Кровное родство (джен)

— Та-а-алас, ну поиграй со мно-о-ой! — Тальна, цепляясь за корни, подтянулась по стене, закинула ногу на потолочную «балку» и ловко перебралась ближе. Длинный хвост обвился от бедра до лодыжки, и только кончик подёргивался, словно укушенный. — Ну Та-алас, мне так ску-у-у-у-у... скучно! Пойдём на поверхность? — Она раскачалась и перепрыгнула на ту же ветку, где повисла сестра. Тёмные глаза горели. — Там уже несколько дней тихо, все ушли. Наберём ягод, — затянула она, — грибов, поищем кошек и вернёмся! Мы же быстрые! Ну-у-у Та-а-а-алас...

Не дождавшись ответа, она подобралась под самый бок и громко засопела, царапая плечо когтями. Заглянула в лицо и заскулила так отчаянно, что Талас всё же открыла глаза. Оскал получился страшным и почти взрослым, но сестрица не впечатлилась.

— Ну-у-у пожа-а-а...

— Тише, — рыкнула низко Талас, когда звук стал совсем низким и вибрирующим. Ребёнок на руках беспокойно завозился. — Если он проснётся, я откушу тебе хвост и скормлю ему.

— Он всё время ест. А я хочу играть. Мне скучно, Талас, скучно до у-у-ужаса-а-а...

Девочка спрыгнула на землю и неуклюже свернулась в клубок, гоняя хвостом вьющуюся в тусклых и тонких лучиках пыль. Отчаяние на её лице стало таким, что Талас скорбно скривилась.

— Когда он доест, — пообещала она, зная, что пожалеет, — побегаем в верхних коридорах.

— Я хочу наверх, — оживилась Тальна. — Ты сама знаешь, что там тихо. А если наловим лягушек, то и тут повеселее будет. Мы рассадим их рядами, — мечтательно закатила глаза она, переворачиваясь на спину и подёргивая ногами, — и заставим квакать. И тоже споём. И найдём котёнка.

— Здесь нет кошек, дурочка. Давно всех съели.

— Но я видела котёнка! Я... я подглядывала в щели, — поспешила объясниться Тальна под вспыхнувшим взглядом старшей. Вытянув ногу и растопырив пальцы, она принялась ловить кончики длинных и спутанных волос Талас. — Я не выходила. Правда.

— Если ты врёшь...

— Я не вру! Талас, ну Талас, ну... а вместе мы можем выглянуть? А... а с мамой?

— Я не буду её будить! — повысила голос девушка. Её цапнули за плечо острыми зубами-осколками: братец низко и басовито захныкал, отбиваясь от успокаивающих поглаживаний.

— Восемь лет прошло, ну Та-а-алас...

Больно. Сонливость накатывала удушливыми волнами — до мути в голове, до немеющих пальцев. Выкормить восьмилетнего младенца, когда землю обожгло так, что пришлось зарыться вглубь холма, чтобы добраться хотя бы до подобия жизни, и без того тяжело... так ещё и это бесконечное нытьё.

В мыслях Талас всё чаще появлялось желание позволить сестре подняться и попрыгать среди омертвевших трав. Ещё лучше — с Талем. И когда их поймают и увезут или затравят псами на месте, она закроет уши и ляжет спать. Не она их родила, не её и беда.

Она прерывисто выдохнула, осторожно отводя от себя кусачий комок. Детёныш голодно взвыл, пытаясь подхватить оседающие на коже сестры крохи магии.

— Если маму разбудить раньше срока, она будет болеть, — ровно произнесла Талас, всю волю направив на подавление зарождающегося в груди крика. — Сестрица Эльра сказала, что сама она однажды проспала пятнадцать лет, и то выев мужа до полусмерти. Не бойся, — со злобной снисходительностью поглядела она на Тальну, медленно перешагивая на другие корни и подбираясь к стене, — наш маленький братец не настолько крепок, чтобы мама не справилась с последствиями одна. Но если так хочешь разбудить её пораньше... скорми ей себя!

