Дышавшая любовью (гет)

В тексте присутствует неграмотная речь героев.

— Бестолочь, а ну вытери! Вытери, я сказал. Ах ты, сквиб несчастная, где твоя палочка?

Отец схватил Меропу за руку, когда она потянулась к тряпке, и дернул к заляпанному столу, на котором она разлила чай. Он тыкал ее носом почти в самую лужицу, пахнущую травами и землей.

— Колдуй живо, и чтоб ни капли не осталось!

Меропа дрожащими пальцами вынула волшебную палочку из кармана серого дырявого платья.

— Эв... эванеско, — тихим, забитым голосом произнесла она, упирая кончик палочки в стол.

Ничего не произошло. Меропа сжалась и быстро взглянула на отца. Он побагровел и завизжал:

— Дура бестолковая! Простые чары сделать не можешь. — Он выхватил свою палочку, а Меропа в страхе отскочила в сторону. — Смотри, поганое отродье, как колдовать.

Отец с силой ткнул в стол и заставил чай исчезнуть. После этого он сделал два больших шага к дочери, схватил ее за волосы и потащил к входной двери.

— Иди нарви мне крапивы. Это ты можешь, а?

Он вытолкнул ее наружу. Меропа споткнулась о порог и едва удержалась, чтобы не упасть. На улице сидел на корточках Морфин, ее брат. Он поднял голову, отвлекаясь от заточки ножа, когда отворилась с грохотом дверь, и расхохотался почти беззубым ртом, увидев, как отец выталкивает недотепу-сестру в сад. Когда отец ушел, Меропа обессиленно опустилась на землю и потерла руку, которую ей едва не вывихнули. Ей к такому обращению было не привыкать. День за днем с того самого момента, как она себя помнила, отец бранился, бил ее и наказывал за малейшую провинность.

А все потому, что она не вышла. «Не вышла» — означало, что она была весьма посредственной колдуньей, не способной поднять в воздух и перышка, не то что брат. Если колдовство вообще удавалось, то оно сопровождалось какими-нибудь несчастьями. Однажды Меропе почти удалось выполнить чары левитации, но заодно она сама не желая подожгла единственный в доме стол. Отец тут же остановил огонь и вернул стол к прежнему состоянию, но ее щеки несколько часов горели от мощных оплеух. Меропа часто путала слова заклинаний, не могла сосредоточиться на превращении. Словом, она не вышла, и жизнь ее в доме волшебников была преотвратительна.

Меропе шел девятнадцатый год. В ее возрасте, как она представляла по подслушанным разговорам магглов, иногда проходивших мимо их дома, девушек выдавали замуж, и они жили в огромных красивых поместьях. А Меропа жила с отцом и братом в той же крохотной лачужке на одном из холмов, что и все свое безрадостное детство. Она по-прежнему готовила им еду, стирала одежду и получала пощечины за то, что делала это вручную, словно какая-то маггла. Она ничего не могла поделать с собой и тем, на какую жизнь была обречена. Лучше было умереть, но решимости наложить на себя руки Меропе так и не хватило.

Меропа мотнула головой, прогоняя старые мысли, и принялась рвать крапиву для зелий отца. Когда было сорвано достаточно, послышался топот копыт. Меропа встрепенулась и подскочила. Из-за густых теней деревьев, тесно поросших вокруг дома, показалась лошадиная морда. Отец запрещал разговаривать с жителями деревни, но Меропа любила рассматривать их и наблюдать, как они ведут себя между собой, слушать их речь, которая, о чем бы она ни была, уже доставляла радость тем, что не принадлежала ни ее отцу, ни брату. Она бросилась за ствол ближайшего бука и притаилась.

По тропинке неторопливо шел вороной лощеный конь. Какой красивый! Меропа завороженно глядела на мощное животное, стоя тихо в своем укрытии, чтобы не спугнуть странника. Показался наездник. Сначала Меропа увидела его черные начищенные сапоги. Она задумчиво смотрела на них, пока мужчина не оказался на уровне ее глаз. Он не видел ее, ехал, держась в седле с расслабленной уверенностью, присвистывал и глядел на красивый дом на холме, путь к которому лежал через деревню. Он был худ и высок, Меропе пришлось поднять взгляд на его лицо — белое, утонченное, с прорисованными скулами. Тонкая линия губ смыкалась в свисте, из-под бровей смотрели блестящие темные глаза, во взгляде которых читалась властность. Ветер трепыхал черные уложенные волосы, они легонько подпрыгивали на высоком лбу с каждым шагом такого же статного, как и его хозяин, коня.

Меропа затаила дыхание. Она зачарованно оглядывала этого красивого незнакомца и провожала взглядом весь его путь. Он проехал мимо нее, и она принюхалась к его парфюму: пахло сандалом и кедром. Она больше не видела его лицо, но не спускала глаз с его расправленной прямой спины, любовалась издалека на линию роста волос, так аккуратно очерчивающую шею сзади. Всадник уменьшался вдали и скрывался за заросшей изгородью, мимо которой шла извилистая тропинка в деревню. Меропа переходила от одного дерева у ограды к другому, чтобы выловить черную точку, вытягивала шею и заметила его только тогда, когда он стал подниматься по холму к великолепному поместью местного сквайра Риддла, которому принадлежала долина с деревней. Меропа негромко охнула, осознав, кого сейчас увидела. Должно быть, это приехал сын землевладельца. Стоило сразу догадаться, что мужчина занимает высокое положение, по тому, как уверенно он держался в седле, каким взглядом окидывал дикую рощицу, в которой пряталась лачуга Гонтов.

