Что было в Беловеже, остается в Беловеже (джен)

Агнешка покрутила деревянную сережку в ухе, надула и лопнула ярко-салатовый пузырь из жвачки. У расписания столпились первокурсники, и Агнешка им немножко завидовала: она сама пока ходила на подготовительные курсы, только собиралась поступать на ботанику — трижды ха! будто она чего-то еще не знала! — а эти уже начали учиться. Хоть и выглядят, надо сказать, не очень. На второй неделе уже какие-то вялые. Даже не пожрать, как следует.

Агнешка подхватила с подоконника свой рюкзак с кучей значков и фенечек, подтянула сползающие джинсы на заднице, одернула темно-зеленую худи с глубоким капюшоном, развернулась, чтобы спускаться вниз — и наткнулась на них. Агнешка так и встала, вперившись в них взглядом, аж голову склонила на бок. Они — высокий смазливый парень и девчонка, явно знающая себе цену, самозабвенно ругались, не обращая внимания на случайных свидетелей разлада. Агнешка прикрыла глаза, потянула на себя их энергию, под ребрами у нее потеплело так, что она облизнулась. Потом парочку спугнули, Агнешка выплюнула изжеванную резинку в урну и бегом спустилась на улицу. Ей срочно нужно было поехать в заповедник.

Агнешка любила свой Хантер, и любила отца, подарившего ей машину. И еще она любила, что он не спрашивает, где она может пропадать неделями. И почему в восемнадцать лет она до сих пор не поступила в университет, а торчит все время почти на геоботанической станции в Беловеже.

Ну, вот, например, поэтому.

Агнешка выпрыгнула из машины, захлопнув за собой дверцу, распустила свою шишку, взмахнула длинными каштановыми волосами. Потом подумала, скрутила волосы в жгут и убрала в лежащий за спиной капюшон. Старенькие конверсы бодро пошмякали по жухлой траве. Агнешка шла около часа в чащу, остановилась у сосны, прикоснулась к ее стволу обеими руками. Потом подумала, обняла дерево, прижалась к нему щекой. Древесная кора запела под ее ладонями.

— Приве-е-ет, — поздоровалась Агнешка с сосной и со всем лесом тоже, погладила ствол. — Ну-ка, что у нас тут было, пока меня не было? — она втянула носом свежий воздух, ветер взметнул ее волосы и принес запах. В заповеднике был чужак.

Агнешка сразу подобралась, расшнуровала кеды, связала их за шнурки и повесила на плечо, засунула руки в карманы растянутой худи. И бесшумно пошла туда, откуда ветер принес запах чужака.

Она увидела его сразу: занял домик инспектора, сидел с кофе на крыльце. Агнешку аж передернуло. Она терпеть не могла, когда в заповедную зону отправляли инспекторов. Это происходило периодически, но мало кто останавливался прямо в лесу, чаще ездили из Беловежи.

Парень сидел к ней боком, грел ладони о горячую термокружку, смотрел куда-то вдаль. Непростой чувак, определила Агнешка с первого же взгляда. Было в нем что-то хищное, опасное.

Агнешка, затаив дыхание, рассматривала его длинные ноги в черных джинсах и кедах, черную же кожанку на мускулистой спине, темные волосы с модно выбритым виском и затылком. Парень вытащил телефон, потыкал в экран, ничего не добившись, и Агнешка мстительно хмыкнула: здесь сеть не ловит.

Парень дернулся вдруг в ее сторону, и Агнешка спряталась за ближайший ясень, срослась с корой. Чужак подошел к ней ближе, обнюхал дерево, словно пес, и начал расстегивать ширинку.

— Охренел в край? — возмутилась Агнешка, тут же вываливаясь из дерева на тропинку. Парень вздрогнул и отскочил от нее. — Штаны застегни, придурок. Это тебе не клозет, а заповедник!

— Вот именно, заповедник. И это дает мне право скрутить тебя и увезти в управление, — заметил тот. — Документы покажи.

Агнешка хмыкнула:

— Ага, щас. Скрутит он меня. Сначала догони, — и она рванула между деревьями. Инспектор бросился следом.

Агнешка бежала босиком, петляя между деревьями, почти не оглядывалась. Подсохшая трава слегка колола голые ноги, пару раз Агнешка оскальзывалась на опавших листьях. Парня в кожанке она слышала затылком — он почти что не отставал, хотя был тяжелее нее, бежал, отталкиваясь о стволы руками, кое-где пропарывая кору вылезшими когтями. Чуть оторвавшись от него, Агнешка подпрыгнула, зацепилась за ветку, лихо подтянулась и спряталась в листве дуба, приготовившись встречать инспектора, как полагается. Будет знать, как ловить ее на ее же территории!

Парень выбежал к тому же дубу, особняком стоящему на небольшой полянке, принюхался, смешно дернув серыми торчащими на макушке ушами. Запах леса перебивал все.

Он покрутился на месте еще немножко, а потом куда-то исчез. Агнешка посидела еще чуть-чуть на дереве, потом свесила ноги с ветки, побалансировала, натягивая кеды. И когда ее вдруг резко дернули вниз за ногу, только заорала дурниной.

— Твою мать, отстань от меня, придурок!

— Заткнись, малахольная! — рявкнул в ответ парень, крепко прижимая ее к своей груди. От парня исходил жар, как от печки, и Агнешка почти что испугалась. Она никогда раньше не видела так близко настоящего волколака, только слышала о них от мамы, но это были не самые длинные истории. А папа всегда говорил, что волколаков и другой нечисти не бывает. Наверное, хорошо, что он не знает, что не прав.

Глаза у волка поблескивали, и держал он крепко. Агнешка растерялась, она сверхсилой не обладала, вырваться из звериной хватки не умела. Она обмякла, полностью расслабившись, а потом как-то странно, еле-еле пошевелила пальцами, и из земли начали подниматься свежие зеленые побеги, оплетая ноги парня до самого пояса.

— Это что за?.. — ошарашенно произнес он, а потом выпустил ее из рук, попробовал оторвать от своей ноги ополоумевшую зелень.

Агнешка отошла на пару шагов, засунула в рот жвачку, наблюдая, как парень пытается справиться с внезапно вылезшим наружу растением. Ногами он пошевелить уже не мог.

— Мишек, ты в порядке? — ожила вдруг рация, и парень захлопал себя по куртке. Агнешка радостно помахала ему уже вытащенной рацией, нажала на кнопку:

— Это Агнешка Ковальска. Нашла новенького инспектора в заповедной зоне, он немного ногу повредил.

— Привет, Агнешка, — доброжелательно поздоровались из рации. — Можешь подвезти пана Зелинского к управлению?

— Без проблем, — пообещала она, выходя из эфира. — Поедешь со мной, пан Мишек Зелинский? — спросила она уже у насупившегося парня, убирая рацию ему в карман куртки. Побеги успели блокировать его до самой шеи.

Мишек неохотно кивнул.

Агнешка ухмыльнулась, шмыгнула носом, лопнула огромный пузырь, завязала волосы в пучок на макушке и только потом махнула рукой в сторону оплетенного травой парня. Побеги тут же втянулись под землю. Агнешка зевнула.

До машины шли молча. Мишек, уже вернувший себе человеческое обличье, немного прихрамывал на правую ногу, которую ему, видимо, сдавило чересчур сильно. Агнешка откровенно позевывала.

До управления Национального парка они добрались на машине минут за десять. Агнешка аккуратно припарковалась у крыльца, поборов желание подтолкнуть Мишека на выход, выпрыгнула следом за ним, махнула охране на входе.

— Кава, — заявила она, рывков повернув себя в сторону кофе-автомата.

— Привет, панна Ковальска! — высунулся из подсобки какой-то мальчишка, еще не знакомый Мишеку. Агнешка радостно повернулась к нему, салютуя стаканчиком с кофе.

— Ежи!

Они дружески обнялись.

— Где подобрала нового инспектора?

— Заблудился в заповеднике. А я гуляла как раз.

— Опять по деревьям лазила? — шепотом уточнил Ежи, и Агнешка поспешила соврать:

— Нет, просто гуляла. Сейчас домой поеду. Отец будет волноваться, если я не отзвонюсь из дому.