Смех вышел каркающим, плач Тальны — слишком надрывным. Талас на миг стало совестно, но утешать сестру она не потрудилась — просто спрыгнула на пол, вывернула под мерзкий хруст ноги на человечий манер и, покачиваясь, добрела до лежанки. Таль, скулящий на руках, попытался извернуться, но девушка привычным уже движением сунула его под бок и разрешила укусить себя за палец. Остаточные клочья живой энергии убаюкивали нелепую мелочь лучше всего остального.

— Надеюсь, мама проснётся скоро, — всхлипнула в сумраке Тальна. Талас скорчилась на боку, для надёжности прижала Таля коленями и прикрыла смешную лысую макушку пушистым кончиком хвоста. — Проснётся и откусит тебе голову!

— Ложись спать, — проворчала старшая, молясь о толике милосердия — возможности поспать хотя бы до заката. — Поиграем после. Больше проспишь — больше времени пройдёт. Может, впадём вместе в спячку, а там и мама встанет.

— А тут и обед под рукой, — всё ещё обижено отозвалась Тальна, на четвереньках, по-лисьи, подбираясь ближе. Помедлив, улеглась в ногах, дуя на вывернутые и трясущиеся от усталости колени сестры.

Талас хмыкнула.

— Верно. И бояться нечего. Всё равно она любит меня больше.

* * *

Она открыла глаза резко, как по толчку, ощущая сосущую пустоту вместо запястья: проснувшийся и оголодавший Таль не заплакал, как водилось прежде, а укусил ладонь, распорол кожу и жадно пил кровь. Чтобы оторвать его, пришлось отвлекать то хвостом, то напевами.

Нижняя челюсть запрыгала. Прежде, ещё до войны, эту изматывающую обязанность брали на себя старшие сёстры, сами уже успевшие обзавестись потомством и знающие, как справиться с умирающим от голода чудовищем и не навредить ни ему, ни себе. А теперь они бросили её — вырыли эти норы и бросили, велев заботиться о не просыпающейся девятый год матери и несносной сестре. И этом недоразумении. Уверили, что скоро вернутся, что Таль не сожрёт сам себя, что никто их не найдёт, если соблюдать правила, что люди уж точно не появятся на этих холмах, если в них останется разум...

Повторения о долге перед слабыми и беззащитными детьми больше не помогали.

Из последних сил Талас тихонько поднялась, удерживая Таля одной рукой, переступила через спящую младшую и закарабкалась к потолку. Пальцы ног уже не ощупывали каждую веточку — просто цеплялись, проделывая этот путь тысячный раз. Оказавшись на месте, девушка осторожно просунула ступни в переплетение корней, добралась до земли и вогнала поглубже когти. Таль сам вцепился в шерсть кривыми пальчиками, жадно питаясь силой. Талас обняла его одной рукой, а другую свесила. Сквозь крохотные "оконца" не пробивалось ни единого лучика, пахло ночью, грибами, душной сыростью, мёртвым ручьём и прохладой.

Слёзы, покатившиеся по вискам, огибали брови и терялись в волосах.

Она бы бросила этот нескончаемый ужас, если бы не мать. Девушка смотрела на неё, спящую и затянутую молодыми корнями, всякий раз, как начинала кормить брата, и до тех пор, пока не тонула в собственных размышлениях. Сейчас, в ночном мраке, она видела, как в длинной её шерсти ползают светляки и смешные жуки с жёсткими изумрудными крыльями, а под пальцами пробиваются бледненькие тонкие бутоны.

Даже во сне прекраснейшая Лейниэс заставляет природу дышать — и это ужасало Талас. Ей стоило огромных трудов не думать, что черпая жизнь из земли для Таля, она убивает собственную мать.

Плакать она перестала быстро, обвиснув высохшей лианой, и даже сумела ничего не ответить на извечный скулёж пробудившейся Тальны. Покачиваясь и изредка перебирая пальцами ног, чтобы не затекали, девушка почти задремала, когда вновь услышала голос сестры.

