Зеленые яблоки (гет)

Это была одна из множества идей Люси — разбить яблоневый сад во внутреннем дворе замка. Королева Люси Отважная вообще фонтанировала идеями и искрилась энергией; то, что она вдруг загорелась мыслью украсить пустующую террасу деревьями, никого не удивило. Работа спорилась в ее руках; она успевала все — и следить за саженцами, и разбираться с бесконечными жалобами дворцовой челяди, и даже помогать Сьюзен выбирать платья, в которых она должна встречать тархистанских послов. При воспоминании о последнем приеме оных у короля Эдмунда неизменно начинало сводить скулы — глава их миссии (так и хотелось назвать ее бандой), солнцеподобный царевич Рабадаш не мог вызывать иных чувств. Его тщательно скрываемая неприязнь, фальшивость и попытки перенять манеры нарнийцев бесили, его заигрывания с королевой Сьюзен тревожили, а его замечание о том, что у Эдмунда внешность истинного тархистанца, чуть не заставило последнего вызвать наглеца на дуэль.

Словом, после их отъезда король почувствовал странное облегчение и опустошение, какое бывает, когда завершаются нужные, но страшно неприятные и нудные дела, и немного завидовал Лу, остававшейся все такой же веселой и энергичной.

И именно поэтому известие о том, что скоро в Кэр-Паравел прибудет сама Верховная Нимфа Помона, дабы светлыми чарами благословить их новорожденный сад, совершенно не придало ему бодрости. Скорее наоборот — общение с высокородными гостями уже начинало вызывать у короля аллергию (спасибо великому Тисроку, да живет он вечно).

— А зачем вообще ты ее вызвала? — поинтересовался Эдмунд, откусывая внушительный кусок яблока.

В данный момент они с Люси прогуливались по аллее сада, пользуясь тем, что в кои-то веки у них выкроились свободные полчаса. Уже вечерело; на фоне алеющего неба деревья казались отлитыми из золота, как статуи в храмах.

Люси беспечно улыбнулась.

— Не вызвала, а смиренно попросила, — поправила она Эдмунда. — Просто... мне захотелось, чтобы в этих яблонях появилась частичка волшебства. Мы ведь душу в них вложили, правда, Эд? Они и есть мы. Смотри...

Она подбежала к высокому тоненькому деревцу, красивее всех расцветшему по весне.

— Это — Сьюзен. Она его сама сажала, и у него даже ветки шумят ее голосом... — она перешла к другому, пониже и покрепче. — А это я. Оно начало цвести, когда еще не до конца растаял снег... И вот то видишь, самое большое и высокое?

Эдмунд обернулся, а потом перевел взгляд на огрызок яблока в своей руке.

— Вон то? — переспросил он и добавил шутливо-пристыженно. — Таш побери, Питер обидится.

Лу в своем репертуаре, подумал он со снисходительностью старшего брата. Пожалуй, из них четверых она самая нарнийская — ей ничего не стоило просто поверить в сказку, тогда как он, Эдмунд, поднял ее на смех. И Люси, и ее наивную веру.

Но сердце его сестры было твердым и светлым, как алмаз. А он оказался предателем — и, как назло, тут же Эд вспомнил, как росла его яблоня. Слабый саженец долго не принимался и все время норовил засохнуть; впрочем, в конце концов он превратился в крепкое красивое дерево.

Король Эдмунд Справедливый помотал головой, чтобы прогнать злые воспоминания.

— В общем, твою мысль я в целом уловил, — проговорил он с необидной насмешкой. — а скажи, Лу, ты эту Помону в глаза видела?

— Нет, — сестра призадумалась, — я просто отнесла в ее рощу несколько яблок. Это такой обычай...

Он почему-то представлял себе Верховную Нимфу высокой красивой женщиной средних лет, одетой в белый хитон — а сочетание роста выше шести футов и белых одежд всегда его напрягало. На ум сразу приходили каменные статуи в заледеневшем Кэр-Паравеле, исторгающий злобные проклятия кроваво-алый рот и приторный рахат-лукум. Все вместе складывалось в картину, которую Эдмунду хотелось забыть раз и навсегда.

Он тяжело вздохнул.

— Не люблю я этих нимф, — поделился Эдмунд. — И вообще колдуний не люблю.

За их спинами раздалось звонкое хихиканье. Король и королева Нарнии переглянулись и одновременно обернулись.

Перед ними стояла незнакомая девушка лет восемнадцати, одетая в легкое платье красно-зеленой расцветки. Эдмунду она почему-то напомнила одну из персонажей сказок о фей`ри, которые им в детстве читала мать — виной тому были глаза девчонки, огромные и зеленые, как незрелые яблоки, и к тому же искрящиеся, как костер в ночи. Больше ничего особенного в ее внешности и не наблюдалось: она была мала ростом, круглолица, как орландка, и так же улыбчива.