Как он красив! Меропа видела постоянно только отца, брата, которые не отличались приятной внешностью, да себя в зеркале — такую же неказистую и уродливую, как ее родные. Любой виденный ею житель деревни казался ей уже во много раз складнее них, но этот мужчина показался ей красивее всех.

— Эй, ты куда пропала? Я жду крапиву, пошустрее давай! — донеслось из открытого окошка домика.

Меропа вжала голову в плечи и бросилась к кустам крапивы. Она судорожно пыталась перехватить толстые побеги непослушными костлявыми пальцами. Нарвав как можно больше, она схватила их в охапку и побежала к отцу, напоследок глянув в сторону большого дома на холме. Вот бы еще хоть глазком увидеть этого белокожего брюнета…

Она смотрела на него всего несколько минут, но черты его лица впечатались в память, так что даже много часов спустя, когда Меропа с горем пополам накормила семью, чуть не разлив жидкий суп по липкому столу, и осталась в своей комнате, красавец на коне вернулся в ее фантазиях и вызвал улыбку. Меропа и не подозревала, что умеет улыбаться.

Она лежала на серых исштопанных простынях, смотрела в мутное от грязи окно и видела луну. До чего она была сегодня прекрасна — ярко-белая, она напоминала Меропе молочное худое лицо того мужчины. Его впалые щеки и высокие, выточенные скулы вставали перед взором и не желали изглаживаться из памяти. Да и Меропа не хотела, чтобы они выходили у нее из головы. Вот только увидеть бы его еще раз, запомнить чуть получше, впечатать в память и носить с собой, как фамильный медальон, которым отец доверил ей владеть.

А еще по-настоящему захотелось жить. Хотелось проснуться завтра утром и спуститься в сад в надежде застать его на тропинке. Тогда Меропа смогла бы разглядеть его получше. А он, должно быть, сменит одежду и предстанет перед ней в новом образе, в свежем образе, который она будет жадно впитывать взглядом.

Меропа перевернулась на бок и тихо хихикнула. Она никогда доселе не испытывала ничего подобного. Что-то странное творилось в душе, незнакомое, волнующее, но ей было хорошо от этого ощущения. Оно давало силы жить даже и такой жизнью, которая досталась ей в этом доме.

Вот бы кто раньше сказал ей, что влюбляться с первого взгляда — это вот так.

* * *

На следующий день Меропа поднялась рано, приготовила завтрак и даже ничего не разлила, отчего чуть ли не впервые в жизни не заработала оплеухи с самого утра. Выслушав требования отца, она выбежала в сад, где украдкой поглядывала на поместье, пока собирала травы для очередного зелья. Она вся превращалась в слух, когда нужно было отвернуться к другим кустам, чтобы не пропустить цокот копыт.

И вот наконец послышалось ржание лошадей. Меропа приблизилась к деревьям, которые скрывали ее от взглядов со стороны дорожки, и замерла в ожидании. Из-за поворота выехали двое мужчин: землевладелец и его красавец-сын. Они громко смеялись и обсуждали дела, в которых Меропа ничего не смыслила. Но она почти не вслушивалась в слова, внимая голосу. Она слушала высокий, звонкий голос молодого мужчины, а внутри все трепыхало. Вот как он говорит… Какой мелодичный, не похожий ни на чьи другие голос! От этого голоса, от тонких черт лица и от изящных, выверенных жестов, которыми Том поправлял длинную, уложенную на модный манер челку, Меропа чувствовала, что живет.

В одной из фраз отец назвал его по имени. Том… Его зовут Том. Меропа бросила на его отца мимолетный взгляд: вот, значит, как Том будет выглядеть в старости. Все такой же статный и высокий, по-прежнему с густыми черными волосами и впалыми щеками, вычерчивающими острые скулы.

Мерлин, разве могут быть люди настолько красивы? А разве могут магглы?.. Меропа ощутила, как сдувается пузырь счастья внутри. Она смотрела в спины удаляющимся землевладельцам и осознавала то, что не пришло ей в голову раньше. Этот мужчина был магглом, был рожден от магглов, женится на маггле и родит магглов-детей. Они никогда не будут колдовать, не узнают, как варить зелья, в их садах не будут расти заунывники. Они будут кататься на ничем не примечательных лошадях, разводить собак и никогда не заговорят со змеями.

И… Меропа хотела бы в их мир. Отец вечно бранился, что она ни на что не годная колдунья, так к чему ей оставаться здесь, если можно жить среди тех, на кого она похожа? Что ей эта чистая кровь, если приходится вручную нарезать крысиные хвосты для зелий?