— Та-а-алас! — пищала девчонка, но уже с восторженными интонациями где-то в стороне. — Талас, смотри! Ну смотри-и, котёнок! Я же говорила!

— Нет здесь к... кошек-х... — зевнула Талас под хруст челюсти. — Иди поспи ещё немного.

— Нет! Это ты иди сюда! — взвизгнула она громче, выглядывая из-за угла. Тёмные глаза на смуглом личике казались провалами, полными подземного огня. — Ну скорее же, Та-алас!

Нехотя её старшая подняла — или опустила? — веки, вглядываясь в сумрак. Начинало светлеть, но едва-едва: близилось непогожее утро.

— Таль ест, — почти брезгливо отчеканила она. — Что мне сделать — бросить его?

Тальна вздохнула, перебирая пальцами по грубо вырезанному в земле повороту, заёрзала, на месте, обернулась...

— Ну это же ки-иса-а! — простонала она, запрокидывая голову, оттолкнулась и, не выдержав, рванула в темноту. Послышалось переливчатое мурканье, ласковое, с каким сестра прежде подзывала любимое пушистое зверьё. Талас и сама потянула шею в сторону, будто пытаясь посмотреть сквозь толщу земли на эдакое диво: кошка в лесных подземельях.

Тальна глухо охнула:

— Она мягонькая! Ну Та-а-ала-а-а-ас!.. Талас?.. Талас! — вновь пополз вниз колдовской голос сестрицы, похожий на горный гудящий поток. — Талас, сюда!

Девушка, морщась от больно задёргавших шерсть ручонок, попробовала переступить с ноги на ногу и подобраться хоть немного ближе: брат держал крепко, совершенно не считаясь с любопытством несчастной кормилицы. Не справившись с голодным ребёнком, крикнула:

— Что там ещё? Неужто котёнок притащил тебе горсть ягод?

— Нет, Талас, — стал голос девчонки совсем низким, дрожащим на грани плача, — здесь... папа? Папа!

На краткий миг боль притупилась. Возвращение отца означало лишь одно: он, где бы ни бродил столько лет, услышал их, и теперь маме не придётся набираться сил долгие месяцы, и они уйдут, покинут навсегда эти опостылевшие норы...

— Тальна? — осипшим голосом позвала Талас; дышать стало больно, от волнения резануло в груди. Топота коротких неловких ног сестры больше не было слышно, пропало и мурканье. — Тальна, ты где? Ты... ты с ним?

Горло пережало. Она дёрнула ступню и едва не заплакала вновь: корни точно закостенели, не поддаваясь и не пуская на волю.

— Тальна-а?

Отрывая сопящего брата, Талас снова и снова звала, выворачивая ноги, извиваясь и жадно всматриваясь через плечо. Вредная малявка и не думала отзываться, только дышала в коридорах и шуршала хвостом. Обнимает кошку, поняла девушка, морщась от злости и зависти, ластится к пропавшему сотни лет назад отцу. А должна бы едва помнить...

— Тальна! — позвала она вновь, решив не скрывать страданий и потешить сестрицу. — Хватит! Папа? О, Тальна, если пошутила — я так проучу тебя, что уши вовек не отрастут!

Тишину нарушил хруст: надломился один из корней, и девушка, поспешно рванув ногу и впиваясь ею в свободный участок земли, потянула вторую. Если бы не Таль, она бы разломала эту труху обеими ру...

Рывком изогнувшись, она кое-как зацепилась за потолок и подтянулась. Страшась того, что может случиться, отняла руку от спины брата и, оставив лежать на животе, как в корзине, ощупала корни. Пересохшее дерево.

— Тальна?

Тщетно раздирая ногтями слишком твёрдую древесину и локтями то и дело сдвигая брата от края, Талас почти прижалась к потолку, больно вывернув застрявшую ногу, и боялась вздохнуть. В груди скручивало, шорохи не смолкали, но теперь к ним присоединился шелест тонких крыльев: насекомые покидали тёплую шерсть её матери, невесомыми облачками разлетаясь из ниши.