Ежи странно дернул головой, поднял вверх указательный палец, будто попросил чуть-чуть подождать, и Агнешка замолкла, а потом они на цыпочках подкрались к закрытой двери кабинета дежурного. Там, за дверью, новенький инспектор истерил перед начальством. Агнешка аж рот раскрыла, как на нее полились чужие эмоции. Пан Мишек был вкусным.

Кажется, он что-то говорил о том, как на него напало растение. Ну, совсем парень не боится психушки.

— Пан Зелинский, езжай домой. Отоспись. А то тебе после дороги еще феечки мерещиться начнут.

Мишек взвыл и вылетел из кабинета, Агнешка и Ежи бросились врассыпную, звонко хохоча.

Агнешка запрыгнула на свое водительское сидение, повернула ключ в замке зажигания и вывернула на дорогу. До дома ей, уже не сонной, а вполне зарядившейся чужой питательной энергией, было ехать еще около часа. Она расслабилась и начала напевать приставшую песенку.

* * *

Пан Мишек Зелинский нашелся в управлении. Агнешка зашла в его кабинет и плотно закрыла за собой дверь, прежде чем открыть рот.

— Ты не охренел, пан Мишек? — спросила она грозно, разворачивая стул для посетителей к себе и садясь на него верхом. — Ты сюда с инспекцией приехал или хочешь изгадить мой лес?

— Фига ты борзая, — удивился инспектор, оторвался от бумаг и даже отодвинул от себя пластиковую чашечку почти остывшего кофе. Кофе в автомате был натуральной кавой — другую такую каву по всему воеводству было днем с огнем не сыскать. Редкостная пакость.

— Тебя научить пользоваться супермаркетом, убогий? — почти что с жалостью проговорила Агнешка. — С какой стати ты решил сожрать моего лося?

Пан Мишек усмехнулся.

— А ты себя возомнила хозяйкой леса, панна Ковальска? — он встал и обошел стол так, чтобы оказаться как можно ближе к Агнешке. — Что ты мне сделаешь? Обовьешь меня сорняками? — он выразительно клацнул челюстью. — Да мне и тебя перекусить — на один жевок. Только ты же… — он принюхался, — кажется, холоднокровная? Как змея? Для меня слишком экзотическая кухня.

— Ты предпочитаешь, лосей, я поняла, — кивнула Агнешка. — Только знай, щеночек. Лес — не за тебя.

После этого она поднялась и вышла, оставив дверь нараспашку.

Мишек только оскалился, поглядев, как ее тонкая фигурка исчезает за поворотом коридора.

За прошедшую неделю ему рассказали, кто такая Агнешка Ковальска и почему ее здесь любят. Агнешка волонтерила на геоботанической станции уже четвертый год, сейчас, после окончания школы, готовилась к поступлению в университет следующей осенью — выторговала себе у отца целый год. Отца Агнешки, пана Богдана Ковальского, тоже любили, он был хорошим мужиком, на все нужды национального парка отзывался очень охотно, хотя кажется, сам не осознавал, почему именно. В Беловеже так вообще от Подляского воеводы были в восторге, ни одного политика в стране не воспринимали с такой теплотой, как его. А Агнешка, в начале лета перебравшаяся из Белостока в Беловежу, считалась будто бы чьей-то общей внучкой. Не было ни единой семьи, кто бы испытывал к Агнешке открытую неприязнь. С ней здоровались на улице, соседки приносили ей козьего молока и куриных яиц, а еще ей можно было приходить в Пущу, когда вдумается.

Мишек возмутился последнему факту гораздо яростнее, чем, похоже, стоило, потому что начальник велел ему оставить свое ценное мнение при себе и заняться заполнением бумажек.

— А понравилась девка, так бы сразу и говорил, — сказал однажды Марек Маршалек, в доме которого остановился Мишек. Марек работал в отделе охраны природы и тесно сотрудничал с волонтерами, которых в Беловеже было немало. Так что он слушал, слушал ежедневные стенания Мишека, что с Агнешкой тут носятся, будто с писаной торбой, и не выдержал.

— Не понравилась! — отрезал Мишек. У него аж челюсть заострилась, как его разозлило подобное предположение.

Марек засмеялся:

— Пан Мишек, ты же только о ней целыми вечерами и говоришь, как приедем со службы! Даже Ежи о ней меньше трещит, а он-то как раз в Ангешку влюблен по самые гланды!

Ежи Вальчака, того паренька, который хохотал над ним в самый первый день, подслушав под дверью про обвивающие его растения, Мишек хорошо помнил. Ежи было двадцать два, он трудился в отделе по поддержанию парка фотографом, снимал для музея и для сайта. Мишеку не нравилось, но с Ежи он встречался на работе ежедневно, потому что каморка, которую отвели фотографу, была прямо напротив его кабинета. Мишек слышал, как Ежи смеялся, что его комнатушка без окон — она как в лучших казино, чтобы он работал, не отвлекаясь на время суток.

Однажды Ежи напросился с ним в лес — материал об итогах проверки, которую Мишека отправили осуществлять, все равно придется преподносить с иллюстративным материалом, поэтому Мишеку пришлось скрипнуть зубами и взять фотографа с собой. Тот в секунду напялил толстовку, схватил со стола камеру и радостно поскакал за Мишеком к машине.

Вообще, конечно, Ежи был неплохим специалистом. Он делал качественные снимки и очень менялся, стоило его рукам взяться за камеру, но Мишеку он не нравился. Своим восторженным выражением лица, когда смотрел на панну Ковальску, мерзкой привычкой фотографировать без предупреждения, общей говорливостью и какой-то нескладностью что ли. Ежи был высоченным, выше Мишека, но сутулым, очень добрым и казался Мишеку бесхребетным и слабым, не стоящим внимания. Ежи тоже был приезжим, можно сказать, новичком; он поселился в Беловеже сразу после окончания академии фотографии в Варшаве. Что заставило молодого парня сменить столицу на пограничную глубинку, даже представлять не хотелось.

Мишек, уехавший из Беловежи с семьей, когда ему было пятнадцать, искренне не понимал, что может сюда тянуть.

А Агнешка, возомнившая себя лесной правительницей, злила Мишека своей самоуверенностью. «Лес не за тебя!» Ну надо же!

Мишек излишней скромностью тоже не страдал. Да, он в этом лесу уже двенадцать лет не бывал, и лес мог его не вспомнить. Но это его территория, он тут вырос. И он не позволит какой-то там кикиморе, или кто она там, указывать ему, где бегать и на кого охотиться, пусть она хоть трижды дочка воеводы.

— Не к добру ты приехал, пан Зелинский, — сказала как-то девочка-гид из музея, пока они стояли в очереди в столовой. Мишек чуть разнос с тарелкой борща не себя не опрокинул.

— Ну-ка отойдем, — он крепко схватил девчонку за локоть и утащил к дальнему столику. — Это что еще значит?

— То и значит, — буркнула та, потирая руку. — Один раз случилась беда, и вы ушли. Лес осиротел без защиты. Теперь ты пришел, и лес волнуется. А срок подходит — снова беде быть. Лес может не справиться.

— Ты не можешь поконкретнее? — разозлился Мишек.

— Не могу. Я всего лишь гамаюн, — ответила девчонка. — Я говорю, потому что не могу смолчать.

— Как зовут тебя, гамаюн? — насмешливо глянул на нее Мишек.

— Иренка. Иренка Рутковская.

— Дочка пани Марты? Бухгалтера? — уточнил Мишек.

— Я подменыш, — отрезала Иренка и встала из-за стола. — Уезжай, пан Зелинский. Доделывай свою работу — и больше не возвращайся.

Гамаюны, насколько Мишек помнил из рассказов бабки, действительно не врали. Они предвещали только беды, а потому не могли остановиться, когда чуяли какое-то несчастье, немедленно сообщали о нем. Потому гамаюнов не любили: мало кому нравится слушать страшные предзнаменования. Мишек думал, что гамаюнов и совсем не осталось. А тут, гляди ж ты, в родной Беловеже появилась.

