Хрусталь (гет)

Первым, что увидела Деифилия, когда открыла глаза, был тщательно выбеленный деревянный потолок в комнате, где она находилась. Лежала она на довольно мягкой кровати, и это была именно кровать, а не какая-то лежанка, на которой пристроено было много шкур и одеял. Здесь было тепло и сухо, хотя жара печи не чувствовалось, а воздух был очень свежим. Да и одеяло было столь тонким, что, если бы ландграфиня была в своём мире, она обязательно замёрзла. Драхомир перенёс её в Интариоф. Теперь девушке это было совершенно ясно. В Интариофе она была уже несколько раз, и, пожалуй, мир ей понравился, хотя и казался непривычным.

Ярвинен не знала точно, сколько именно она пробыла здесь. Возможно — неделю. Возможно — дней десять. Она чувствовала себя уставшей и совершенно разбитой, хотя только что проснулась. Пожалуй, она не ожидала очнуться в Интариофе. Она вообще не ожидала, что очнётся — Танатоса и Асбьёрна в тот день в Сонме не было, они должны были быть у одного из старых магических замков, у которого уже давно нет хозяина, а кроме них в Сонме никто больше, во всяком случае, Деифилия была в этом уверена до сегодняшнего дня, не умел лечить раненных. Оказалось, что умел. Или догадался найти в Интариофе хорошего лекаря.

В комнате пахло деревом и хвойным лесом. Деифилия чувствовала, что ей лень даже пошевелиться, хотя она ощущала каждой клеточкой своего тела, что устала лежать неподвижно. Ландграфиня огляделась — комнатка была довольно большой, но мебели в ней было всего одна кровать да один стул, на котором аккуратно была сложена одежда. Женская одежда, которую она, Деифилия, правда, никак не могла признать своей. Но на первый взгляд она казалась вполне подходящей по размеру. О своей одежде Деифилия знала лишь то, что та, вероятно, пришла в негодность после случившегося и что подлатать её, чтобы продолжать носить, будет довольно проблематично.

Рёбра жутко болели, и Деифилии с большим трудом удалось сесть. Она откинула в сторону одеяло и осторожно поставила ноги на пол, прислушиваясь к своим ощущениям, а потом осторожно, не торопясь, встала. Пол в комнате был застелен коврами — по ним было приятно ходить босиком. Боль в груди, впрочем, была не настолько сильной, насколько стоило бы ожидать после того, как Домиктер ударил её. Во всяком случае, Деифилия чувствовала, что все её раны заботливо перебинтованы, что бинт был довольно новым, что пролежней нигде не образовалось, а ночная рубашка, которая сейчас была на неё надета, была весьма свежей, и Деифилия несколько смутилась, думая о том, кто именно о ней так заботился, учитывая то, как сильно он был против того боя с Домиктером. Ей, пожалуй, и не хотелось думать о том поединке. Мир довольно часто недооценивал её способности, хоть никогда и не хотел в этом признаваться даже себе. И Деифилия злилась на него за это. Злилась и почти всегда сразу переставала слушать. И уж тем более — отвечать. Драхомира невозможно было переубедить, если он что-то вбивал себе в голову. И её тоже. Они оба были очень упрямы. И её тоже нельзя было переубедить в чём-то, если она уже была убеждена в том, что всё делает правильно.

Рубашка, которая находилась на ней, была ей несколько велика — длиной чуть ниже колен и слишком широка в плечах. Рукава, впрочем, были обрезаны и довольно аккуратно подшиты так, чтобы не быть Деифилии слишком длинными. Девушка улыбнулась. Это было весьма приятно — что Мир позаботился о ней, — хоть сначала ей и хотелось утверждать обратное. Но это действительно было приятно, и Деифилия прекрасно знала, что никто другой в Сонме не сделал бы этого для неё или для кого-нибудь другого. И знала, что и сам Драхомир никогда не сделал бы для кого-нибудь ещё то, что он всегда делал для неё. А она сама вряд ли сделала это для кого-нибудь, кроме Асбьёрна — большинство ребят из Сонма называли его Бьёрном, но Дефилии это сокращение не нравилось — и Йохана.

Рука сама потянулась к вещам, сложенным на стуле — нижней юбке тёмно-красного цвета, довольно просторному зелёному сарафану, вязаной коричнево-серой кофте, на вид, довольно старой и поношенной, но чистой и приятной на ощупь. Подумав немного, Деифилия решила не трогать сарафан. Вряд ли в доме был кто-нибудь кроме Драхомира. Во всяком случае, тут было настолько тихо, что Ярвинен не могла этого предположить. И, пожалуй, она надеялась на то, что в доме никого больше не окажется. Потому что в противном случае она чувствовала бы себя ещё более неловко. Кто-то должен был бинтовать её и переодевать. И Деифилии было комфортнее думать, что это был именно Мир.