До вечера она вспоминала голос Тома, перебирала в памяти звучание слов из его уст. Некоторые она не понимала, но за тот короткий разговор, что ей удалось подслушать, она запомнила множество сказанных им слов. Весь день она жила мыслью о том, что он вот-вот должен будет возвратиться по той же самой змеевидной тропинке, пролегающей мимо их дома. Ее не могли огорчить гневная брань отца и смешки брата, не смущали собственные неудачи в колдовстве — ничто не имело значения, когда где-то на свете существовал такой красивый человек, как Том Риддл.

Она сидела в саду до ночи, притворяясь, что собирает травы на зиму, а сама то и дело смотрела в даль рощи. Вот наконец и этот красавец на неторопливо бредущем коне. Меропа смотрела на Тома, а он затмевал собой ее нищету, оборванное платье и тусклые волосы, которые она старалась расправить пальцами, чтобы они хоть немного перестали лежать сосульками. Когда она смотрела на него, для нее не существовало ни жалкой хибарки, которую она звала домом, ни тирана-отца, ни брата, его любимчика; не было унижений, гнилых объедков в кухне-гостиной, мертвых змей, которых Морфин таскал домой каждый день. В воздухе пахло богатством, красотой и жизнью — все пахло Томом из большого дома на холме.

* * *

Прошел месяц. Это был первый счастливый месяц в жизни Меропы, но чем сильнее он клонился к концу, тем тоскливее ей становилось. Ее посещали правдивые, но болезненные мысли. Меропа ежедневно работала в саду. Каждое утро начиналось с того, что она смотрела через ограду на едущего по делам Тома Риддла и пряталась в гуще деревьев и изгородей, наросших вдоль тропинки. Каждый вечер заканчивался тем, что она ждала его возвращения и провожала взглядом до тех пор, пока его высокая, стройная фигура на коне не превращалась в точку.

В какой-то из дней Меропа осознала, что ей мало этих кратковременных любований. Она была счастлива беззастенчиво рассматривать аккуратное лицо Тома в эти моменты, но ей хотелось большего. Она мечтала прикоснуться к его руке и узнать, что она теплая, а под пальцами ощущаются чуть выпуклые вены. Она жаждала дотронуться до его тонких губ и увидеть, как они изгибаются в улыбке — улыбке ей. Ей хотелось обвить руками его тело и ощутить, как он прижимает ее к себе, а в нос ей ударяет аромат его древесного парфюма. О, как бы она хотела прикоснуться губами к его скулам, к прямому носу, потереться щекою о его выточенный подбородок и поцеловать безгубый рот. Меропа хотела запустить пальцы в его волосы и ощутить, какие они густые и гладкие, почувствовать, склоняясь над ним, как свежо они пахнут.

Но он даже не знает, что она существует на свете, что каждый день смотрит на него через дикую живую изгородь, что ждет, когда он коснется взглядом неостриженных кустов и высоким, звонким голосом проронит, как ужасно они выглядят. Она ловит эти взгляды и воображает, что он посмотрел на кусты, потому что заметил ее и послал взгляд ей.

А еще у него была невеста. Меропа увидела ее на седьмой день, как Том приехал в Литтл-Хэнглтон. Ей не тягаться с такой утонченной, изысканной барышней, которая держалась в седле ровно с такой же уверенностью, как и Том. Меропа втайне мечтала, чтобы с девушкой случилось что-нибудь плохое и она умерла, но та была живее всех живых, и под конец июня Меропе стало известно, что они помолвлены, а свадьба назначена на осень.

Меропа впервые узнала, что такое ревность. Это жгучее чувство съедало ее изнутри, заставляло скрипеть зубами, когда Том отправлялся в дорогу со своей спутницей. Но больше всего Меропа страдала от бессилия и понимания, что ей никогда не выбраться из отцовского дома и не связать жизнь с простым магглом. Отец убьет ее за одну только мысль о нем.

Все решил случай, который Меропа посчитала сначала кошмаром. Однажды Том долго не возвращался домой. Меропа было подумала, что каким-то образом пропустила его приход, но не оставляла надежду и продолжила наблюдать за тропинкой из окон гостиной. Морфин застал ее как раз за тем, как она провожала наконец вернувшегося Тома взглядом. Он расхохотался. Меропа обмерла, испугавшись того, что с ней могли сделать за влюбленность в маггла, но еще больше она испугалась, когда Морфин вынул палочку и вышел из дома, намеренный проучить ее и маггла, которого она имела несчастье полюбить. Меропа с ужасом смотрела, как язвы покрывают красивое лицо ее Тома, но не могла с этим ничего поделать. Он называл их сумасшедшими оборванцами и страдал от чар. Меропа умоляла брата остановиться, но тот не слушал ее.

А потом прибыли работники министерства, обратили магию и стерли Тому память. Теперь он снова не знает о ее существовании и том, что она живет в этом самом домике на краю деревни. Меропа чувствовала себя очень несчастной, будто ей, а не ему всю кожу изрыли гнойнички. Морфин обещал ничего не говорить отцу, решив, что достаточно проучил маггла и ее, непутевую сестрицу, но вечером снова пришли из министерства. Конечно, применение магии на маггле просто так не оставили. Отец с братом слишком зарвались, к тому же очень некстати мимо проехал и сам Том, и Морфин выдал ее влюбленность отцу.