Агнешка, казалось бы, избегала встречаться с Мишеком снова, в заповеднике они ни разу не пересеклись, будто лес сам отводил тропы. Может быть, так и было, Мишек был готов в это поверить. Лес — не просто локация, особенно если это реликтовый лес, каким была Беловежская Пуща. Однако поверить в то, что это сам лес путал ему следы и донимал звуковыми галлюцинациями, Мишек не мог. Это было уже на уровне деревенских сказочек. В это только юродивые и верили.

* * *

В лесу кто-то пел.

Мишек прислушался, дернув ухом. Песня была тягучая, заунывная, про то, как все умирает к зиме, как прозрачнее становится воздух в лесу, как желтеет листва и становится хрупкой трава, как зверье наедает себе жирок, прежде чем ложиться в норку до самой весны, про то, как снегом укутает лес, и реку скует скоро первый ледок, и как все в лесу уснет, а весной проснется, наверное, уже не все. Но что-то новое — обязательно. Поющий был грустен; голос у него был чистый, очень приятный. Мишек встал с крыльца, отряхнул джинсы на заднице и пошел на песню.

Пел парнишка, сидящий на камне на берегу Гвозны, свесив ноги в закатанных до колена джинсах в воду. Вообще погода не предполагала купания. Октябрь на дворе. Моржует что ли, удивился Мишек.

Парнишка задрал лицо к последнему осеннему солнцу, уперся ладонями позади себя. Его лицо едва заметно поблескивало от слез, которые катились у него по скулам и иногда закатывались в уши. Мишек всегда считал, что когда слезы затекают в уши, дальше реветь не получается, потому что это безумно смешно. Плачущий мальчишка, рыжевато-белесый какой-то, смешным совсем не был.

— Эй, — позвал Мишек на пробу. — Ты топиться задумал?

Пацан замолчал на полуслове и соскользнул в воду.

— Твою мать! — рявкнул Мишек, бросил на землю свою кожанку, вытащил из кармана штанов телефон и за пятки стащил ботинки, а потом нырнул следом.

Парнишка уходил на дно кулем, не сопротивлялся. Вода будто уже заполнила его легкие, и даже пузырьков кислорода из его рта не выходило. Мишек стал грести за ним сильнее. Он терпеть не мог плавать в холодной воде, так что постарался выволочь мальчишку на берег поскорее. Догнав утопленника, Мишек подхватил его под мышками и потащил обратно, наверх, гребя одной рукой. Про себя он помянул по матушке и этого мальчишку, и всю Беловежу, и свое белостокское начальство, отправившее его с инспекцией в деревню, и руководство национального парка — и тут почувствовал, как что-то с силой вгрызлось ему в плечо. Мишек открыл рот, чтобы заорать, и мгновенно наглотался воды, забарахтался, пытаясь оторвать от себя паразита. Острые зубы держали крепко, тянули, стараясь отожрать от Мишека кусок, и он забеспокоился, что так оно и произойдет, погань его сейчас загрызет в этой холодной воде ко всем чертям.

От страха, кажется, он сделался чуть-чуть сильнее и сумел выбраться на берег, хотя и пришлось выволочь за собой прицепившегося паразита. Они недолго повозились на земле, и, слегка придушив паршивца, Мишек все-таки освободился. Дернулся подальше, подхватив свои вещи, и резво отскочил метра на три от берега. Пока он зашнуровывал ботинки, мальчишка-утопленник зашевелился, сплюнул речную воду, сумел сесть. Он мрачно поглядел на Мишека, у которого трансформировалась челюсть и полыхнули огнем глаза.

— Уходи отсюда, волк, — буркнул пацан, обнажив острые, словно иглы, зубы. — Тебе здесь не рады.

— А я думал, ты меня сожрать захотел потому, что я вкусный, — съязвил Мишек.

— Ты обычный, — пожал плечами тот. — Уходи отсюда.

— Ты что за хрень такая? — спросил Мишек, подходя ближе. Он чувствовал, что второго нападения не будет.

— Мавка, — спокойно ответил парень. — Агнешка велела тебе прекратить охотиться. Рыбу мою тоже не лови, понял?

— А не то что? Что ты мне сделаешь? — усмехнулся Мишек. — А, мавка?

— В следующий раз буду петь лучше, — пообещал парень и снова вытянулся на камне. С его блеклых волос стекала вода, убегая за воротник.

Мишек покрутился немного у берега, но мавка потерял к нему интерес, так больше ни разу и не оглянулся на него, не стал снова петь, звать, поэтому Мишек развернулся и пошел обратно к домику инспектора. На сегодня ему приключений было достаточно. Хотелось переодеться в сухое и напиться горячего чаю.

Про мавок он слышал много, но никогда их не встречал. Многие лесные и водные духи успешно проживали в городе, маскируясь под местных. Носили темные очки, пряча ото всех водянистые глаза, и многослойную одежду, скрывающую их костлявость, выдавали свои природные амулеты за винтажные побрякушки. Повстречать мавку и остаться живым — редкое везение. И действительно, голос тягучий, колдовской. Уведет за собой, а там поминай, как звали.

Ему, можно сказать, повезло.

И все равно Мишек злился на себя невероятно за то, что повелся на провокацию, позволил напасть на себя, даже подвоха не почуял. Оно и понятно: мавки холоднокровные, у них и сердце-то бьется едва-едва. А эта Агнешка! Вот же стерва! Натравила на него всех своих подпевал!

— Ты, мать, совсем ополоумела? — рыкнул на Агнешку Мишек, появляясь во время обеда в столовой геоботанической станции. Он подошел к столу, за которым сидели Агнешка и ее товарищи, грубо схватил ее за рукав толстовки.

— Клешни убрал, — спокойно проговорила Агнешка, не поворачивая на Мишека головы. — Успокойся и сядь. Мы здесь не одни.

Мишек, на которого стали удивленно коситься сотрудники станции, обедавшие за соседними столами, действительно отцепился от Агнешки и сел на свободный стул.

— Знакомьтесь, ребята. Это наш местный волчонок пан Мишек Зелинский, — негромко представила его Агнешка сидящим за столом. Мишек оглядел присутствующих. Из всех он знал только Агнешку — да еще пригляделся и понял, что парень с зелеными волосами — тот самый мавка. Черноволосый мужчина, сидевший слева от него, с недобрым прищуром глядел на пани за соседним столом, а панна, что была справа от Агнешки — светловолосая, с милыми ямочками на розовых щеках — приветливо улыбнулась.

Мишек агрессивно кивнул каждому.

— Слева направо: Януш, Кшиштоф, Ванда.

— С Янушем мы, кажется, знакомы, — недовольно заметил Мишек.

Тот мрачно посмотрел на него сквозь стекла синих круглых очков, с которыми не расстался в помещении, и ничего не сказал.

— Зачем пришел, пан волколак? — недружелюбно спросил черноволосый Кшиштоф, сжимая в руках вилку.

— Меня достало ваше преследование! Вы мешаете мне работать. Если ты главная в вашей шайке, то прекрати это, панна Ковальска.

Агнешка вскинула бровь.

— Я чего-то не знаю? — поинтересовалась она, оглядывая присутствующих.

— Вход в домик инспектора утром зарос плющом, — призналась Ванда довольно быстро. Она улыбалась проказливо, вовсе не смутившись тем, что ее раскрыли.

— Какая досада, — проговорила Агнешка с нескрываемым безразличием.

— И окна, — добавил Мишек. — А в домике хранятся некоторые мои вещи, которые нужны по работе.

— Ну, так забери их оттуда, чо не ясно? — взорвался вдруг Кшиштоф. — Тебе здесь не рады, пан волколак.

Агнешка заткнула его одним взглядом, но Мишек заметил, что Агнешка сделала это не в защиту его, Мишека, а потому, что не хотела скандала в общественном месте.

— Ванда, убери плющ, — попросила она мягко, поглядев на девушку. Та тяжело вздохнула, но кивнула.

— И гамаюну своему скажи, чтоб не подходила ко мне больше. Все страшилками меня кормит.

Кшиштоф фыркнул.

— Гамаюну нельзя этого запретить. Если Иренка почуяла беду, то она скажет.

— Я понял, — процедил Мишек. — Вы тут местная шушера, я уяснил. Но это и мой лес тоже. Я вырос здесь. Вы не запретите мне находиться в этом лесу, у меня на него столько же прав, сколько у вас.