— Ваше Величество, — защебетала девица, сделав что-то, слегка похожее на реверанс, — я прибыла по вашей просьбе. Только если бы вы попросили меня лично, а не оставили под деревом яблоки, я была бы куда больше рада. Мы ведь так давно не видели детей Адама и Евы!

Щеки Люси приобрели оттенок спелой клубники; исподтишка показав брату кулак, она с достоинством обратилась к собеседнице:

— О королева нимф, мы бесконечно счастливы, что вы...

Та надула губы и вытянула вперед руки.

— Пожалуйста-пожалуйста! Не надо таких речей. Вы, короли, вечно так долго говорите, что в конце уж и непонятно, с чего все началось. Меня зовут Помона.

Лицо королевы разгладилось; она снова стала похожа сама на себя. Засмеявшись, она обвела руками окружающее пространство.

— А я Люси. Это все — наш сад. А вот этот молодой человек, похожий на оглушенного сома — который, кстати, так и не поздоровался с гостьей — мой старший брат Эдмунд. По совместительству — король Эдмунд Справедливый.

Король Эдмунд Справедливый в это время мысленно проваливался сквозь землю.

Образ, нарисованный его воображением, не имел с реальностью ничего общего. Эта веснушчатая девчонка, из тех, кого в любой вечер можно увидеть в любом английском городе — и есть Верховная Нимфа Помона. Ему казалось, что после того, как через платяной шкаф он попал в волшебную страну, его не удивишь ничем.

Он ошибся.

— Я прошу у вас прощения, — наконец проговорил он.

Помона обхватила руками ствол дерева и прижалась к нему щекой; смешно сморщив нос, она вгляделась своими прожигающими глазами прямо в глаза юноши.

— Послушай, Люси, — обратилась она к младшей Пэвенси, — а твой брат всегда такой? Или я на него так плохо влияю?

— Нет, — улыбнулась та. Люси было забавно видеть брата смущенным — поделом! Не все ж ей день ото дня оставаться маленькой неразумной сестренкой.

Эдмунд наконец обрел дар речи. На его лице появилось фирменное кисло-возмущенное выражение, которое ласковая Сью называла «озверевший лимон».

— А ты, — огрызнулся он, — всегда такая колючая, или я на тебя так плохо влияю?

Величайшая из нимф заразительно рассмеялась; глядя на нее, Люси расхохоталась тоже. Девушки уже чувствовали себя почти подругами. Эдмунд же изо всех сил пытался сохранить строгий и величественный вид, как и подобает королю, но губы предательски разъезжались в улыбке. Смирившись с неизбежным, он первым протянул Помоне руку.

— Мир? — предложил он.

— Мир, — ответила нимфа, долгим взглядом глядя на короля снизу вверх. В синих сумерках ее лицо казалось почти детским.

Легким движением встряхнув своими светлыми волосами, Помона медленно пошла вдоль аллеи.

...Их новый сад был похож на тот, английский — когда они гостили у профессора Керка, все летние дни проводились среди его старых деревьев. Это успокаивало, потому что Люси, тогда еще семилетняя малышка, все время норовила разреветься, и следовало срочно что-нибудь придумать для ее успокоения. Они и придумывали — Сьюзен, оставшаяся за старшую, и Питер, не по годам взрослый. Они придумывали все, что угодно, лишь бы Люси хотя бы иногда улыбалась.

А Эдмунд тогда больше бродил в одиночестве. Сам по себе.

Как-то раз, забредя в дальний, глухой угол парка, он наткнулся на торчащий из земли обломок дерева. Казалось бы, что интересного может быть в простом трухлявом пне? Но, тем не менее, пройти мимо он не смог. Было что-то необычное, странно-величественное в этих останках; даже раскинувшаяся вокруг них паутина будто разбрасывала вокруг серебристые отблески. У Эдмунда тогда почему-то перестала болеть голова, хотя затылок несильно, но противно ныл с самого их прибытия в усадьбу профессора — и это было неудивительно.

— Значит, раньше ты жил в Ан-глии? — с любопытством спросила нимфа (Люси уже убежала в замок, помогала Питеру разбираться с бумагами). — А какая она, Англия?

Эдмунд задумался.

— Ну, знаешь... — протянул он. — Туманы. Дожди. Холодное лето. Тауэр, Биг Бен и Парламент. Не Кэр-Паравел, конечно, но тоже ничего. Да это все равно тебе ни о чем не скажет.

Он запустил пальцы в волосы и покусал нижнюю губу.

— Говорят, — неожиданно сказал король, — что под холмами Англии раньше жили фей`ри. Эльфы. Но это давно было, еще когда железных дорог не было...

— Железных... дорог? — глаза Помоны расширились и стали совсем уж огромными, вполлица. Она вздрогнула.