Если бы не министерский работник, она задохнулась бы от рук собственного отца, который не стерпел ее симпатии к магглу. Но если бы не этот случай, Меропа никогда не узнала бы, что значит быть по-настоящему свободной. И отца, и брата забрали в Азкабан, а Меропа впервые за всю жизнь стала предоставлена сама себе.

* * *

Утро, когда Меропа проснулась и осознала, что в доме не было ни жестокого отца, ни подлого брата, стало первым из череды очень счастливых дней. Она поднялась тут же, как открыла глаза, и первым делом, приведя себя в порядок и впервые спокойно позавтракав, выскочила на улицу. Теперь она смотрела из сада не украдкой, чтобы, не дай Мерлин, отец не застал ее за этим занятием, а без стеснения. Из дома на холме еще никто не ехал по дороге.

Меропа сидела на поваленном дереве и терпеливо ждала, поигрывая в руках палочкой. Мимо проползала змея, Меропа радостно поприветствовала ее и пригласила взобраться рядом. Обычно змей ловил брат, но Меропа всегда мечтала поговорить с одним из этих животных о чем-то своем и так, чтобы отец с братом ничего не слышали. И вот сейчас змея свернулась кольцами рядом с ней на дереве, а Меропа рассказывала ей о красавце Томе Риддле, живущем неподалеку от них.

Вскоре он сам показался на тропинке, и Меропа припала к изгороди, чтобы наконец-то без страха быть обнаруженной впиться взглядом в его тонкие черты лица. Она смотрела ему вслед и улыбалась сама себе. Сейчас все наладится, думала Меропа, теперь-то она может сама решать свою судьбу. До свадьбы, как и до выхода отца из тюрьмы было несколько месяцев, и Меропа решила во что бы то ни стало заполучить Тома.

Она впервые в жизни колдовала. Уже на следующий день у Меропы получилось склеить черепки когда-то разбитого горшка, который она скрыла от отца и спрятала под своей кроватью. Тогда она и узнала, что значит колдовать. Чувства к Тому так зажгли ее, что она хотела колдовать еще и еще. Меропа смеялась, махая палочкой вокруг себя и творя не бывалую ранее магию. Она осознавала, что родилась волшебницей, и была живой как никогда.

Она знала, что может больше, лишь бы Том был рядом с ней, касался ее волос длинными худыми пальцами, какими он цепко держал лошадиные поводья, заглядывал ей в глаза и улыбался тонким ртом, произнося самые важные слова. О, как она хотела услышать от него, что он ее любит, что она ему важна!

Меропа жила одной лишь мыслью о нем. Каждый день, который теперь проходил в умиротворенном уединении, она просыпалась с всепоглощающим желанием жить и любить вместе с Томом каждую змею в саду, каждую букашку, каждую птицу в небе. Она все увереннее держала палочку и колдовала надо всем, что попадалось под руку, нужно ли было настругать коренья или отправить горшочек с кашей на огонь.

Даже в зеркале теперь отражалась очень даже не дурная девушка. Меропа варила отвары и мыла ими голову, чтобы придать тусклым, безжизненным волосам немного объема и здорового блеска, как у возлюбленной Тома.

Меропа кружила по саду, счастливая от своей магии, свободы и любви. Она была готова летать, и все, чего ей не доставало, это ответных чувств красавца Риддла. Она еще долго наблюдала за ним из-за изгороди и деревьев, только лишь смотрела в его красивое лицо и гладила взглядом каждую его черточку. Она изучала также Сессиль, его невесту, сравнивала ее с собой, и с тоской осознавала, что ей с ней не сравниться, а Том никогда не изменит выбор в ее пользу.

Тогда Меропа решилась. Отец вечно бранил ее за то, что она, как маггла, подбирает вещи с пола и раскладывает их по местам вручную. Меропа, сполна ощутив себя волшебницей, теперь была уверена в себе и своих магических силах и все благодаря Тому, его красоте и его за пару футов слышимому древесному аромату. Она решила, что даже такая вещь, как чужая любовь, может быть подвластна чарам.

Уже в середине августа, как раз ко времени последних жарких дней, она варила неплохие зелья. Заслышав, как цокают вдали копыта, Меропа вышла из дома с кувшином холодного чая с добавленным в него вполне удавшимся любовным зельем и достала палочку. Одно заклинание — и конь, испугавшись неизвестно чего, встал на дыбы и сбросил на землю не ожидавшего такого поведения наездника.

Меропа спрятала палочку и выбежала на тропинку.

— Вы не сильно ударились, сэр? Вам помочь?

Меропа думала, ее язык онемеет от страха, но все было решено еще в тот момент, когда она завершала зелье. Она говорила с ним, о Мерлин, могла ли она еще пару месяцев назад мечтать о том, чтобы сказать ему хоть слово?

Мужчина недовольно поднялся — даже в ярости он был красив, Меропа не выпускала из виду ни одной эмоции на его аристократически остром лице — и хмуро посмотрел на нее, будто пытаясь понять, кто к нему обращается.