Агнешка посмотрела на него с нескрываемой жалостью.

— Если бы лес был с тобой согласен, пан Мишек, Ванда бы не смогла напакостить тебе. Лес дал ей жизнь, он ее породил.

— Если бы лес был с тобой согласен, ты бы даже не услышал моей песни, — поддакнул Януш.

— И Иренка бы не подходила к тебе, — согласился Кшиштоф. — Тебе капец, пан волколак. Готовься.

Мишеку хотелось, может быть, еще что-то добавить, но Агнешка поднялась из-за стола и направилась к кассе расплачиваться за обед, и Мишек как-то понял, что разговор на этом совершенно точно закончился. А ему еще нужно вернуться в управление и закончить выполнять отчет.

Свою работу Мишек, как и многие, не любил. Он отучился в университете и прошел стажировку только потому, что этого требовали его родители, пригрозив лишить его наследства, если он надумает заняться какой-нибудь бесполезной ерундой. Другое дело, что свою должность, сводящуюся к перекладыванию бумажек с места на место и редким выездам на места, Мишек именно что и считал ерундой. Ему всегда было интересно другое. Например, готовить. Вот из лосятины у него отлично же получалось! Пальчики оближешь!

— Пани Галина сказала, что видела тебя на той неделе на обеде на станции, — заметил Марек, листая почту на смартфоне. Мишек как раз плясал по кухне. У него оставалось всего одно задание, а это значило, что по крайней мере в течение недели-двух он сможет вернуться в Белосток. Мишек решил, что это необходимо отметить, но, поскольку он так и не сдружился ни с кем в управлении, торжественный ужин кануна свободы он готовил исключительно для себя и хозяина своего жилья.

— Да, заезжал, — согласился Мишек. Глупо отрицать очевидное. Тем более что начальница геоботанической станции его действительно видела. Она же за соседним столом сидела.

— За Агнешкой бегаешь? — по-доброму подколол его Марек. — А она с Ежи в кино поехала сегодня.

— По мне так заметно, что меня это волнует? — ровным тоном поинтересовался Мишек, продолжая помешивать соус болоньезе.

— Ты сказал, что больше не ночуешь в домике в лесу только потому, что не хочешь встретить там Агнешку.

— И ее друзей, — согласился Мишек.

— Каких друзей? — удивился Марек, отложив телефон в сторону. — У нее только Ежи из друзей, да еще Иренка, в музее работает.

Мишек убавил газ и развернулся к приятелю.

— Пухлогубая блондинка, пацан с зелеными волосами, мужик с черными глазами? Они же, кажется, неразлучники.

— Мишек, ты чего? — насторожился Марек. — Ты точно не падал сегодня в лесу? Головой о дерево не ударялся?

— Объясни, в чем дело! — немедленно разозлился Мишек.

— Что ты знаешь о местных легендах?

Мишек не знал о легендах ничего. По крайней мере все, что рассказал ему Марек, было для Мишека в новинку.

Двенадцать лет назад в национальном парке случилась беда, положившая начало всем несчастьям, свалившимся на Беловежу. Кто-то из туристов, приехавший с собакой, завез в деревню бешенство. Его пес сбежал в лес, там укусил волка или лисицу, Марек не помнил точно, и вирус мгновенно распространился. Группа зоологов и ветеринаров, работавшая в Беловеже, приложила все силы для того, чтобы остановить распространение болезни. Четырех ученых загрызли бешеные звери. Потом, конечно, всех инфицированных животных удалось отстрелить, но, пока этого не произошло, волки покусали немало зубров. Почти половину одного резервата из четырех. Их тоже пришлось забить, и это было для всей Беловежи большой трагедией. Центр разведения зубров любили и гордились им по всей стране. Пострадавших зверей очень жалели, а семьям погибших ученых от всего сердца сочувствовали. Но никто не удивился, когда одна семья, потерявшая сразу трех своих членов, двух мужчин и одну совсем молодую девушку, покинула Беловежу сразу, как только дело было сделано.

А с той эпидемии бешенства на национальный парк посыпались беды, как из рога изобилия.

Каждые три года случалось что-то катастрофическое. То немыслимое количество осадков заставит Наревку и Гвозну выйти из берегов, так, что мелкое зверье будет спасаться от наводнения и едва не погибнет; то государственный застройщик начнет лоббировать проект строительства дороги, проходящей сквозь лес, и развернет незаконную деятельность на территории Национального парка; ну а три года назад случилось то, о чем не смолчала, наверное, ни одна польская газета.

В Беловеже произошел пожар. Молния ударила в дерево, и то вспыхнуло свечой. Пожарные расчеты не справлялись, вертолет в центре почему-то выделить не смогли, огнеборцам помогали тушить пламя сотрудники управления парка и геоботанической станции, волонтеры сновали туда-сюда с ведрами, таская воду из Гвозны и заливая небольшие возгорания, не давая огню перекинуться дальше. Пожар буйствовал несколько часов, за которые успело сгореть почти сорок гектаров леса. Когда пламя удалось остановить, казалось, сил на то, чтобы порадоваться, уже просто не осталось. Но остались силы скорбеть. Не только о погибшем лесе. О погибших людях.

Трое волонтеров с геоботанической станции отдали свои жизни за то, чтобы лес жил. Улыбчивая старшеклассница Ванда Томчик угорела, потеряв сознание. Первокурсник-практикант Януш Петжак, пытаясь стянуть с себя загоревшуюся синтетическую футболку, упал в воду и захлебнулся. Полицейского Кшиштофа Вуйцика придавило повалившееся горящее дерево. Многие волонтеры получили ожоги разной степени тяжести. Агнешка, которая вытащила из плотной завесы дыма тело Ванды, провалялась в клинике в Белостоке три месяца. А потом вернулась на станцию, будто ее притащило туда магнитом.

Как пан Ковальский вообще отпустил дочь в Беловежу, одному господу богу известно.

Марек действительно не знал, как панна Агнешка Ковальска смогла получить разрешение на беспрепятственное посещение заповедной зоны, но с тех пор ее видели либо на геоботанической станции, либо в лесу, и крайне редко — в деревне. Девчонка была совершенно повернута на лесе, готова была работать в архиве станции, упорядочивать и систематизировать старый материал, вручную очищать территорию от сухостоя и валежника и садить новые деревца на территории, где допустимо вмешательство человека для восстановления экосистемы. Агнешка была абсолютно, бешено влюблена в лес. Может быть, потому, что отсюда, из Беловежи, была родом ее мать, трагически погибшая, когда девочке было всего двенадцать, может быть, ее влекла одной ей понятная романтика — никто не знал. Только второй такой же ненормальный появился в Беловеже следом за ней — это был фотограф Ежи Вальчак, которого будто занесло сюда попутным ветром. И они с Агнешкой быстро спелись, хотя на неумелые ухаживания Ежи Агнешка отвечала с едва ли не детской непосредственностью.

— И к чему ты это все? — уточнил, наконец, Мишек, еще в середине истории потерявший основную нить повествования.

— В лесу что-то сломалось. Люди верят в то, что лесом управляют два духа: хозяин флоры и хозяин фауны. Что-то случилось у них, и лес теперь страдает. Это не я придумал, — поспешил откреститься Марек. — Тебе это любая пожилая пани расскажет, если станешь спрашивать.

Мишек кивнул, возвращаясь к готовке. Он знал, что спрашивать ему ничего не нужно.

Лес настрадался, но не озлобился, не начал мстить людям. Он спас Януша, дав ему вторую попытку. Пускай жизнь мавки не столь сладка, как человеческая, но пацан, кажется, привык. Ванда, слившаяся душой с одним из уцелевших деревьев, тоже не выглядела откровенно недовольной своей жизнью. Кшиштоф, самый старший из них, призрак с недобрым взглядом, тоже едва ли тяготился своим существованием, хотя счастливцем его было трудно назвать.

Агнешка, дочка воеводы и отбитая напрочь девчонка, видимо, тоже знатно пострадала, раз и ей досталась неизвестная, подчиняющая себе все вокруг сила. Только как так получилось, что она выжила по-настоящему?

