Бабушка (джен)

По кабинету тихо и несмело струился звук падающего времени. Костлявые — в самом прямом смысле этого слова — пальцы с глухим кастаньетным стуком подцепили маленький неприметный жизнеизмеритель. Смерть поднес его к глазницам, и синие огоньки в глубине их потускнели. Если бы скелет мог обреченно вздыхать, то по слегка запредельному пространству кабинета непременно пронесся бы тяжелый сгусток серого воздуха, каким вздыхают старые гробницы, стоит их открыть. Но он не мог.

Спрятав жизнеизмеритель в складках балахона, сотканного из абсолютной тьмы, Смерть в задумчивости постучал костями по столу и поднялся с кресла. Для него не существовало времени, но в жизнеизмерителе оно было и стремительно иссыпалось.

Бинки, готовая к путешествию, понуро ковыряла копытом землю, словно бы ей по невидимой связи передались чувства, что испытывала антропоморфная персонификация смерти. И то и другое из разряда невозможных вещей — утверждали бы постулаты мироздания — но тем не менее Бинки упрямо выковыривала камушек за камушком, оспаривая эти постулаты.

Перехватив поудобнее косу, Смерть взобрался на лошадь и погладил ее по загривку, отчего Бинки удивленно икнула. Ну что ж… как мог, так и погладил. Пожалуй, не стоит больше предпринимать таких попыток.

Сияюще белая Бинки, тяжело, но мягко ступая копытами по черной земле, шла рысью через черный яблоневый сад с черными же яблоками. Впереди простиралось поле пшеницы, переливающееся золотыми волнами. Этой пшенице, чтобы волноваться, уподобляясь морскому приливу, ветер был вовсе не обязателен. Смерть знал, что колосья — колышутся, вот они и колыхались без посторонней помощи. Он направил лошадь по узкой тропинке, что обрывалась в самом центре пшеничного моря, созерцая любимый пейзаж. Бинки перешла на галоп и у самого края, грациозно оттолкнувшись от земли, исчезла.

* * *

Домики в маленькой сонной деревушке обсыпались мелким снегом, как пончики сахарной пудрой, и по своей архитектуре были практически неотличимы от пышной и расквашистой сдобы. Разве что дырки в центре не было по соображениям полной нелепости данной конструкции.

Недалеко от дома с единственным освещенным окном Бинки плавно опустилась на рыхлую землю, слегка погрузившись в нее копытами, и недовольно фыркнула, переступая с ноги на ногу. Смерть спешился и широким театральным жестом перехватил косу, лезвие которой окутывало синее свечение. Как вдруг замер, выпрямившись во весь свой семифутовый рост.

Время работать, Исполнять Долг. Быть смертью вне справедливости и глупых сантиментов.

Бинки с интересом понаблюдала за ним и аккуратненько подтолкнула носом в спину, направляя к освещенному окну. Смерть повернулся и укоризненно сверкнул на нее синими звездами в глазницах, предупреждая больше никогда так не делать. Он — Мрачный Жнец Плоского мира и не допустит фамильярности со стороны лошади.

Смерть достал из балахона жизнеизмеритель и увидел только маленькую щепотку песка в верхнем сосуде. Убрал его обратно и решительно шагнул к дому. Он ступал по снегу неслышно и невесомо, что несколько выбивалось из образа Величия и Неизбежности в его лице. Сегодня он забирает Последнего Из Рода и должен соответствовать.

Но стоило Смерти ступить в дом, как все катастрофическим образом пошло не по плану. Из темного угла за кирпичной печью выскочил Последний Из Рода и с сияющей улыбкой повис на Мрачном Жнеце, уцепившись пальцами за балахон и едва не наделав дырок в абсолютной тьме.

— Плисла!

За все время, что Смерть на службе (а значит, за все время), его впервые встретили подобным образом, чем выбили из его черепа всякие подобия мыслей. Потухшими огоньками он взирал на златовласого мальчишку с огромными голубыми глазами и слишком пухлыми и розовыми для того, за кем пришел Смерть, щеками. Впрочем, какого еще вида можно было ожидать от обитателя дома, по архетиктуре похожего на большой сахарный пончик?..

Часы на стене громко и расхлябисто оповестили о полуночи двенадцатью ударами.

— Посли! — скомандовал Последний Из Рода и потянул гостя в дальнюю комнату.

Оторопело стуча костями по трухлявым доскам, Смерть покорно пошел за мальчишкой, тем более, что выпускать из цепких — несмотря на вид сарделек — пальцев его балахон тот не собирался.

Пинком растворив дверь, Последний Из Рода завел его в комнату. Это была детская спальня. Увешанная белыми кружевами и салфеточками, она утопала в обилии спальных принадлежностей, как кусок пирога утопает во взбитых сливках, пытающихся захватить собой как можно больше пространства и предметов. Над интерьером явно работала какая-то усердная до помешательства старушка, из тех, что, кажется, вплелись в кресло-качалку и за мерным клацаньем спиц в руках не слышат ничего вокруг. Никто никогда не узнает, что у таких старушек творится в головах на самом деле.

Смерть кисло скривился — насколько это было, конечно, возможно — и вспомнил, наконец, что он — неизбежность, величие и все прочее.