— Нет, ничего страшного, спасибо, — сухо ответил он, дергая беспокойного коня за поводья.

Меропа прикусила губу. Как он смотрел на нее… Ей стало так больно от этого равнодушного, смотрящего сквозь нее взгляда. Не такой взгляд она фантазировала себе. Оттого ее решимость стала крепче.

— Не изволите освежиться? — выпалила она, протягивая кувшин с чаем и вычищенный до блеска стакан. — Ужас как жарко, да?

Том не принял питье, ответив холодно:

— Благодарю, я не хочу пить. Всего доброго.

Он успокоил коня и невозмутимо вставил ногу в стремя, а другую без каких-либо усилий перебросил через седло. Меропа не выпускала из внимания ни одного его движения, жадно впитывая и запоминая, как он седлает коня. Она сначала расстроилась, что Том отверг ее предложение, но как только он проехал мимо и оказался к ней спиной, решилась еще на одно колдовство: она выстрелила заклинанием прямо в заднюю ногу коня, так что тот припал на нее и, издав болезненное ржание, остановился, не дойдя до поворота.

— Да что с тобой сегодня такое? — недовольно обратился к коню Том.

Меропа поспешила на помощь.

— Я немного разбираюсь в лошадях, хотите помогу?

— Ты? — насмешливо спросил он, но даже эта насмешка была мила ее сердцу, ведь она кривилась на его тонких губах, а слова говорились его высоким голосом. — Бродяжка разбирается в лошадях?

Меропа скромно улыбнулась, изображая кокетство. Она отставила кувшин в тень дерева и подошла к животному, сжимая палочку в кармане платья. Конь успокоился под ее чарами, и она прикоснулась к крупу, будто бы массируя мышцы, а сама скороговоркой шептала отменяющее заклинание. Конь вновь встал на все четыре ноги и успокоенно фыркнул. Том все это время наблюдал, стоя поодаль. Меропа заметила в его глазах удивление, смешанное с подозрением.

— Не стоит сейчас ехать на нем, — сказала она, отходя от коня, который еще не свыкся с тем, что снова чувствует свою четвертую ногу. — Конь, видать, устал, лучше дойти до дома пешком. Все-таки не хотите выпить, сэр? Это чай из трав, я их сама собирала. Как раз собиралась к столу.

Том подошел к коню, сам ощупал его ногу, проверил состояние и что-то для себя решил. Меропа в это время с тревогой наблюдала за тем, как собираются складки на его высоком лбу. Том посмотрел вдаль, словно оценивая, как долго ему придется идти по жаре через всю долину, и согласно кивнул:

— Ну что ж, если это вас не затруднит.

Он обернулся к ней, и она, подавая ему наполненный до краев стакан с напитком, купалась в его взгляде, пусть даже пока таком равнодушном. Ее занимали только одни мысли: Том обернулся к ней, он посмотрел на нее, она стояла вот на этом самом месте перед ним, и он видел ее. Она существовала для него.

Меропа не упустила момент, когда Том допил холодный чай и его взгляд неуловимо переменился. Темные глаза теперь смотрели теплее, а на губах исчезла улыбка презрения, ее место заняло расслабленное подергивание уголком рта, будто в недоумении. Словно Том смотрел на нее, и до него добиралась мысль, что эта бродяжка не так уж и плоха и даже вполне хороша собой.

Меропа забрала стакан из его ослабевших пальцев, содрогнувшись от восторга, когда они случайно соприкоснулись руками. Меропа улыбнулась ему и получала в ответ неловкую, озадаченную улыбку.

— Если вам понравился чай, заезжайте почаще, у меня его много, — прошептала она, делая к нему шаг ближе.

Том не отошел и все так же продолжал смотреть на нее с отрешенной улыбкой, пристально и изучающе разглядывать ее с ног до головы темными глазами. Меропа на короткое мгновение испугалась, что зелье не сработало, но Том заметно потеплел к ней. Он прощался очень дружественно — вельможи не обращаются так с людьми без рода, — а уводя за собой коня, он обернулся на повороте в нерешительности. Меропа послала ему самую нежную улыбку, какую умела делать.

Он пришел на следующий день. Остановился у живой изгороди, которую Меропа неумело остригла под манер, который принят в поместье — она пару разу в выходные прогуливалась до большого дома на холме, надеясь застать Тома за теми странными маггловскими играми или за прогулкой в саду, — и она вышла к нему, в волнении теребя юбку изношенного платья. Том смотрел на нее нежно, извинялся за вчерашнее, говорил, что не был готов к такому подарку судьбы и лишь ночью, не сумев уснуть в течение нескольких часов, понял причину своего беспокойства, поэтому с утра тут же решил пересечь деревню и сообщить ей о своих чувствах.

Меропа стояла и слушала его голос, машинально перебирая в пальцах листья изгороди. Вскоре он заметил ее волнительные движения и взял руки в свои ладони. У него и впрямь были жаркие ладони — в точности, как она их представляла. Он держал ее крепко, уверенно, и еще никогда от чьего-то прикосновения ей не становилось так хорошо. Меропа готова была упасть в обморок от чувств, которые охватили ее в то утро.