— Ты считаешь, что я видел призраков?

— Мне кажется, тебе стоит взять отгул, пан Мишек. Съезди в Белосток, отдохни, развейся. Ты здесь больше месяца уже и все время какой-то смурной.

Мишек задумчиво покивал и вернулся к приготовлению пасты.

* * *

— Ты ничего не ешь, — проговорил пан Богдан Ковальский, внимательно рассматривая дочь, сидящую напротив него за столиком в ресторане. На Агнешке было черное платье под горло, рукава с прозеями для пальцев. Она крутила в ладонях бокал с красным вином, но так и не сделала ни глотка. Пан Ковальский понимал, что дочь так показывает ему, что она вернется в Беловежу ночью.

— Я не хочу есть, отец.

Агнешка посмотрела на него устало. Ее очень вымотала сегодняшняя поездка на кладбище. Мамы не стало шесть лет назад, ее убили тогда, во время заварушки со строительством дороги через парк. Мама просто попала под горячую руку кому-то… Агнешка до сих пор тряслась всем телом, когда вспоминала об этом.

Маминой силой — сбивающей с ног, напористой, страшной для подростка — ее пропитало за ночь, и, когда Агнешка взглянула на себя утром в зеркало, она испугалась. Ее кожа отдавала легким зеленоватый оттенком, скулы заострились, нос вытянулся, в глазах появился хищный блеск. Клыки перестали помещаться во рту — в пасти, и волосы цвета тины тяжело спадали по спине до самых колен. Агнешка тогда дернулась и стала стягивать с себя одежду, опасаясь, что изменения произошли не только с ее лицом.

Сквозь тонкую кожу на запястьях, сгибах локтей, бедрах, голенях, на шее и на груди, в паху — везде на месте темно-зеленых вен, и так раньше значительно проступавших под самой кожей, проросла трава, какой-то вьюнок, оплетающий ее. Агнешка пригляделась: стебель торчал из ее тела, частично находясь внутри, а частично снаружи. Где-то между — запеклась темно-бордовая, почти черная кровь. Агнешка подергала торчащий корень, корень предсказуемо не поддался — стало больно, будто пытаешься выдрать клок волос.

За сутки она научилась втягивать стебли под кожу, не показывать их никому. Но потом не меньше года носила только объемные кофты, чтобы под ними скрывать барельефы собственных кровеносных сосудов. Постоянно боялась потерять над собой контроль.

Потом, со временем, стало получаться манипулировать сознанием людей. Сначала — медиков. Медицинскую комиссию предстояло пройти с классом. Агнешка сама не сразу поняла, что ей удалось отвести глаза медсестре и подменить образцы крови. Ее была на вид совсем нездоровая, что-то среднее между человечьей и вовсе не человечьей. На поверхности капли крови, образовавшейся на месте укола скарификатором, тут же появилась ряска.

Потом рентгенологу тоже пришлось стереть память, а снимки уничтожить. Ни к чему кому-то знать, что изнутри Агнешка была вся оплетена гибкими зелеными стеблями, крепко сросшимися со всеми системами органов.

А потом у нее впервые начался голод.

Сначала она выпила досуха истеричную одноклассницу — та была слишком шумной, и тогда Агнешка не знала, как это иначе прекратить. Она потянула на себя ее гнев, будто хотела вступить в перепалку, — и внезапно захлебнулась собственной радостью. Тепло стало разливаться там, где обычно подсасывало, если забыть поесть, окрепло и отозвалось во всем теле здоровой сытостью, а та девчонка слегла с нервным срывом. В класс она после больницы не вернулась, и об ее судьбе Агнешке было ничего не известно. Она и думать о ней прекратила.

А потом повелось так: она брала чуть-чуть, совсем капельку, столько, чтобы люди не прекращали своих споров и склок. Когда они прекращали, когда это — темное, клокочущее и вкусное — отнимали у них полностью, люди почему-то очень беспокоились. У них не получалось сразу же помириться, и они думали, думали, искали невидимый подвох. Агнешке не нравилось такое. Теперь она никогда не брала больше, чем ей было нужно.

— Дочь, давай будем почаще видеться? — предложил пан Ковальский, протягивая руку вперед и переплетая свои пальцы с Агнешкиными.

— Давай, пап, — согласилась она и улыбнулась через силу. — Приезжай почаще в Беловежу.

Воевода улыбнулся и покачал головой:

— Не чаще, чем будет позволять работа, ты ведь понимаешь.

— Понимаю, — согласилась Агнешка. — Я боюсь, пап.

— Чего? — опешил пан Ковальский.

— Третий год кончается, — объяснила Агнешка. — Что-то будет. Только я не знаю, что.

Пан воевода покачал головой.

— Опять ты со своими суевериями…

Агнешка пожала плечами.

— Вряд ли что-то поменяется, пока все так.

— Что — все? — уточнил отец, нахмурившись.

Агнешка снова пожала плечами.

— Лес не виноват в том, что его бросили. Но достается всегда ему.

Пан Ковальский разозлился. Агнешка мрачно глядела на него, пока он гневно отчитывал ее за безалаберность, за то, что витает в облаках, за то, что так стала похожа на…

Он умолк на полуслове, во все глаза глядя на дочь.

— Ты так похожа на мать, — сказал он наконец и тут же успокоился.

Агнешка протянула к нему руку ладонью вверх, и из самого центра распустила одуванчик — маленькое желтое солнышко. Отец благоговейно накрыл цветок своей ладонью, погладил дочь по предплечью второй рукой. Он больше ничего не сказал, только смотрел на нее еще несколько минут, а потом Агнешка сказала, что ей уже пора, и быстро ушла, расцеловав отца в щеки на прощание.

В ту ночь пану Ковальскому снилась покойная жена.

* * *

Пани Галину Мишек увидел у стойки в баре на Варшавской, и очень удивился, потому что был уверен, что никого из знакомых по Беловеже в Белостоке не встретит. Начальница геоботанической станции сидела к нему вполоборота и задумчиво смотрела на мужчину, сидящего напротив. У обоих были наполовину пусты пивные бокалы. Мишек бы и рад был смотреть в другую сторону, сесть за столик, да только было некуда, и ему пришлось примоститься буквально в нескольких метрах от пани Галины и ее знакомого.

Он вежливо кивнул даме, когда та его заметила, и тут же отвернулся, не желая ее смущать. Он уже знал, что пани Галина была вдовой, и думал, что подло портить такой красивой и такой несчастливой пани выходной. Он пил свое пиво, думая о том, как здорово будет скоро вернуться из ненавистной Беловежи, где погибли двенадцать лет назад члены его стаи, где все его нутро болело от въевшейся в лес боли и страданий. И написать рапорт об уходе со службы. Всё, достало. Злотых у него довольно, и команду он соберет — и откроет хороший бар где-то на задворках центра. Такое местечко, больше для своих.

А родители… ну, побесятся и успокоятся.

Краем глаза он увидел, как пани Галина прошла в сторону дамской комнаты, и оглянулся посмотреть на ее спутника. Тот покосился в ответ, и у Мишека сердце рухнуло куда-то в пятки. Он резко соскочил со своего места и, схватив мужчину за плечо своей волчьей хваткой, потащил его к выходу из бара.

На холодном ночном ветру пыл поутих.

— Какого дьявола? — шепотом рявкнул Мишек. — Что ты творишь? Ты же мертвяк!

Он возмущенно глядел на Кшиштофа, а тот, напротив, был настолько спокоен и расслаблен, что Мишеку еще сильнее захотелось ему вломить.

— Упырина, да? Решил сожрать бедную ботаничку? Я же видел, как ты на нее пялился тогда в столовой на станции!

Кшиштоф и мускулом не дрогнул, все продолжал смотреть на Мишека, словно на болезного, немного со снисхождением. Тот заводился от этого только больше.

— Ты нежить. Вот и уходи туда, откуда ты взялся.

