Похититель поцелуев (гет)

В первый раз это случилось совершенно неожиданно. Жан попросил Микасу задержаться после ужина, чтобы поговорить, и, ничего не подозревая, Аккерман сказала тут же настроившемуся на потасовку Эрену идти в казармы и готовиться ко сну. В столовой больше никого не было, кроме них двоих. Микаса выжидательно смотрела на Жана, который в свою очередь сверлил ее суровым взглядом, сложив руки на груди. Видимо, разговор, что он хотел с ней завести, был не из приятных, впрочем, удивляться тут было нечему.

Микаса вздохнула и прикрыла глаза.

— Жан, я устала и хочу спать. Давай скорее, или я пойду…

Тут-то она и потеряла бдительность — опустить веки было плохой идеей, ведь неожиданно она почувствовала чужие губы, прижатые к своим собственным губам. Аккерман распахнула глаза и, недолго думая, врезала по оказавшемуся непозволительно близко лицу Кирштайна. Удар пришелся прямо в скулу, отчего молодой человек пошатнулся и отступил назад.

— Какого черта, Жан?! — недоуменно воскликнула Микаса, в замешательстве уставившись на сослуживца.

Кирштайн пошевелил челюстью, проверяя, не выбило ли ее этим совсем не женским ударом, после чего вдруг усмехнулся.

— Надо же, непробиваемая Микаса Аккерман наконец-то проявила хоть какие-то эмоции. Знал бы, так давно бы поцеловал тебя.

Усмешка его вышла кривой, однобокой. Видимо, Микаса перестаралась, потому что место удара уже стремительно краснело. Хотя, черта с два, так ему и надо.

— Как это понимать? — Аккерман вернула свое привычное равнодушное выражение лица и нахмурила брови.

— Как проявление моих чувств к тебе, например, — просто ответил Жан. Девушка хмыкнула.

— Сдались мне твои чувства в разгар войны.

— Вот именно, Микаса, — вдруг разом посерьезнел Кирштайн, захотел сделать шаг к ней, но, напоровшись на предостерегающий взгляд, остался на месте. — Война. Возможно, этот мир вот-вот рухнет. Через год или месяц. Может, через неделю. Завтра. Сегодня ночью. И я хочу, чтобы до этого момента ты наконец-то обратила внимание на кого-то, кроме Йегера.

Борьба взглядов продолжалась недолго. Демонстративно вытерев губы рукавом, Микаса двинулась к выходу. Проходя мимо Жана, она произнесла:

— Только попробуй выкинуть что-то подобное еще раз.

— Попробую, — отозвался солдат ей в спину, и прозвучало это, как вызов. У Микасы руки зачесались врезать ему еще пару раз, но вместо этого она спокойно вышла из столовой.

Второй раз тоже застал ее врасплох. «Попробую», которое Жан бросил ей тогда, не давало Микасе расслабиться. Она не спускала глаз с Кирштайна, когда он находился, как ей казалось, слишком близко к ней, не оставалась с ним наедине. Она не сомневалась в том, что сможет дать отпор, но все равно всегда была настороже.

Жан, в свою очередь, не делал ничего подозрительного. Он вел себя, как обычно: вскользь здоровался с утра, ругался с Эреном, тренировался, разговаривал с остальными сослуживцами, а вечером в положенное время уходил спать. И к Микасе проявлял не больше внимания, чем обычно.

Тогда-то она и потеряла бдительность во второй раз, решив, что инцидент исчерпал себя, и Жан уже и думать забыл о произошедшем. Однако он нашел время, чтобы нанести свой удар, когда Микаса в одиночестве шла из казармы на улицу, где договорилась потренироваться немного с Эреном. Дверь перед ней стремительно распахнулась, а вылетевшая оттуда фигура не менее стремительно прижала ее к стене, схватив за руки. И снова она почувствовала чужие губы на своих губах. В этот раз Жану удалось продлить момент, потому что сначала Аккерман пришлось мысленно дать себе оплеуху, высвободиться из хватки Кирштайна, и только потом заломить ему руки, заставляя оторваться от нее.

Жан болезненно зашипел, но улыбнулся, даже не пытаясь вырваться.

— Не ожидала, верно, Микаса?