На руках, плечах и ногах желтели синяки. Деифилия могла представить, как ужасно они выглядели неделю назад... Должно быть, в Интариофе она пробыла как раз около недели. В её мире — кто-то из цитадели Керм называл её мир теперь Осмальлердом — было холодно. Не сказать, что она боялась холода — она была Ярвинен, а для Ярвинен нет ничего привычнее, но... Драхомир боялся за неё. Боялся столь сильно, что ему было проще притащить её сюда, чем оставить там. Впрочем, здесь хотя бы было чисто. Очень чисто — Деифилия не могла себе представить более хороших условий. Это было не слишком-то похоже на Драхомира, если только в доме, куда он её перенёс, не бывал периодически кто-то из слуг.

Каждое движение отзывалось болью. С большим трудом одевшись, Деифилия на некоторое время снова легла в постель. Пожалуй, ей почти хотелось продолжить так лежать. И, пожалуй, у неё была такая возможность. И Деифилия имела полное право отдыхать сейчас. Только вот что-то внутри неё восставало против бездействия, говорило, что она устала от этого, что должна хотя бы пройтись по дому, если уж чувствует себя несколько лучше.

Волосы спутались от долгого лежания, и Ярвинен вздохнула, понимая, сколько теперь сил понадобится, чтобы их расчесать. Впрочем, гребень лежал тут же — на стуле, и Деифилии следовало быть очень благодарной Драхомиру за заботу. Хотя он, впрочем, мог бы не расплетать ей косы, так волосы не спутались бы вовсе. А так Ярвинен пришлось приложить много труда, чтобы расчесать свои тёмные волосы, после чего заплести их в косу, тут ей снова хотелось поругать Мира за непредусмотрительность — она предпочитала заплетать волосы в две косы, но на стуле оказалась только одна лента. Пожалуй, ему следовало лучше знать её привычки, если он пытался сказать ей о своём особом к ней отношении.

Когда Деифилия, наконец, вышла из комнаты, где лежала — то и дело стараясь опереться на стены, чтобы не упасть — она очутилась в скромно обставленной столовой, но уже вовсе не такой прибранной и чистой, как спальня, в которой она лежала. Это, пожалуй, было похоже на Драхомира — лежащие на полу, стульях, столе книги, часть из них была раскрыта и лежала корешком кверху, у других были загнуты уголки страниц, рядом же валялись какие-то вырезанные из дерева фигурки. Деифилия прошла дальше и увидела, что на палу валяется любимое пальто Мира — как же ей хотело выбросить, наконец, эти лохмотья!..

Дверь из столовой вела на некоторое подобие веранды или балкона, Деифилия сама не знала, как следует это называть. Вид отсюда открывался потрясающий — дом, где она находилась, висел над пропастью, и с огромной веранды, тянущейся вдоль всего дома, это было прекрасно видно. Ярвинен подошла к ограждению так близко, насколько только ей это позволял здравый смысл. А потом, забыв на несколько мгновений обо всём, включая боль в грудной клетке, оперлась на ограждение и заглянула в самую пропасть.

Деифилия обошла всю веранду по кругу — оказалось, что она была устроена по периметру всего нижнего этажа этого огромного странного дома — и увидела Мира. Он сидел на перилах ограды и неторопливо курил. Очевидно, именно поэтому он и отошёл так далеко от комнаты, где она лежала.

— Бросай курить! — недовольно бросила Деифилия, медленно подходя ближе. — Ты же знаешь, как это меня раздражает!

Голос от долгого молчания прозвучал несколько сипло. Ярвинен почувствовала, что за время своего бессознательного состояния она совершенно отвыкла разговаривать. Почему-то ей показалось, что воздух обжёг её легкие, как только она заговорила. И Деифилия разозлилась на себя за это — за эту слабость, которую ей никак не хотелось обнаруживать перед Миром именно сейчас, когда он столь много волновался из-за неё. И она уже корила себя за то, что не попробовала сказать что-то, когда была одна — тогда сейчас Ярвинен хотя бы смогла бы привыкнуть к звучанию своего голоса.