Кшиштоф тяжело выдохнул, будто бы очень устал слушать истеричный шепот, и тогда Мишек не выдержал, бросился на того с кулаками, и через несколько секунд они уже валялись в грязи темной зассаной подворотни. Мишек не ожидал, что мертвечина может быть таким сильным, ему казалось, что абсолютно вся нежить гораздо слабее чем такие, как он — живые, способные оборачиваться. Волки были сильнее всех в лесу, так говорила мама, и Мишек всегда ей верил. Мама была вожаком, главой их семьи, и ей даже отец подчинялся. Мишек и помыслить не мог, что нечисть способна оказывать настоящее, нешуточное сопротивление. А Кшиштоф, казалось, не знал, что ему не положено уметь давать отпор. Он бил по корпусу и в живот, больно, и Мишек понимал, что скоро ему, наверное, придется совсем несладко.

— Я не упырь. И я не причиню Гале зла.

Мишек тяжело дышал, Кшиштоф прижимал его к асфальту крепко, не давал и возможности пошевелиться. Мишек внезапно подумал, что такой силой точно не может обладать восставший покойник, а значит, он изначально ошибся в своем предположении, и Кшиштоф говорит правду: он кто угодно, но не кровосос.

— Но ты пришел к живой женщине. От такого они обычно умирают, медленно и мучительно. Угасают.

Кшиштоф встал, отряхнулся.

— Я не причиню Гале зла, — повторил он, сурово сверкнув глазами. — Уходи, пан волколак. Не мешай.

Мишек тоже поднялся и, хотя и понимал уже теперь, что силой он ничего сделать не сможет, все равно не собирался оставлять Кшиштофа в покое. Тот, видимо, это заметил.

— Ты переживаешь за Галину?

Мишек неохотно кивнул. Он отчего-то чувствовал за собой ответственность за поведение местной компании нечистых, хотя и командовала ими дочка воеводы, а вовсе не он. Почему-то ему казалось, что Ангешка не собирается позволять прикончить свою начальницу. Тогда это… что?

Кшиштоф дернул щекой, коротко изобразив подобие усмешки.

— Лес переродил. Я не мертвяк, я просто перелестник.

Мишек присвистнул:

— Злобный дух, который является вдовым пани и убивает их? И ты еще говоришь, что не причинишь ей вреда?!

— Я люблю Галу. Не смог покинуть ее, даже после смерти. Я ничего ей не сделаю. Серьезно. Уходи, пан волколак. Не мешай, — он прошел мимо, чуть толкнув Мишека плечом, и скрылся за дверью бара. Мишек оглянулся и вдруг вспомнил: у погибшего полицейского и ученой-геоботаника была одна фамилия.

Перелестник Кшиштоф действительно явился вдовой пани в образе покойного мужа, и, наверное, теперь они проведут вместе ночь. Другое дело, что это была именно его вдова.

Пани Галина Вуйцик.

Мишек только головой покачал.

* * *

Мертвого зубра нашли утром. Животное было убито и освежевано, на месте преступления уже трудились парни из охранного, и Мишек, которого привлекли в помощь, был сонным после ночного возвращения из Белостока и немного не в духе. Ему не давала покоя история перерождения погибших во время пожара волонтеров в нечисть, и он слишком много думал об этом в последние сутки, а еще — о том, что все несчастья, свалившиеся на Беловежу, берут начало с той самой истории, в которой фигурировала его стая.

Мишек продолжал думать, что его вожак, его мать поступила правильно, решив покинуть деревню навсегда, перебраться в город, где ничто не будет напоминать о гибели членов стаи, но все равно на периферии сознания мелькала то и дело мыслишка, что после того, как лес потерял своего защитника, своего волка, что-то надломилось в нем. Парк будто бы специально притягивал к себе беды, словно подросток, который старался привлечь внимание родителей, увлекшихся младшим ребенком или чем-то другим. Ах, вам не интересно, какой я хороший? Так получайте меня плохого.

Мама в Беловежу возвращаться не собиралась. Не может быть, чтобы она не следила за происходящим, да и сам Мишек отметил, что, конечно, слышал и о пожаре, и о попытке построить через заповедник дорогу. Но в стае даже и разговора не заходило никогда о том, чтобы вернуться. Беловежа была для матери пройденным этапом. Зелинские отлично устроились в Белостоке, не на что было жаловаться. Мишек и сам не понимал, чего он об этом думает так часто.

И вот этот зубр его просто подкосил. Он даже и отчеты сдавать сегодняшним числом передумал.

— О чем задумался, пан Мишек? — раздалось откуда-то сбоку, и он обернулся на голос. Прямо из дерева на него смотрели огромные глаза Ванды.

— Может, выйдешь? — поинтересовался Мишек, мрачно глядя на нее. — Все равно кроме меня тебя никто не увидит.

Ванда пожала плечами — или Мишеку показалось, что пожала, — и шагнула вперед.

— Ты видела, кто убил зубра?

— Браконьер, — отозвалась Ванда немедленно.

— Это я и так понял, — фыркнул Мишек.

— Тебе имя нужно, пан инспектор? — развеселилась Ванда. — Я не умею подсматривать за всеми в лесу. Я просто дух дерева. Мне не много фокусов по силам.

— А мавка?

Ванда улыбнулась.

— Януш вообще редко отходит далеко от воды. Это в другой стороне совсем, ты разве не замечал раньше, пан инспектор?

Мишек стиснул зубы и пояснил, что по лесу он почему-то постоянно блуждает, будто тот путает ему тропы.

— Может и так, — согласилась Ванда. — Лес может. Мы с Иренкой думаем, что лес пытается тебя оставить здесь. Ну, привязать.

Мишек поежился.

— Это еще как?

— Не знаю, — развеселилась Ванда. — Я когда-то от пани Галины слышала байку, будто лес умеет приманивать людей, которые ему нужны. Ну, и раз мы с Янушем и Кшиштофом живы… Видимо, так и есть. Ладно, спасибо, что прошелся со мной, пан инспектор. Мне пора, — и она шагнула прямо в дерево, немедленно исчезая внутри коры.

Мишек погладил шершавый сосновый ствол ладонью и решил вернуться в управление.

— Слушай, лютая жесть сегодня была, — сказал Марек, как только увидел Мишека у кофейного автомата. Кава за время пребывания Мишека в Беловеже не стала лучше, а осталась все той же редкой кавой, но уж чем богаты.

Мишек заинтересованно глянул на приятеля.

— Ежи, фотограф. Он, как место преступления отснял, выложил фотки на сайт, там столько уже камментов набежало, глянь потом, всем зубра жалко, ну, так вот, короче, к нему еще Агнешка приходила сегодня в перерыве, и, в общем, она как выбежала в коридор, как заорала, чтоб скорую вызвали!

— Зачем?

— У него тубик, оказывается, он там половину своей каморки кровиной загадил. Агнешка потом час отмывала еще темнушку.

— В больницу увезли?

— Ага. Хотели в Белосток перевозить, чего-то медлят. Пока в инфекционке закрыли.

— Жалко парня.

— Ага, — согласился Марек. — Ты отчеты сдал?

— Нет еще, — отмахнулся Мишек. — У тебя есть номер панны Ковальской?

Марек удивился, но номер продиктовал.

Договориться встретиться с Агнешкой Мишеку удалось на удивление быстро.

— Чего хотел, пан Мишек? — спросила та, присаживаясь за его столик на открытой веранде. Погода, конечно, сидеть на улице уже давно не шептала, но тут и людей зато не было. Самое то для серьезного разговора.

— Все это, и зубр утром, это из-за того, что волки ушли из Беловежи, да? — в лоб спросил Мишек. — И лес приманивает к себе тех, кто ему нужен?

Агнешка неопределенно повела плечами. Ей совершенно не было холодно, тут Мишек был прав. Она стала холоднокровной в тот момент, когда приняла материнскую силу в себе, и теперь не чувствовала низких температур. Просто ей хотелось спать, желательно до весны. К сожалению, этого было делать категорически нельзя.

— Ежи притянул, — сказала она наконец и заказала себе банановый раф. Она молчала, и Мишек молчал, глядя на нее. Когда ей принесли картонный стаканчик со слабо пахнущим бананом напитком, Агнешка добавила: — Если Ежи умрет здесь, лес его не переродит. А я не хочу превращать его туберкулез во что-то другое. Я могу поселить споры растений у него в легких, но он все равно от этого умрет. Может, перед этим его будет тошнить цветами, как в сказке, а не кровью, но суть останется той же.