— ЗА КОГО ТЫ МЕНЯ ПРИНИМАЕШЬ, МАЛЬЧИК? Я…

— Ты моя бабуська! — легкомысленно прервал его Последний Из Рода и деловито забрался на перины.

— КТО?! — грохнул гранитной плитой Смерть. — БАБУСЬКА?!

…со двора донеслось истеричное ржание Бинки.

— Ну да, — уверенно подтвердил мальчик и улегся на подушки, накрыв себя пышным одеялом.

— ТЕБЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ СКАЗАТЬ, ЧТО Я ПРИДУ. ТЫ — ПОСЛЕДНИЙ. У ТЕБЯ ПРИВИЛЕГИЯ.

— Ты сказала, что придешь почитать мне сказку, чтобы я заснул. Вон книга, — он указал глазами на небольшую приземистую тумбочку, на которой лежала явно старая книга сказок, переписанных от руки предыдущими поколениями этого рода.

Опять-таки если бы мог, Смерть бы сейчас с удовольствием отчаянно вздохнул, но вместо этого он подумал только, что стоит потом переговорить с этой бабушкой, из-за которой идеально отлаженный механизм фильтра восприятия у людей, дал сбой и теперь этот мальчик, убежденный в том, что к нему придет бабушка читать сказку, видит именно ее, а не скелет с косой.

И это было возмутительно! Смерть, переступив через свою гордость, когда-то разрешил называть себя дедом. Даже не дедушкой! А тут… «бабуська»! От возмущения он походил по малюсенькой комнате, а потом тяжело обвалился всеми костями на стул у кровати, обняв косу.

…Бинки продолжала от души ржать, резвясь под сыплющимися крошками снега…

Но все поправимо. Сейчас нужно только слегка подкорректировать реальность, и он снова станет Мрачным Жнецом со всеми вытекающими из этого определения атрибутами.

Смерть уверенно выпрямился, сидя на низеньком стульчике, так что его колени доставали почти до шейных позвонков, направил мерцающие звезды в пустых глазницах на Последнего Из Рода. И…

Сделал то, о чем его постоянно предостерергал Альберт. Задумался. Непоправимо задумался.

Выглядывая из-под одеяла, любопытными, широко распахнутыми глазами на него смотрел мальчишка, для которого Смерть был сказкой и сном. Впервые за его существование он был для кого-то сказкой.

Для людей он всегда был воплощением первобытного ужаса, сковывающего тело страха, был негодяем, ловящим их в темных переулках жизни с остро заточенным ножом в костлявых пальцах. Из-за представлений людей он стал пустым скелетом с навечно застывшей ухмылкой. Нет, он не жаловался… Вся эта мрачная атрибутика определенно придавала шарма. Но… еще он любил кошек, и об этом никто не знает.

— Бабуська, а засыпать — это зе не больно? Ты говорила, что совсем не больно.

Сонная деревушка. Таково название этого места. Здесь много веков царствовала зараза и, наконец, набравшись силы, усыпила всех, кто в ней жил. Последний Из Рода может положить этому конец, взяв ее с собой, в сон, и тем самым запечатав в самой себе.

И в эту сложную схему не должен вписываться страх в последние секунды жизни маленького мальчика, волей Рока оказавшегося Последним.

Смерть прислонил косу к стене, достал из балахона маленький жизнеизмеритель, поставил его на столик и… взял книгу со сказками.

— НЕТ, — сказал он тихо, будто где-то на вершине горы мягко ударил тяжелый медный гонг. — ЭТО НЕ БОЛЬНО. И СОВСЕМ НЕ СТРАШНО.

С хрустом старых страниц он раскрыл книгу и начал читать:

— «КАГДА-ТО…» КХМ-кхм… «Кагда-то, высако в Овцепикских горах жыл-был магучий и гросный Дракон…»

…снег сыпался на спину замершей Бинки, что стояла, опустив голову к земле. Слова сказки размеренно текли по воздуху. Бархатные и мягкие, они ложились на одеяло, укрывали собой подушки и простыни, путались в плетеных салфетках и сползали по оконным стеклам, как огромные, слипшиеся хлопья снега.

Слов было ровно столько, сколько оставалось песчинок времени в жизнеизмерителе.

Закрыв книгу, Смерть отложил ее на столик, взял косу и аккуратно, будто скальпелем, перерезал нить, связывающую дух с бренным телом.

Тускло мерцающий дух мальчика, зависнув над телом, тоже спал, заключив в себе проклятье. Свободной рукой Смерть притянул его ближе к себе и обнял, балахоном укрыв от этой реальности. В своем доме он сможет вытащить проклятье, чтобы дух освободился и отправился в вечное путешествие. Тем более, что мальчику понравилась сказка про странствия и приключения.

Смерть вышел на заснеженную улицу, где ждала его Бинки. А если точнее — поджидала, чтобы сочувственно дыхнуть ему в лобную кость горячим паром. Из-за отсутствия нервных окончаний Смерть ничего не почувствовал, но попытку оценил и, взобравшись на ее спину, одобряюще похлопал по шее.

Бинки легко взлетела и исчезла, преодолевая все реальности.

* * *

Над золотистым морем пшеницы в черном балахоне, сотканном из абсолютной тьмы, стоял Смерть, созерцая любимый пейзаж и думая, что дети — они почти как котята, поэтому все так…

Это все противоречило постулатам мироздания, но было неоспоримым фактом.