Драхомир вздрогнул, кинул в пропасть сигарету и, повернувшись к ней лицом, широко улыбнулся. Он был без привычных для неё пальто и шарфа, и почему-то от этого казался моложе. Мир быстро перекинул ноги через ограждение и спрыгнул на пол. А после — помог ей усесться в кресло, стоявшее неподалёку, и накрыл её пледом, с извинениями пробормотав что-то о том, что ей сейчас, после ранения, очень вредно переохлаждаться — будто бы совсем забыл о том, что ей, ландграфине, подобное едва ли могло причинить вред — и что в поместье его матери — мачехи, напомнила себе Деифилия, у Елизаветы Фольмар, как говорили, не было поместий, а Мария ГормЛэйт приходилась Миру мачехой — слишком уж много ветров.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил демон, закончив хлопотать вокруг неё, и девушка почувствовала себя несколько виноватой за то, что подвергла свою жизнь опасности в тот день.

Деифилия не ответила. Промолчала. Трусливо промолчала — твердила ей совесть, — хотя должна была извиниться перед ним за доставленные неудобства. Но разум возразил — нельзя извиняться, он поступил бы так в любом случае, и её извинения могут прозвучать слишком грубо, слишком холодно, слишком отсранённо. Будто бы и не было ничего между ними. А за что извиняться, — кричала внутри неё фамильная гордость, — за то, что поступила так, как должна была, как обязана?.. И Деифилия молчала, с некоторым недовольством думая, что для них всё слишком уж сложно. И никогда не станет проще. Она — ландграфиня Ярвинен, из семьи охотников за нечистью, а он? Демон, ловец душ да ещё и преступник по мнению даже своего мира — блистательный D.F.L.. Он — чудовище, к которому ей нельзя даже приближаться, чтобы не осквернить своего имени. И он слишком хороший, слишком добрый. И от этого она чувствовала себя ещё более отвратительно.

— У тебя опять крылья грязные! — с упрёком прошептала Деифилия, стараясь уйти от ответа. — Их необходимо почистить.

Перья у него довольно жёсткие на ощупь. Не то что волосы. А ещё он постоянно собирает крыльями всякий мусор при полёте — веточки, листья... Ярвинен удивлена, как он всё ещё не потерял способность взмывать в воздух — тем, что он умудрялся вляпываться в неприятные истории не хуже Танатоса или Асбьёрна она уже привыкла не удивляться. Птицы ведь не собирают своими крыльями веточки и листья... Во всяком случае, Деифилия всегда считала, что это так.

От прикосновения Драхомир снова вздрогнул, но промолчал. А Ярвинен подумала о том, что его следовало ещё и заставить расчесаться как следует — светлые кудри были спутаны хуже, чем у Танатоса, когда тот пробуждался после очередной попойки. Впрочем, с Чернокнижником Мира было сравнивать довольно глупо — Танатос свои лохмы обожал и старался расчёсывать всякий раз, как только предоставлялась такая возможность.

Деифилия продолжала старательно и аккуратно — боясь повредить перья — чистить крылья Мира. Он сидел на коленях спиной к ней и молча терпел, Ярвинен прекрасно знала, как сильно не нравится ему эта процедура, хотя и совершенно не понимала, почему именно, вероятно, по той же причине, по которой Асбьёрну не нравилось мыть уши, но, то ли из-за общей непереносимости к любого вида беспорядку, то ли из-за довольно тёплого отношения к Драхомиру, просто не могла перестать это делать.

— Хватит, — сказал как-то Мир, повернувшись к ней и перехватив её руку. — Я после сам почищу. Честно.

Деифилия усмехнулась и уселась в кресле поудобнее. Даже закуталась в плед под взглядом голубоглазого демона. Она чувствовала себя лучше. Здесь — на свежем воздухе, когда рядом был такой ласковый и хороший Мир, которого почему-то в этот раз совершенно не хотелось прогонять — было хорошо, уютно и почему-то очень тепло.

Ярвинен улыбнулась своим мыслям. Она никогда не чувствовала себя так. Даже там, в Биориге, когда её усаживал на колени дядя Вигге, этот чудный и добрый сказочник, выделявший её среди малышни Биорига и которого она больше никогда не увидит. Разве что в загробной жизни.

Она думала о том, как часто Мир называл её хрустальной, словно это слово для него означало что-то особенное. И что в далёком детстве у неё была кукла — хрустальная, красивая кукла, — которую никто из родни не дарил ей, но которая почему-то у неё оказалась. И почему-то от мыслей о «хрустальном» прозвище и той, когда-то давно милой её сердцу, игрушки, ей хотелось улыбаться.

— Почитай мне чего-нибудь, — прошептала она тихо, едва надеясь на то, что Мир её услышит. — Почитай. Мне так хорошо...