— Да, железных дорог. По ним ходят поезда, такие ящики, тоже железные, и в них едут люди. А эльфы железо терпеть не могут, вот и ушли. Одни легенды остались. В которые не верит почти никто.

«И я не верил» — усмехнулся он про себя. Уже совсем стемнело; в темно-синем небе сияла платиновая луна. Королева нимф прислонилась к дереву; Эдмунд вдруг понял, что это его яблоня. Его охватило странное ощущение причастности — будто бы нежные руки нимфы касались не коры, а его плеч... Эльфийка. Ворожея.

— У тебя необычные глаза, — неожиданно вымолвила она. — Знаешь?..

— И что же в них такого необычного? — поинтересовался король.

Он знал лишь, что его глаза, и черные волосы, да и вообще южная внешность делают его похожим на тархистанца. Нельзя сказать, что Эдмунду это было приятно — он бы многое отдал, чтобы стать светловолосым, как Питер. И вообще стать таким, как он.

Не предателем. Что с того, что Аслан его простил? Сам себя он простить не может, как ни пытается.

Помона улыбнулась.

— Они... как солнечный свет, пробивающийся сквозь решетку. Когда ты злишься, решетка становится гуще, света становится меньше, и они чернеют. А когда ты улыбаешься, твои глаза делаются совсем золотыми. Но ты, кажется, так редко улыбаешься... — она посерьезнела. — Король Эдмунд Справедливый, что тебя мучает?

Лицо нимфы казалось совсем белым на фоне темно-синей в ночных сумерках листвы — оно не выражало ни жалости, ни пустого любопытства. Лишь бесконечное сочувствие и спокойная мудрость, так не вяжущиеся с ее внешностью и повадками девчонки из Уайтчепела. Верховная нимфа, ну надо же — а впрочем, он, нарниец с лицом тархана, ничем не лучше.

Эдмунд глубоко вздохнул. Стоит ли? Он вообще не любил делиться своими переживаниями и проблемами. Все его близкие знали, что это почти бесполезно — пытаться вызвать его на откровенность.

— Это, знаешь ли, глупо, — медленно сказал он. — по-детски даже. Даже и говорить стыдно. А хотя...

Он заговорил, быстро и горячо. О Джадис, Белой Колдунье. О том, как бросил сестер и брата, поддавшись ее чарам. Об Аслане. И о его жертве.

Верховная нимфа слушала, чуть склонив голову к плечу, и ее светло-зеленые глаза не выражали, против его ожидания, ни презрения, ни отвращения.

— А еще, — горько усмехнулся он, — у каждого из нас, королей и королев Нарнии, есть дар Аслана. У Питера щит и меч, у Сьюзен лук, а у Лу — живая вода. Знак доверия. Я хотел сказать, у всех, кроме меня. Потому что, как ты уже знаешь, в тот момент меня с ними не было.

Вот и все. Он замолчал и, тщательно изображая равнодушие, принялся рассматривать вырисовывавшиеся в черном небе изящные башни Кэр-Паравела. Помона тихо подошла к королю и встала рядом, положив ему на плечо свою тоненькую руку.

— Ваше Величество, — с лукавым видом промолвила она, — что бы вы там про себя не придумывали, я в это не поверю никогда. Все мы, лесные жители, знаем, как храбро вы сражались с Колдуньей и как чуть не погибли в схватке с ней. Мы вам благодарны. И я хочу от их лица сделать вам... тебе... подарок.

Помона подлетела к его яблоне; казалось, ее босые ступни не касаются травы. Погладив рукой листья на нижней ветке, она прижала ладони к стволу, тихо и ласково зашептала что-то, обращаясь к дереву. Эдмунд вдруг почувствовал, как ломаются холодные железные обручи, так долго сжимавшие его сердце. Исчезли тяжесть и опустошение, не покидавшие его со времен отъезда тархистанских послов; и, самое главное, поблекли воспоминания о Колдунье. Они остались, но больше эти мысли не были способны вызвать тот паскудный липкий отклик, как это было раньше. Колдуньи больше нет. К чему ворошить прошлое?

— А это, — она срезала прядь своих золотистых волос, — от меня. Прими, прошу. На память.

— На память? — переспросил он с разочарованием.

— На память, — подтвердила Помона. — Я создание леса и с рассветом вернусь в свои владения. Мы, нимфы, можем прийти лишь тогда, когда мы нужны. Прощай.

Она с усилием улыбнулась и зашагала к воротам.

— В таком случае, — твердо сказал Эдмунд, — я тебя приглашаю. Слышишь? Приходи... пожалуйста.

Обернувшись, она улыбнулась так, что, пожалуй, он победил бы еще с десяток Колдуний, чтобы еще раз увидеть ее.

— Я приду, — нараспев сказала она и растворилась в темноте.

В свежем, холодном ночном воздухе разливался терпкий аромат зеленых яблок.