— Я ведь предупредила тебя, чтобы ты больше не смел так делать, — проигнорировала его слова Аккерман, чувствуя досаду от своей глупости и злость на сослуживца.

— А я проигнорировал это предупреждение.

— Тебе же хуже.

С этими словами Микаса отпустила его руки, разворачивая к себе, чуть улыбнулась, замахнулась, чтобы ударить в лицо, как в прошлый раз. И пока Жан со знанием дела ставил блок на ее удар, Аккерман пнула его в солнечное сплетение. Солдат согнулся пополам и, чтобы не упасть, опустился на одно колено, резко втягивая воздух. Не давая ему отдышаться, Микаса подняла его лицо за подбородок.

— Ну, и что ты на это скажешь? — спросила она, полная уверенности, что Жан уже понял свою ошибку и начнет думать, прежде чем что-то делать. Но вместо этого она опять наткнулась на вымученную, но торжествующую улыбку.

— Скажу, что любовь зла, — ответил Жан, стараясь восстановить дыхание, — но я уж как-нибудь потерплю.

Микаса не поверила свои ушам. Она резко убрала руку от его лица и стремительно пошла прочь, чувствуя, как горят уши. От злости, конечно же.

На улице было холодно, как, собственно, и в казармах, поэтому многие солдаты вышли на улицу, чтобы потренироваться и тем самым согреться.

Микаса просто физически ощущала на себе чужой взгляд. И она специально не оборачивалась, потому что прекрасно понимала, кому он принадлежал. С каждым мгновением этот взгляд раздражал ее все больше и больше, отчего Аккерман билась с Сашей все с большим остервенением, пока та, в очередной раз оказавшись на лопатках, не попросила ее угомониться и передохнуть.

Микаса негромко чертыхнулась и протянула Саше руку. Она так редко выходила из себя, а тут достаточно было только одного взгляда, чтобы она потеряла контроль над эмоциями.

— Да что ж он так пялится, — зло прошептала Аккерман себе под нос, ни к кому не обращаясь и вообще не желая быть услышанной, но Браус, которая уже отряхивала одежду, удивленно посмотрела на нее, потом ей за спину, после чего рассмеялась.

— Кто, Кирштайн что ли? — простодушно спросила она. — Как будто ты только заметила.

— В смысле? — удивилась Микаса, все-таки оборачиваясь. Жан уже тоже не дрался, а о чем-то весело говорил с Конни, но его проклятый взгляд все ж таки касался ее снова и снова. Аккерман, нахмурившись, повернулась к Саше.

— Он пялится на тебя еще с тех времен, когда мы были кадетами. Эх, славное было времечко, — снова рассмеялась Браус, не понимая по едва изменившемуся выражению лица Микасы: она действительно этого не замечала.

Жан не оставлял своих попыток. Только в последующие разы Микаса была куда более бдительной, чем до этого, поэтому чаще Кирштайн получал заслуженные синяки вместо украденных поцелуев. Его не останавливали даже походы за Стену, после которых несколько дней царило напряженное молчание, а в воздухе витали скорбь и отчаяние. Он тоже сожалел о гибели товарищей, но желание испортить Микасе жизнь, кажется, было сильнее.

А последний раз ему снова не удалось поймать Аккерман в свою ловушку, и уже через несколько мгновений он держался за ушибленную ногу и, чтобы не упасть, опирался спиной о стену. Микаса смотрела на его лицо и не видела на нем ни тени сожаления или злости.

— Я не понимаю тебя, Жан, — вдруг сказала она, чувствуя какую-то странную усталость. За все это время Кирштайн стал занимать слишком много места в ее жизни, потому что своими постоянными нападками заставлял ее невольно думать о нем.

— Ровно как и я не понимаю тебя, — пожал плечами солдат, уже представляя, каких размеров синяк он обнаружит сегодня, ложась спать. — Я настолько безразличен тебе, что ты так сильно не хочешь принимать меня?

Микаса промолчала. Она и сама не знала, что творилось у нее на душе. Все эти чувства и эмоции, что он демонстрировал ей, что потихоньку поднимали головы в ее собственной душе. Она не хотела думать о них. Не умела.

— Тебе не надоело раз за разом огребать за свои выходки? — спросила она вместо ответа.

Жан вдруг улыбнулся и сполз по стене на пол, вытягивая многострадальную ногу вперед. Он поднял голову, но посмотрел не на Микасу, а куда-то выше, словно задумался о чем-то.