Звук, что издала Талас, меньше всего напоминал голос.

Время не двигалось: прошла целая вечность, в мышцах поселился мучительный жар, а сумрак не стал менее плотным. К тому моменту, как у поворота в "спальную залу" почудилось движение, Талас начала думать, что сходит с ума. Вцепившись в окаменевшие корни и обхватив Таля, она во все глаза уставилась во тьму, не давая векам сомкнуться, не давая взгляну сместиться ни на мгновение. Звать Тальну она больше не могла.

Он вышел — выступил — неспешно. Первыми показались кошки, чудные гибкие создания, вырванные из озёрного тумана или найденные на утренних полях, чуть тронутых рассветной зеленью. Назвать их пушистыми могла только изголодавшаяся по мягким лапам Тальна: тонкие тени даже ступали неслышно, обтирая о стены худые бока. Серые опустевшие глаза взирали на потолок.

Одна из них подлетела с места в воздух, и Талас сжала челюсти, не давая и шанса прорваться страшному мычанию, царапающему горло. Обошлось: тварь не пролетела и до середины, упав и разлетевшись клочьями.

Шаги, что легче касаний листа, подбрасываемого ветром по иссушенной осенней земле, она почувствовала, несмотря на дуновения по спине от беснующихся под ней кошек. Мягкое касание босой стопы, чуть смазанное тьмой очертание, бережно обнявшие угол пальцы — он даже повадками походил на всех них, и больше — на Тальну. Неровные, не исправившиеся с возрастом угловатые движения, ломкие, как у юного зверя, вставшего на тонкие и неокрепшие лапы, пепел длинной запылившейся шерсти — как её собственная. Лицо, измождённое, истерзанное болью, высохшее, небрежно прикрывающее вытянувшийся костяк голодно распахнувшегося рта и пустых глазниц.

Он остановился под ней и растворяющимися в бледно-сером свете тоненьких лучей движениями поднял руку. Пальцы зарылись в длинные свисающие волосы, сжали их в горсть, черпнули больше и снова сжали. Ему не стоило никаких усилий дотянуться, но он медлил, рваными рывками открывая провал рта под дымкой скорбно изогнутых губ. И когда сухие ногти задели через смятые волосы шею, Талас сама распахнула рот и закричала так, как никогда прежде. Бесконечно долгий удар сердца спустя завопил, надрываясь, Таль.

Волосы волной осыпались вниз, всколыхнувшись от движения. Пустота под туманной маской качнулась, впилась невидящим взглядом в затылок, обошла, взрезая собой сгустившийся воздух — и качнулась в сторону, к нише, укрытой корнями. Изгибаясь, словно течение меж камней, покачиваясь, она склонилась над спящей, опустила тонкую руку и промяла одним движением гибкую и неподатливую поросль.

В живот пальцы вошли вместе с каменеющими обрывками корней.

Лейниэс не проснулась, когда тень жадно переломилась, вытягивая из неё дохнувшие паром внутренности, и не сумела закричать, но воющая от ужаса и дикой ненависти Талас надрывала горло за обеих. Изодранная в кровь нога скользила в сдавившей её ловушке, раззадоривая вязкое озеро серости, текущее по полу, и не позволяла... что? Талас не знала, что сделала бы, окажись свободна: рванула бы на поверхность, прогрызаясь через обожжённую землю, или накинулась на спину увлечённо пожирающей её мать твари. Мысли путались, и чёткой оставалась лишь одна: выбраться не выйдет.

Вздрогнувшую землю она приняла как нечто естественное, часть рушащегося мира. Трещина, расползшаяся по потолку их норы, всё ширилась и ширилась, крошась обломками, тень зарывалась глубже в вывернутую грудную клетку той, кого раньше считала женой, и только кошки взвыли, рассыпаясь по углам.

