Прогоняя тьму (джен)

Тьма давит.

Она душит прогорклым холодом, оглушает холодной тяжёлой тишиной, дразнит тихим хриплым грудным дыханием.

Твоим, чужак.

Тьма смотрит. Множество пустых слепых глаз видит тьму. Видят тьмой. Видят из тьмы.

Тебя, чужак.

Она приближается. Ты ослеплён и обездвижен болью, страх разгоняет в твоей крови медленный тягучий яд. Чужак в обители изгнанных и проклятых, чужак в обители оживших ночных кошмаров, чужак в ином мире, где царствуют мрак и холод — чем приманило тебя древнее подземелье?

Едва вспоминаешь: Древний Свиток, древняя Песнь, что сумеет остановить Конец Времён. Горящая кровь в жилах твоих — драконья, души колотятся в теле твоём — драконьи, имя, каким нарекли тебя — на языке драконьем.

Драконорождённый.

Сородич драконов без вести пропал в двемерских катакомбах. Ты бы рассмеялся, да лицо сводит ядовитой судорогой.

Тьма совсем рядом.

Тьма — острые жвала. Тьма — свистящие стрелы. Тьма — хлопанье крыльев. Звуки сводят с ума, звуки заглушают боль. Не замечаешь, как застывает отравленная кровь, как замирают онемевшие пальцы. Что-то капает на лицо, и твоей коже больше не холодно; что-то обжигает ногу, вонзается в ладони — но ты не замечаешь.

Ты готов сдаться. Ты погибаешь там, где никто тебя не найдёт. Ты пропадаешь бесследно, теряешь остатки жизни с каждым болезненно-рваным вдохом.

Тьма больше не прикасается. Она считает тебя погибшим. И ты с ней полностью солидарен.

Но кто-то приближается.

Свет бьёт в глаза, превращая реальность в мерцающие цветные всполохи. Свет прогоняет кого-то — ты успеваешь заметить лишь уродливое фалмерское лицо.

Тебя охватывает пламя.

Не испепеляющее, не разрушающее, согревающее, почти родное. Тёплое, словно дыхание Партурнакса, словно сияние Магнуса; оно нежно касается кожи, скользит по ней — и его прикосновения возвращают к жизни.

Свет рассеивает Тьму.

Кто-то склоняется над тобой, и ты, наконец, решаешься открыть глаза.

— Что за глупые создания мучают несчастного путника? — говорит она, и голос у неё такой же, как и её огонь: бесконечно тёплый, баюкающий и нежный. Он согревает, будто в любящих объятиях, уставшую душу, он умеет исцелять, он умеет возвращать из мёртвых.

Созданий, на неё похожих, ты в Тамриэле никогда не видел. На лице и теле её — белый пушистый мех, и когда она прикасается ладонью к твоей щеке, тебе кажется: мех этот столь же мягок, как волосы самой Мары. Глаза её цвета снежноягодника, и взгляд их наполнен поистине материнской любовью. И даже её магический фонарь, замерший рядом с тобой, кажется не простым источником света, но живым существом — добрым, дружелюбным и очаровательно-смешливым.

Она улыбается тебе. И вновь говорит так, что каждое её слово обращается волшебным теплом.

— Ох, тебе не стоит бояться! Я Ториэль, живу в Чёрном Пределе…

За её спиной — фалмеры. Они стоят, обнажив мечи, они держат наготове луки и посохи, но почему-то не двигаются с места. Только хрипят, обозначая своё присутствие. За её спиной замерли в ожидании корусы — ты читал о них в книгах, ты слышал о них от безрассудных смельчаков, рискнувших отправиться в древние двемерские города, но видишь их в первый раз, — и их пасти сочатся зловонной жижей.

И ты понимаешь: Ториэль действительно живёт в Чёрном Пределе. Ториэль — часть этой чужой кошмарной обители, её мягкая, гостеприимная и доброжелательная часть, неприкасаемая для отчаяния и холода.

— Я прохожу здесь каждый день, чтобы проверить, нет ли заблудших путников. — она скорбно склоняет белоснежную голову. — За столь долгое время ты первый, кто сумел здесь выжить.

Ты всё ещё не в силах говорить. Ты вспоминаешь снова: драконья Песнь, Древний Свиток, Конец Времён…

Смотришь в обеспокоенные глаза Ториэль, берёшь её протянутую руку.

И впервые искренне и пылко клянёшься своей душой, что Конец Времён никогда не наступит.