— Не надоело, потому что синяки и ссадины не имеют значения. После твоих поцелуев, пусть даже таких холодных и коротких, я совсем не чувствую боли.

Их глаза встретились, и Микаса поспешила удалиться, чтобы он не видел смятения на ее лице. И красных ушей. Только вот от ярости ли?

Последняя вылазка за Стену обернулась плачевно. Как и всегда, в общем-то. Примерно половина ушедшего на разведку отряда пошла на корм гигантам, другая же еле унесла ноги, подбирая на ходу выживших.

Снова казармы наполнились скорбными лицами, а лазареты — болезненными стонами. Среди них Микаса отчетливей всего слышала стон Жана. Два девианта, напавших на их отряд, появились словно из ниоткуда, но сразу выделились в толпе обычных гигантов. Когда один из них открылся, Жан успел среагировать раньше остальных, и, взлетев вверх при помощи УПМ, приготовился нанести смертоносный удар, но другой гигант сорвал стальные проволоки привода и откинул Жана в сторону, словно маленькую назойливую мушку.

Итогом стала пробитая голова, переломанные ребра и рваная рана на бедре, оставленная крюком собственного же привода. Удивительно, что он вообще остался жив, упав с такой высоты. Но все же Микаса, сидя на краю больничной койки посреди ночи, смотрела на его покрытое испариной, искаженное от боли лицо, слышала его тяжелое дыхание и чувствовала странное для себя облегчение.

Вдруг Жан нахмурился и открыл глаза.

— Воды, — негромко и хрипло попросил он, увидев сидящую перед ним Микасу.

Без лишних слов девушка поднялась с койки и уже через полминуты помогала Жану пить, поддерживая его обмотанную бинтами голову. Пустой стакан она поставила на тумбочку перед кроватью, а Жан аккуратно вздохнул, стараясь не причинить вреда своим пострадавшим ребрам и закрыл глаза. Он молчал некоторое время, отчего Микаса подумала, что он опять уснул, но он вдруг тихо, чтобы не будить остальных раненых, и медленно произнес:

— Ты сидишь тут, рядом со мной, посреди ночи, потому что?..

— Волнуюсь, — без обиняков ответила Аккерман. Жан даже на секунду приподнял веки, но потом снова их опустил.

— Не думал, что ты ответишь так быстро и так честно. Или ты просто решила порадовать больного? — Микаса не ответила, только пожала плечами, хотя Кирштайн не мог этого увидеть. Но он все равно понял: она не знала, что сказать. Они помолчали какое-то время. — Отправляйся спать. И, раз уж ты так переживаешь за мою судьбу, приходи днем. Я постараюсь выглядеть менее жалко, — он усмехнулся, и сразу же пожалел об этом, потому что ребра тут же дали о себе знать. — Твою ж мать… — не удержался Жан. Через мгновение он почувствовал, как койка скрипнула — Микаса встала, чтобы уйти. — До завтра, что ли? Спокойной…

Договорить он не смог: его оборвали губы Микасы, которые каким-то странным образом оказались на его губах. На какой-то миг Жан подумал, что он начал бредить в лихорадке, потому что Аккерман не отрывалась так долго, что он даже успел ответить на поцелуй. Когда она все-таки отстранилась, Кирштайн открыл глаза, но едва ли смог разглядеть ее лицо в темноте.

— Почему ты вдруг?..

— После моих поцелуев ты совсем не чувствуешь боли, разве нет?

Жан, едва поверив своим ушам, которые, как он почувствовал, стали красными, как у мальчишки, только открыл и закрыл рот, не найдя, что ответить. Но он готов был поклясться, что Микаса улыбнулась, глядя на полнейшее его замешательство. Может, она почувствовала что-то подобное, когда он впервые предпринял попытку украсть ее поцелуй.

— Спокойной ночи, — бросила девушка и, развернувшись, направилась к выходу.

— Тебе не кажется, что мои раны слишком серьезны и лечение стоит повторить? — спросил он достаточно громко, уже не заботясь о том, что в лазарете они были не одни.

Микаса обернулась у самого выхода.

— Может быть, завтра. Но только если я все же решу заглянуть. И если ты будешь выглядеть менее жалко.