— А почему переродил всех твоих? Мавку, дриаду и перелестника?

Агнешка помотала головой:

— Не знаю. Лес говорит со мной не всякий раз. Он обижен, что я ничего не делаю.

— А что ты должна делать? — удивился Мишек.

— Очевидно, пытаться захомутать тебя, пан Мишек. Заставить остаться здесь. Приворожить.

Мишек подался вперед, но Агнешка и бровью не повела, продолжила пить свой раф как ни в чем не бывало.

— Тебе нужен волк, чтобы лес успокоился, да?

— Ага, — согласилась она. — Мне нужен волк.

— Я?

— Нет, — ответила Агнешка. — Ты мне не нужен, пан Мишек. Ты не любишь лес и не хочешь быть с ним. Я не собираюсь насильно привязывать тебя к этому месту. К тому же ты мне не нравишься как мужчина.

— Ну обалдеть теперь, — развеселился Мишек. — А этот твой умирающий фотограф нравится тебе?

— Не твое дело, — глаза у Агнешки недобро сверкнули, а кожа немного позеленела. — Скажешь хоть слово про него, и сам будешь блевать травой, псина несчастная.

Мишек хотел было что-то ответить, но Агнешка ему не позволила.

— Думаешь облагодетельствовать нас тут? Не выйдет, пан Мишек. Уезжай в свой Белосток, вали, куда хочешь, прекрати мне смущать лес. Жили как-то без тебя столько лет, еще проживем. Я договорюсь с лесом, упрошу его, он тебя отпустит, а я тебе, если нужно, память сотру, только убирайся отсюда, слышишь? И не смей возвращаться. Вы предали нас, предали мою мать, бросили здесь ее одну, и она не справилась. Слышишь, она просто не справилась одна. А я сильнее, я справлюсь. Без тебя и безо всей вашей стаи.

А потом она просто уехала.

Мишек досадливо поджал губы. Он вообще не за этим, конечно, встречался с Агнешкой. Но вспомнил, что собирался предложить вместе выследить браконьера, только когда девчонка уже хлопнула дверью своего Хантера.

В следующий раз они встречаются с Агнешкой поздно ночью в заповеднике. На ней синтепоновая куртка и тяжелые ботинки, как и на Януше, который идет рядом, неся за спиной термос с травяным чаем. Мишек не жалуется на погоду, но от чашки чая не отказывается.

Мавка зябко поводит плечами (он одет тепло, и Мишеку интересно, как это вообще все работает, как Януш может быть осязаем и видим только для таких же, как и он сам, нелюдей? И где в этом случае они берут шмот?), клацает острыми зубками.

— Поймаем стрелка, тогда и ляжешь спать, — обещает Агнешка, когда Януш зевает слишком откровенно. — Учуял чего? — оборачивается она к Мишеку, будто и не было ссоры вечером. Хотя кто ее знает, может, она и не считает это за ссору.

— Нет, — отвечает Мишек. — Думал начать прочесывать территорию.

— Пошли, — соглашается Агнешка. И они идут.

* * *

Иренка подкарауливает его у входа в управление.

— Можем поговорить, пан инспектор? — спрашивает она, когда Мишек поднимается по ступенькам.

Мишек соглашается. Гамаюн, конечно, не самый приятный собеседник, но она, кажется, больше бед не пророчила, а поймать стрелка им с Агнешкой удастся совсем скоро. В прошлый раз совсем чуть-чуть не успели.

Они патрулировали лес четыре ночи подряд, и Мишеку казалось, что удача вот-вот повернется к ним передом, а к лесу задом. Каламбурчик вышел.

— Когда ты уедешь, лес перекроет.

Мишек кивнул. Воспринимать лес как живое существо стало для него привычным делом. Лес мог обижаться, грустить, ревновать. Лес мог его не отпустить. Лесу был нужен его оборотень.

— Подумай, что нужно сделать, чтобы лес остался доволен.

— Это, вроде, не в твоей природе? Зачем тебе давать мне советы? — спросил Мишек, открывая дверь в свой кабинет. Каморка напротив была закрыта. Ежи так и не выписали из больницы.

Гамаюн поежилась.

— Я же предсказываю смерть. Я вижу, что кто-то умрет.

— Сегодня?

— В течение недели.

Ответ довольно жестокий, но Мишек понимает, что это не милая экскурсовод Иренка с ним говорит, а та функция, которая возложена на гамаюна. Она просто снова не смогла промолчать.

Агнешка с каждым днем их вынужденного сотрудничества становится чуть более зеленого цвета, чем раньше. В день, когда они впервые наталкиваются на след браконьера — вчера, — у нее волосы цвета тины, а венки проступают зеленой ряской по коже.

— Красотка, — цокает языком Мишек, когда видит ее, и слышит в ответ довольно грубую реплику. Он не хочет знать, насколько сам несимпатичен в волчьей форме. Он знает, что оборотни не красавцы.

— Отвали, — огрызается Агнешка, когда Мишек снова пытается завязать беседу. Он не знает, как подойти к теме. Его, по-хорошему, совершенно не касается, что происходит с Ежи, к которому эта зеленая девка прикипела. Но Мишек видит, что ей плохо; такими зелеными кикиморы не становятся, когда на душе песня.

— Жрать охота, — замечает мавка, позевывая. Он, наверное, сильнее других чувствует приближение зимы, потому что выглядит совсем бледным, грустным и потерянным.

— Поймаем браконьера — сожрешь, — говорит Агнешка, и Мишеку нечего ей возразить. Пускай с тем, кто гадит в лесу, на самом деле расправится тот, кто лесом порожден.

Когда они находят — человека с ружьем, наводящего прицел на мирно жующего травку зубра, — Мишеку хочется досадливо сплюнуть. Мужик не в себе, и это хорошо видно. Агнешка опутывает его травой, резво вылезающей из холодной, но еще не промерзшей насквозь земли, несколько раз мотает из стороны в стороны, чтобы привести в себя, но тот лишь орет от ужаса, пока трава не залезает ему в горло, становясь кляпом.

Спустя какое-то время мужика удается успокоить — ровно настолько, чтобы он мог внятно говорить, зачем стреляет в зубров. Ему, видимо, невдомек, что заповедник для восстановления популяции зубров придумали не просто так, а потому, что больше зубров во всей Европе нигде нету.

— Это посланники Ада! — вещает он, закатывая глаза. — Они спустились на землю, чтобы покарать нас всех!

— Дебил что ли, — хмыкает Януш, все ближе подбираясь к своей будущей трапезе. — Зубры травку щиплют, как они собираются всех карать?

Мужик орет, что они все — ставленники дьявола, и всех их нужно уничтожить. Мишеку надоедает это минуты через три. Он выпускает зверя наружу и позволяет себе страшно щелкнуть звериной челюстью у неудачливого браконьера прямо перед носом. Тот понятливо затыкается, и через пару секунд всем присутствующим становится понятно, почему.

— Фу-у-у, — тянет мавка и обвинительно тычет в Мишека пальцем с острым когтем. — Ты изгваздал мне еду.

— Отмоешь, — отзывается тот. Спустя еще одно убедительное клацанье вольчих зубов мужик признается, что работал один и никому не рассказывал, что собирается делать. Сам он был из Беларуси, и что собрался в Беловежу, никто не знал. А если и знал, мрачно комментирует это Агнешка, то быстро забудут. Ее зеленоватая кожа отливает медью в свете восходящего солнца.

Они помогают Янушу дотащить добычу до Гвозны, а потом расходятся. Агнешка какое-то время бродит по лесу, поглаживая стволы деревьев холодными руками, а Мишек выходит из леса, чтобы добраться до управления к началу рабочего дня.

Его беспокоит внешний вид Агнешки. Она почти полностью слилась с лесом, почти перестала быть человеком. Может быть, она, конечно, и не человек уже в полной мере, но все равно жутко, что симпатичная, в целом, девчонка так убивается из-за парня, которому уже не помочь. Беловежа маленькая, всем уже в деревне известно, что пан Ежи Вальчак, добродушный, веселый и очень трудолюбивый, больше не жилец.