Том уехал по делам, но обещал заглянуть к ней по дороге домой. К тому времени было готово очередное зелье. Меропа дала его ему за чашечкой чая, на который пригласила вечером. Том увидел, как она живет, и решил, что должен увести ее из этого ужасного места.

На следующий день он решительно объявил:

— Я люблю тебя. Скажи мне, Меропа, что это взаимно, молю тебя! И если будет так, то мы тотчас же сбежим с тобой в Лондон. У меня есть деньги, мы снимем небольшую квартирку, нам ведь много не надо? Мы будем жить вместе, и никто не помешает нашему счастью.

Меропа согласилась не медля. Том подхватил ее, покружил в воздухе, и тогда они поцеловались. Она впервые целовалась с мужчиной. Меропа думала, что это будут фееричные чувства, но было лишь мокро и трепетно где-то в глубине души. Только сердце и мозг говорили ей, что происходит что-то очень важное, губы же ее не успели осознать, что они только что соприкасались с тем самым прекрасным тонким ртом.

Меропа и Том сбежали в тот же день, ей хватило и часа на сборы. Она взяла с собой всю немногочисленную одежду, котелок и травы. Они остановились в старом Лондоне, в квартирке маленькой, но хорошо устроенной и уютной. Меропа спала теперь на белых простынях, как настоящая аристократка, каковыми, по мнению ее отца, был когда-то их род. За несколько дней она расцвела еще сильнее. Она смотрела на себя чистую, причесанную в большое зеркало в ванной и не узнавала в нем неказистую и косоглазую Меропу Гонт. Казалось, любовь преобразила ее: сделала незаметными все недостатки, передавшиеся по наследству, и подчеркнула достоинства, которых, как ей казалось, у нее отродясь не было.

* * *

Меропа любила и наслаждалась жизнью. Она просыпалась рядом с Томом, долго смотрела на него, пока он спал, гладила его лицо, обводя пальцами скулы, впадины щек, выступающие брови и сомкнутые, почти отсутствующие губы. Она улыбалась своим мыслям, поднималась и готовила завтрак на двоих. Том после этого уходил на работу в банк, на которую устроился в первые недели их жизни в Лондоне, а когда возвращался, его ждала любимая заботливая жена и чай с любовным зельем. Том приходил слегка озадаченный, тревожно осматривал их жилище и ее саму. После зелья его взгляд становился вновь расслабленным, а Меропа успокоенно засыпала в его ласковых объятиях и не смела мечтать о большем счастье.

Они жили так несколько месяцев, за которые Том ни разу не вспомнил о родителях и Сессили, с которыми расстался в жутком скандале, ставшем известном на весь Литтл-Хэнглтон. Меропа ни в чем не нуждалась, ела диковинные фрукты, которых никогда не было в отцовском доме, ходила в волшебные магазинчики на Диагон-аллее, чтобы пополнить запасы ингредиентов для любовного зелья, днем гуляла по Лондону, примеряя красивые одежды, но не зная, что именно из них купить. Это был ее рай — короткий, как оказалось позже, промежуток времени, который она по праву могла назвать настоящей жизнью. Том приносил ей цветы, гладил по волосам и говорил, как она красива. Никто и никогда не говорил ей таких слов, какие он шептал ей на ухо после жарких ночей вдвоем! Меропа чувствовала, что она наконец-то кому-то нужна, кому-то дорога и кем-то очень любима.

Она варила зелье исправно каждый день, но про себя называла его всего лишь тонизирующим напитком, для здоровья. Ей хотелось верить, что Том любит ее безо всякого колдовства. С их скромной свадьбы прошло много времени, и с тех пор Меропа не раз задумывалась о том, что их жизнь устоялась, а значит, теперь можно обойтись и без зелья, но перестать его давать ему она боялась. А потом и вовсе стала верить, что наливает ему в чай что-то совсем иное, никак не влияющее на его настоящие чувства к ней.

С марта ей стало казаться, что с ее телом происходит что-то не то. В мае она обнаружила, что у нее заметен живот. В середине лета она поняла, что это ни что иное, как беременность. Том был на работе, когда она пришла к этой мысли. Она несколько часов рассматривала свою новую фигуру в зеркале и плакала от счастья. Если будет мальчик, он обязательно должен стать маленькой копией отца — у нее будут два Тома, два прекрасных темноглазых ангела. Она окружит их такой заботой, какую не испытывала никогда ранее. Она будет жить только для них, чего бы ей это ни стоило. Втроем они со всем справятся.

Когда она сказала эту новость Тому, пришедшему с работы, он удивился и ответил очень вяло. Тогда Меропа усадила его за стол и, прежде чем накормить ужином из утки и риса, дала ему тонизирующий напиток и повторила новость. Теперь Том расширил глаза от радостного удивления и стал тараторить оправдания своей рассеянности, ссылаясь на усталость. Он опустился перед ней на колени и припал щекой к округлому животу. Он медленно гладил его, а Меропа стояла, откинув голову назад, и проживала сполна этот счастливый момент. Да, говорила она себе, он всего лишь устал.

