заканчивается, нужно вставать и идти искать кусты и деревья, которые можно срубить, потом распиливать и тащить назад... Уже никто из них не был на это способен на пятые сутки без еды. До этого была последняя банка тушёнки, которую они растягивали на четверых, подолгу катая во рту волокна мяса. У них не оставалось шансов.

— Какой ещё зверь? — не понял Шкипер и с его стороны донёсся звук движения.

Ковальски лениво открыл глаза. Над ним было серое небо. Удивительно, но оно, однотонное, ухитрялось двоиться в глазах. "Низкое давление", — понял он и с трудом повернул голову.

Шкипер пытался устроить Прапора поближе к огню, подтаскивал его непослушными руками в попытке согреть. Со своего места Ковальски не смог точно определить, жив ещё Прапор или нет, а просить Шкипера проверить не стал.

— В условиях экстремальной ситуации... — начал он и замолчал. В голове нарастал гул, перед глазами темнело. Он переждал этот приступ, хотя не смог бы точно сказать, сколько времени он занял. Когда приступ прошел, оказалось, что костёр уже погас, только дымились обугленные веточки. Шкипер лежал на боку, обнимая Прапора. Жив он всё-таки или нет?

— В условиях экстремальной ситуации, — продолжил Ковальски с того же места, — Рико отвергает даже те социальные условности, которые соблюдает. Я хочу сказать, что он поддерживал их только формально. Сейчас же формальностей не осталось. Рико хочет жить, как и мы все.

— И что ты хочешь сказать? — пробормотал Шкипер.

— Как по-твоему, где Рико?

— Ушёл искать еду, дрова или помощь. Он же выносливее нас.

Организму Рико, казалось всё было нипочем, вот и сейчас он держался на ногах, когда они видели его в последний раз.

Ковальски сделал неопределённый жест.

— Он отбился от стаи, вот что.

— Какой ещё... стаи?

— Он неподалёку, — продолжал Ковальски. — Ждёт, пока мы не умрём или не ослабеем настолько, чтобы он смог с нами справиться. А ведь мы уже... почти...

Он с трудом повернулся и лёг щекой на камень. Камень холодил, возвращая некоторую ясность мыслей.

— Хочешь сказать, он нас сожрёт, что ли?

— А ты бы сделал не так?

Шкипер был настолько возмущён, что даже попытался подняться.

— Я никогда не стану есть своего! И вообще, почему я до сих пор не слышу вариантов?

— Потому что их нет. Мы можем съесть либо друг друга, либо самих себя. Больше здесь есть нечего.

— Чтобы я такого больше не слышал.

— Что в этом плохого? Люди в нашем положении обычно так и делают, некоторые выживают. Можем съесть того, кто умрёт первым.

Он представил Прапора с выпущенными кишками, и его снова не иллюзорно затошнило. Это должно будет притупиться, если возникнет настоящий шанс спастись. Тогда нужно будет есть выборочно, с мышцами ослабевшие зубы не справятся. Не кишки, не желудок, не селезёнка, пожалуй, печень подойдёт лучше всего. Мягкая, пронизанная сосудами, главное, правильно её вынуть, не раскрошив. Килограмм мягкого и съедобного мяса. Этические нормы стремительно сдавали свои позиции.

— Он ещё нас переживёт!

— Ага, — сказал Ковальски. — Вариант второй — тестикулы.

— Что?

— Можно подвергнуть себя кастрации и съесть тестикулы. И это не запасной вариант. Вообще лучше есть мягкие ткани, тебе на будущее.

— Мне?

— Я не тешу себя иллюзиями. После Прапора я — второй.

Шкипер не нашёлся что ответить. На равнину опускалась темнота, хотя темнело в этих широтах медленно.

— Вообще есть ещё волки.

— Я понял, — ответил Шкипер.

— Дышит?

— Пока да.

Прошло ещё немного времени и Ковальски уже переставал чувствовать руки и ноги.

— Нас подставили, — сказал Шкипер. Он так и лежал неподвижно.

— Теперь неважно, — откликнулся Ковальски. — Умирай спокойно.

— А ты умрёшь спокойно?

— С чего мне беспокоиться, это естественный процесс.

Потом вернётся Рико, будет орудовать ножом и зубами, вгрызаться в мясо, разрывать сухожилия, перемажется в крови. Наестся, куски про запас унесёт с собой. Ковальски был уверен, что даже если он доберётся до людей, его пристрелят, поняв, что к чему. Так что всё это было абсолютно бессмысленно, как и их последняя миссия.

— Я верю в Рико, — сказал Шкипер. Ковальски едва смог его расслышать, едва смог заговорить сам, не зная, услышат ли его.

— Он пожирает всё, что видит, голоден он или нет. Он способен отнять еду у кого угодно. Он может сожрать всю нашу еду, только мы отвернёмся. У него здесь нет тормозов. Ты ещё сомневаешься?

— Не верю, — упрямо повторил Шкипер и прижал к себе Прапора последним отчаянным жестом. Потом, кажется, тоже потерял сознание.

Ковальски лежал, пялился в расплывающееся небо и ждал смерти.

Встала луна. Издалека донёсся какой-то звук, хотя это, скорее всего, были галлюцинации.

На фоне луны показался знакомый силуэт.

— Рико пришёл, — сказал Ковальски, хотя его никто не слышал. Он понимал, что это конец. Оголодавший Рико не узнает в них своих товарищей, для него это вообще мало что значит. Сейчас они для него мясо. Потом он, может быть, даже оплачет их, заливаясь в три ручья и не забывая откусывать.

Как бессмысленно и абсурдно. Ковальски закрыл глаза, надеясь умереть до того, как его начнут пожирать живьём.

Он очнулся оттого, что ему в губы настойчиво тыкали тёплый край миски. Инстинктивно он отпил, и привкус железа ударил по рецепторам — его поили кровью.

Чья бы то ни была кровь, он оказался ей рад.

Затем в рот ему сунули кусочек мяса, судя по консистенции — уже пережёванный. Вкуса Ковальски не узнал, но проглотил предложенное. Его тело не знало этических норм, а просто хотело жить. Значит, пусть живёт, и он, заключённый в этом теле, ничего не сможет с этим поделать.

Когда он открыл глаза в следующий раз, оранжевые отблески костра озаряли Шкипера и Прапора, которые лежали рядом у огня, укрытые одеялом. Ковальски приподнялся, силясь понять, живы они или нет, и увидел поодаль тёмную массу с выступающими рогами. Рико встал с колен и его силуэт отделился от этой массы. В руке у него был нож, на ноже висело что-то тягучее и блестящее.

— Рико, — сказал Ковальски.

Тот показал свободной рукой жест, означающий у него еду, отхватил от туши кусок и наколол на палку, чтобы зажарить на костре. Рядом с костром стоял их походный котелок, доверху полный тёмной крови.

Со стороны раздался стон, Прапор высунулся из-под одеяла, оглядел всё вокруг и снова лёг. Шкипер подгрёб его поближе.

Неприятно было оказываться неправым, но не сейчас.