Чёрное пятно влетело в спрессовавшийся за долгие месяцы пол, выбивая крошево, и развернулось бешеным вихрем, раздирая протуберанцы пустоты. Дохнуло холодом, и тут же — жаром, какой-то неведомой Талас мощью, вырванной прямо из глубин — и тень вяло шевельнулась, никак не решившись, стоит ли отвлекаться от лакомого кусочка и смотреть, что за пакость свалилась ему на голову.

Кадис размышлять не стал.

* * *

— Ну Та-а-ала-а-ас! Мне ску-у-учно! Ты слишком много пьё-о-ошь, а я не хочу тут сидеть!

— А ты слишком много болтаешь, тощий хвост. Не прекратишь — отправишься на север. Ты же так любишь дядю.

Таль надулся, кривясь и подёргивая щекой, а Талас злорадно рассмеялась, жестом подзывая мальчишку-прислужника и подставляя кружку. Пила она не так много — достаточно, чтобы засыпать до самого утра.

Не выдержав, Таль подскочил с лавки и хлопнул в ладоши, обращая на себя внимание подзадержавшихся в кабаке гостей. Встряхнувшись, выскочил на свободный от столов пятачок и ловко обернулся вокруг себя, успев где-то стряхнуть сандалии. Ритма ему хватало и от собственных пяток.

Понаблюдав несколько минут за ужимками и кривляниями братца, Талас хохотнула:

— Эй, тощий хвост, ты дрыгаешься как рыба на льду!

Взмахнув руками и обеими показав непристойные жесты, Таль заплясал ещё яростнее, и в его движениях отчётливо прослеживались удушающе сжимающиеся пальцы. На сброшенную им куртку под свист и хлопки швыряли мелкие медяки.

На ночлег и ужин хватит.

Когда брат шлёпнулся на прежнее место, Талас растянулась по столу, уложив голову на руку и толкала пальцем обглоданную куриную кость. Остатки птицы честно дожидались их кормильца.

— Я хочу свою землю, — бросил мальчишка, успевший несколько отдышаться в безумной пляске, а заодно заворожить хозяина, чем Талас и воспользовалась, пошептавшись с ним об уголке в общей комнате. — Как у всех взрослых.

— Ты не взрослый, — возразила женщина, пристукнув кулаком по столешнице. — И даже не вздумай срываться в ночь, чтобы скулить в пустоту, как я тебя ненавижу и угнетаю.

— А ты ненавидишь! Талас, мне скучно здесь!

— И куда ты пойдёшь, о дивная Дрыгающаяся Ящерица Тощий Хвост? — приоткрыла она один глаз. Смуглое лицо Таля начало багроветь. — Или обратишься и станешь продавать шерсть с коленок, чтобы набрать человечьих денег и построить себе избушку? Или, зная тебя, кабак, дабы не остаться без благодарной публики? Или, — ухмыльнулась она шире, — ты всё же осчастливишь Кадиса? Иди к нему, иди. Может, хоть научишься пить и составишь мне компанию.

Младший уставился в пол, забывшись и переплетая ноги в немыслимый узел. Талас стукнула его под колено, заставляя выпрямить, как у людей.

— Я думаю пойти на запад, — дуясь, признался он. — Там остались одни старики, древние и мшистые. И места красивые. Много ручьёв в предгорьях. И озеро. Мать любила озёра?

— Нет, — качнула головой Талас. — Отец.

— Идём со мной, — попросил Таль, растирая ногу и без рук, наклонившись, отхватывая от куриного бедра приличный кусок. Заглотив его, как питон, облизал губы. — Земли хватит и тебе, и мне, и Эльре, и Мейлин, и Арису. А если нет... — Подтягивая куртку и кутаясь, он мотнул головой. — Если нет, то и ладно. Всяко лучше, чем здесь. В самом наихудшем случае пойдём к Кадису. Вы будете пить, а я...

— Ныть.

— Танцевать, — обиделся мальчишка. Талас хмыкнула и двинула ладонью, будто наматывая длинный тонкий хвост.

Рассмеялась и почти тут же замолчала.

— Не знаю... Запад. Почему бы и нет.