— Сгубил мальчишку этот демонов лес, — вскользь бросает пани Марта Рутковская, мать Иренки, и кто-то согласно кивает ее словам. Сама Иренка, стоящая в паре шагов от матери, ничего на это не отвечает. Гамаюн уже отпел, больше ей нечего сообщить.

Дирекция парка выписывает фотографу материальную помощь, а девочки из музея предлагают сброситься, кто сколько может — и каждый старается не произносить этого вслух, но мыслишка о том, что они собирают Ежи на похороны, не отпускает, кажется, никого. Легко относиться к смерти пренебрежительно, когда этого не случалось ни с кем из твоего окружения, ни с кем, кто молод, талантлив и свеж.

В инфекционку никого не пускают, но Мишек точно знает, что Агнешка бывает там каждый день, и как ей это удается, приблизительно себе представляет. Не зря же она — такая. Умеет, кому нужно, глаза отвести.

— В костел зайти не пробовала? — спрашивает он ее, когда они видятся в следующий раз, через день после поимки браконьера. У Мишека уже сложены все вещи в сумку, с которой он приехал, но почему-то он медлит покидать Беловежу, хотя уже подчистил все хвосты на службе и получил печать в командировочное удостоверение. — Ты же подпитываешься страданиями?

— Эмоциями. Вчера была на вечеринке в Белостоке, думала, съем одну девчонку насухо.

Агнешка все так же нездорово выглядит, и Мишек не знает, как заговорить с ней о том, что в парке организовали сбор средств в пользу ее умирающего парня. Он почему-то думает, что она не в курсе.

— Как попасть к Ежи? — спрашивает он, набравшись смелости.

— Никак, — отрубает Агнешка. — Он в изолированном боксе.

— Но ты же…

— Так то я.

Они молчат какое-то время, и Мишек, набравшись смелости, наконец, произносит:

— Я мог бы попробовать ему помочь.

Агнешка смотрит на него с недоверием, но потом кивает.

— Приходи вечером к геоботанической станции.

Ежи закашливается, прижимая к горлу бессчетный платок, и он весь в алых брызгах. На лице остались одни глаза, и Мишеку кажется, что фотограф, с которым он и работал-то не то чтобы слишком часто, выхудал едва не в половину. Он слышал, что тубик съедает человека на раз-два, но никогда не видел. В углу на стуле сидит Кшиштоф, читает какую-то книжку по ботанике. Едва увидев Агнешку и Мишека, заходящих в палату, он подрывается со своего места.

— Иди, — кивает ему Агнешка, и тот мгновенно исчезает за дврью. Очевидно, один Кшиштоф не собирался на зиму укладываться в спячку, вот и дежурит тут. Януш и Ванда совершали последние приготовления. Сама Агнешка пока крутилась между больницей, и станцией, и лесом, и было непонятно, как она объяснит свое исчезновение. А может, ей и отцу такие вещи не приходится объяснять?

Мишек стоит у самой двери в нерешительности. Конечно, к нему никакая зараза не липнет, но все равно скрючившегося на постели парня даже видеть неприятно, не то что за руку держать, как это делает Агнешка. Ежи, видит Мишек, никак не реагирует на ее весьма экстравагантный внешний вид. Зеленые волосы хотя бы стоило прокомментировать.

Мишек знает, что помещение, где находятся умирающие туберкулезники, должны дезинфицировать достаточно часто, но не представляет, как это все устроено. Он искренне думал раньше, что это все если и лечится, то чистым морским или сосновым воздухом, и был очень удивлен, когда прогуглил, что в дело вступают несколько разных антибиотиков, и в целом даже открытую форму можно вылечить, просто это очень долго, не меньше полугода. Но сейчас любой, кто взглянет на Ежи, не даст ему и пары дней. Гамаюн даже не дала, а уж ей-то виднее всех.

— Оставишь нас? — спрашивает Мишек, наконец, подходя ближе. Он, преодолевая нежелание, кладет руку на плечо Агнешке, разлегшейся грудью на постели Ежи, и та неохотно встает с пола, ободряюще пожимает ладонь Ежи своей когтистой лапой и выходит за дверь, оставляя ее слегка приоткрытой. Мишек хмыкает и закрывает дверь плотно, чтобы им никто не мешал.

За время, что из палаты Ежи не доносится ни звука, Агнешка успевает пройтись по всей больнице и пошептаться со всеми растениями в цветочных горшках и кадках, что расставлены по углам и на каждом подоконнике. Она умеет отвести глаза заступившим на ночную смену медсестрам, незамеченная проходит по полутемным коридорам и подъедает эмоции у тех, кто разбрасывается ими, как дитя погремушками. Она знает, что в больнице и в костеле можно неплохо подпитаться, но это все невкусно, хоть и ярко. Мало кому понравится есть тоску и печаль, отнимать чужие переживания за любимых людей. То ли дело экстаз и восторг, ревность, ужас — вот это было для нее, вот это было вкусно. Она могла, конечно, и обычную, человеческую еду есть, но иногда, особенно перед зимой, нужно было другое, то, что не понятно никому из ее вынужденных друзей. Януш ел исключительно мясо, не гнушался человечинкой; Ванда — та любила сладкое, но могла вполне жить, как дерево, и питаться водой и солями, добывать их собственными корнями. Она, наверное, была самая приспособленная из них из всех — действительно умела мимикрировать, прижилась бы и в городе. Кшиштоф был привязан не к Беловеже, а к жене — и с радостью показывался ей на глаза, и пил с ней пиво в любом кабаке, и ел ее нехитрый завтрак, которым пани Галина его кормила каждый раз после их спонтанных свиданий, на которых он выдавал себя каждый раз за разного человека. И только было что-то в нем такое, что пани Галина всякий раз называла его Кшихом, как звала при жизни, каким бы именем он ни представлялся. Агнешка иногда думала, что Кшиштоф однажды спалится совсем, признается, что это он и есть, перестанет делать вид, будто он для пани Галины случайный новый любовник, — но тогда пиши пропало. Агнешка не знает, что тогда с ними произойдет. Может быть, пани Галина умрет, как ей и предначертано; ни одна пани не жила долго после того, как к ней приходил перелестник. Иренка — сама порождение леса, подменыш, выращенный людьми, но ни капли не похожий на людей. Если бы не Иренка, Агнешка бы не знала, когда подстеливать соломку; но когда у тебя есть ручной гамаюн, ты всегда ждешь беды. В этот раз они справились быстро, не допустили страшного; ни бог, ни дьявол не ведали, сколько бы зубров перестрелял тот псих, которого они с Мишеком выследили. Стоило признать, что лес был доволен их взаимодействием, урчал, будто большая кошка, радовался воссоединению духа звериного с духом растительным. Вот только Мишек все равно уедет скоро, и все вернется на свои места. И можно будет засекать новые три года до следующей катастрофы, которая свалится на Беловежу.

Агнешка не знает, как Мишек может помочь Ежи. Может быть, только облегчит его страдания. Она из него ничего вытащить не может, она пробовала, но Ежи едва ли не пустой, в нем нет страха смерти, он не кручинится своей судьбе, он не улыбается обметанными губами, когда смотрит на нее, только ладонь его, горячая и чуть влажная, вцепляется в ее зеленоватую руку и держит, пока она гладит другой рукой его волосы и целует в кромку лба. Агнешка думает, что Ежи считает, будто все это ему снится. Конечно, они никогда об этом не говорили.

— Иди к нему, — говорит Мишек, останавливаясь за плечом Агнешки, и она видит его в отражении оконного стекла. — Будь с ним до утра, а потом ему полегчает.

Агнешка поворачивает к нему лицо, и Мишек понимает, что нужно объяснить лучше.

— Я укусил его. Он пойдет на поправку, если выживет.

— А если нет?

— Тогда нет.

Агнешка кивает. Она гладит длинный лист хлорофитума в последний раз и уходит, и Мишек видит, как цветок буквально на глазах выбрасывает стебель с розеткой.

Утром он уезжает, ни с кем специально не прощаясь, и в тот же день кладет начальнику рапорт об увольнении.

Через неделю с незнакомого номера ему приходит смс всего с одним словом: «Спасибо».