С тех пор Том, приходя с работы, вспоминал о будущем ребенке и сразу же, хоть и несколько отрешенно, справлялся о ее состоянии. Все чаще эти вопросы становились более бодрыми, как будто то, что он станет отцом, записалось в его сознание и стало его неотъемлемой частью. Ну конечно, отцы любят свою плоть и кровь, особенно если это их сыновья. Взять в пример того же Морфина и ее отца. Меропа была уверена: когда родится сын, ей не нужны будут никакие тонизирующие напитки, чтобы Том был рядом с ней и любил ее. Она станет матерью его ребенка, она обязательно будет ему дорога.

Был Хэллоуин, когда судьба ее будущего дитя определилась и определилась самым худшим образом. Том пришел с работы, как обычно, слегка отрешенным, не вполне понимающим, почему он возвращается именно сюда, именно к ней. Но Меропа стойко приняла его блуждающий взгляд, убеждая себя, что это лишь побочное действие, что, когда зелье прекратит свое действие и Том все осознает, он вернет своим темным глазам прежнюю нежность, с какой он обращал к ней взгляд.

Но вот они поужинали и сели на диване возле радио, маггловского ящика с песнями и рассказами, который Меропа слушала только вместе с Томом. Она поглядывала на любимого, чье красивое лицо все сильнее омрачалось какой-то мыслью, засевшей в него с самого прихода домой. Меропе хотелось плакать от страха, но зелье не было готово, она специально не стала варить его сегодня, чтобы не искушать свою слабую душу.

— Милый, все хорошо? — обратилась она к нему и взяла за руку. — Наш ребеночек толкается, хочешь потрогать?

Том посмотрел на нее, по инерции проводя рукой по ее животу, но в его движениях больше не было осознанности. Секунда, вторая — и взгляд его темных глаз окончательно прояснился. В последствии Меропа хотела стереть из памяти этот страшный миг, но сейчас она была в нем, и все внутренности разом ухнули куда-то в пропасть, где не было ни жизни, ни света, ни радости.

— Что?.. — начал было Том, словно не зная, как выразить то, что только что до него дошло. Он еще держал руку на ее большом животе, а она отчаянно вцеплялась в нее и не желала отпускать, когда он попытался отстраниться. Он с усилием вырвал свою ладонь и резко поднялся на ноги, отходя от нее прочь. — Что за чертовщина?

— Что такое, любимый? Что тебя беспокоит? — нервно сглотнув огромный ком, перекрывший дыхание, проворковала Меропа.

— Как я?.. — у него не хватало слов. Он медленно схватился за голову, словно до него доходило страшное понимание своего положения, которое он с трудом мог уложить в сознании. — Чай… Это все чай, да? Не мог же я так… О, милостивый господь, что же ты натворила?!

Он в ярости заходил по комнате, не убирая рук из своих волос, куда он запустил их, напрягши тонкие длинные пальцы, которыми сжал волосы у корней, словно хотел причинить себе боль от осознания того, что сделал. Меропу как громом поразило. Она сидела все на том же месте, все так же прижимала руку к животу в нелепом жесте, будто по-прежнему держала его ладонь. Ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, укрыться с головою одеялом, лишь бы не видеть в любимых глазах такое откровенное отвращение, когда Том то и дело бросал на нее взгляд, чтобы убедиться, что ему все это не приснилось.

— Что я натворила, любимый? — глухо спросила она, сдерживая подступающие слезы. — Мы с тобой только что слушали радио, ты гладил мой живот. Мы ждем с тобой ребенка.

Она говорила невпопад, позабыв от страха и тупой боли в грудине все слова. Том остановил свой дикий марш по квартире и недоуменно посмотрел на нее.

— Какой ребенок, женщина? О чем ты говоришь? Что я вообще здесь делаю, с тобой?

— Я твоя жена, — сказала Меропа тверже, решив, что надо напомнить ему, кто они друг другу. — И я жду от тебя ребенка. Мы женаты уже много месяцев.

Том, издав неопознаваемый болезненный вопль, бросился к окну, дико заозирался по сторонам, а затем бросился в коридор к календарю.

— Что ты сделала со мной? Чем опоила меня? А ну, отвечай, дрянь!

Он схватил ее за грудки и прижал к стене коридора, куда она проковыляла вслед за ним. Она ударилась лопатками и затылком, но он не обратил внимания, а она безвольно тряслась в его руках и мечтала о том, чтобы всего этого с ней не было, чтобы они, как и каждый вечер до этого злосчастного Хэллоуина, просидели после ужина в гостиной, обсудили прошедший день; приняли вечернюю ванну и легли вместе спать, крепко обнявшись.

Но сейчас ее ранил его злой, ненавистный взгляд, которым он не награждал ее даже тогда, когда впервые узнал о ее существовании. Мерлин, пусть все вернется на круги своя.

— Том, ох, — болезненно выдохнула она, когда он снова затряс ее, требуя ответа. — Наш ребенок…

— Наш? Наш?! — взвыл он, с отвращением отталкивая ее от себя и не желая прикасаться к огромному животу. — Не знаю, где ты нагуляла его. Я не имею никакого отношения к этому отродью.

Меропа заплакала. Холодный, жестокий голос Тома кромсал все у нее внутри. Она бессильно опустилась на пол и слушала, как Том яростно шагает из угла в угол, собирая свои вещи.

— Ты опоила меня, да? Признавайся, ведьма! Ах…

Застучал чугун, зашуршали сухие травы. Это Том обнаружил ее чародейский тайник. Меропа подумала, как странно, что он так легко нашел его, ведь на тайнике были наложены чары. Она с трудом поднялась под его тяжелым взглядом. Том побледнел еще сильнее, когда увидел, что в тайнике лежат такие вещи, которые нормальный человек не будет хранить дома. В его глазах теперь плескался неподдельный ужас.

— Точно околдовала, — прохрипел он, разбрасывая засушенную полынь, безлапых жучков, отшвыривая от себя выкатившуюся волшебную палочку.

Меропа стояла в дверях и не могла вымолвить ни слова. Только взгляд зацепился за палочку, вспомнилось заклинание. Она в последней надежде бросилась к ней, освобождая проход. Том, дернувшись в сторону, схватил некоторые лежащие на открытых местах вещи и ринулся к двери. В этот момент Меропа схватила палочку и отчаянно крикнула, направляя ее на Тома:

— Остолбеней!

Но ничего не произошло. Ей стало дурно, а в груди сильнее сжался ледяной кулак, выжимающий из нее всю жизнь. В голове звучал визг отца: «Поганая маггла, безрукая тупица, бездарная уродка!» Да, такой она и осталась. Пелена спала не только с Тома, но и с нее самой, а также со всего, к чему она применяла магию. Все это было лишь иллюзией.

Том шарахнулся в сторону и ударился о косяк, смотря теперь на нее со смесью ужаса и недоверия. Но осознав, что заклинание не сработало, он обернулся вновь к двери, достиг ее в несколько широких шагов и захлопнул ее за собой с оглушительным стуком. Больше Меропа никогда его не видела.

* * *

От Тома не осталось ничего, кроме пары совместных фотографий, которые вскоре были пущены на топливо в очаг, да запаха на его подушке. Меропа каждую ночь клала ее рядом с собой и засыпала, зарывшись в ее аромат, представляя, будто Том всего лишь вышел на кухню попить воды.

Несколько дней она ничего не ела и сильно исхудала. Когда живот стало резать от голода, она откопала в буфете застаревшую краюшку хлеба, которую съела, запив водой. У нее не было денег, Том ничего ей не оставил, даже по случайности не забыл. Меропа не знала, что делать, куда податься. Она умела что-то готовить, но в повара ее не взяли, а отработав посудомойкой один день, она слегла с болью в пояснице. Заработанные за те часы деньги она растянула на несколько дней и так же растягивала купленную на них еду. А потом ее выгнали из квартиры, потому что она не смогла платить за аренду. Меропа оказалась на улице в единственной одежде, которая была у нее с прошлой зимы, не взяв с собой даже волшебные травы. Она не колдовала уже несколько недель, всем сердцем возненавидев магию за ту иллюзию, от которой потом разбилось сердце. Да и не было у нее сил колдовать — каждый раз, поднимая палочку, Меропа ощущала, как они покидают ее.

Почти месяц Меропа бродяжничала и жила на помощь добрых людей, которые видели, что она в положении, и давали немного денег на еду и временный приют на ночь. Перед Рождеством она решилась продать последнее ценное, что у нее осталось, — фамильную реликвию, которую забрала с собой из хибарки, оставив прощальную записку отцу. Его срок в Азкабане давно подошел к концу, так что вернуться домой она не осмеливалась, да и не на что было добираться до их лачужки.

За медальон ей дали аж целых десять галлеонов, и на них она прожила еще до Нового года, когда начались схватки. Она рожала в ближайшем маггловском приюте, до которого смогла доковылять на негнущихся истоптанных ногах, едва способная подняться от голода и подкашивающей ее в последние дни болезни.

После родов она еще около часа лежала в комнатке под присмотром юной девушки, которая недавно пришла работать в приют. Меропе было дурно, ее бросало то в жар, то в холод. Сознание мутнело и падало во тьму. Меропа чувствовала, что смерть ждет ее, и изо всех сил собралась, чтобы сказать сиделке, что сына нужно назвать Том Риддл. Она не сомневалась: он будет похож на отца. Пусть будет на свете хоть один красавец Том Риддл, принадлежащий ей.

Она успела также сказать, чтобы ему дали среднее имя, Марволо — в честь ее отца. Пусть сын узнает, как велики его корни, пусть когда-нибудь узнает, что он маг, и научится всему, чему не сумела научиться она.

Сыну был час отроду. Если бы ее Том был рядом с ней, она бы выкарабкалась, она бы непременно нашла силы справиться с болезнью. Но Тома, прекрасного, волнующего Тома, на которого хотелось смотреть всю жизнь, от взгляда на которого хотелось творить сильнейшие из чар, больше не было с ней.

Меропа больше не любила, не колдовала и не жила.