Горький привкус свободы (гет)

Леви и Гретта сидели на крыше старого заброшенного амбара, одиноко стоящего посреди небольшой цветущей поляны. Жаркое июльское солнце уже не доставляло дискомфорта, как в полдень, и теперь оно ласково гладило молодых людей своими последними тёплыми лучами.

Небо медленно окрашивалось в тёплые тона. Холодная синева постепенно смешивалась со всевозможными оттенками лилового, и от плавных переходов голубого цвета к нежно-розовому невозможно было оторвать глаз. Игра света завораживала: она вовлекала окружающий мир в неповторимую симфонию, создавая нечто поистине прекрасное.

Закат, словно танец чувств, был непредсказуем и изменчив — танец мягких и в то же время ярких красок на фоне темнеющего неба. И появление на нём оранжевого и огненно-красного оттенка, словно последнее завершающее па, ознаменовало бы конец дня и начало долгожданной ночи.

Лёгкий ветерок нёс с собой вереницу различных запахов: клевер пах легко, едва уловимо, ромашки издавали сладкий аромат; а ещё в нём присутствовали горьковатые нотки полыни и лавандового мыла.

— Я и мечтать раньше о подобном не смела, — еле слышно произнесла Гретта и запрокинула голову, подставляя своё лицо медленно заходящему светилу. В кои-то веки на её бледной от нехватки солнечного света коже появился здоровый румянец. — Спасибо тебе, — поблагодарила она Леви, лежащего рядом, и широко улыбнулась, закрывая от удовольствия глаза.

— Не за что, — хоть ответ и прозвучал немного грубо, однако Гретта прекрасно знала, что за этой нарочитой грубостью таилась радость. Он был счастлив, что ей понравился приготовленный им сюрприз.

Леви всегда было трудно выражать свои эмоции и чувства. Мало кто мог разглядеть что-либо на его лице, кроме вселенского раздражения. За него всегда говорили поступки, а не слова.

Аккерман повернул голову в сторону Гретты, купающейся в лучах уходящего солнца, и не смог оторвать от неё взгляда: она была прекрасна.

Леви нравилось всё: когда Родшильд произносила его имя, когда её щёки пылали от его прикосновений, когда она дарила ему свою очаровательную улыбку. Даже её разговорчивость не раздражала Леви, напротив, она его, можно сказать, успокаивала. Казалось, что он мог слушать её мелодичный голос целую вечность, если бы та была у них в распоряжении.

— Как не за что?! — искренне возмутилась Гретта, резко повернувшись, чтобы можно было заглянуть в глаза Леви. Её тёмно-каштановые кудри забавно дёрнулись, меняя своё расположение. В этот момент ветер без особых усилий подхватил их, играя с ними, как ему заблагорассудится. — Солнце такое ласковое и тёплое. И небо. Оно такое… невероятно бескрайнее и невыразимо прекрасное на закате! А этот воздух, Леви! Такой чистый и сладкий. И... и если бы было возможно, то я бы питалась только этим воздухом! — она демонстративно втянула в свои лёгкие как можно больше кислорода, а затем медленно выдохнула. — Так пахнет свобода!

Гретта слегка наклонила голову вниз, из-за чего Леви теперь мог свободно дотянуться до её волос, чем он непременно воспользовался, потихоньку накручивая шёлковые пряди на указательный палец. А Родшильд, словно не замечая этого, смотрела в стальные практически ничего не выражающие глаза и ждала ответа. Если бы ей хотя бы раз в жизни довелось увидеть пасмурное небо, то она, не задумываясь, сравнила бы цвет его глаз с тяжёлыми кучево-дождевыми облаками, грозно нависающими над землёй.

Аккерман продолжал молчать, не прекращая теребить вьющиеся каштановые локоны. Его мысли в этот момент были явно не с ним и точно не здесь, а где-то очень далеко...

Гретте это нисколечко не понравилось, поэтому она с решительным видом, опершись своими ладонями о трухлявую деревянную крышу, нависла над ним. Контур её фигуры тут же был услужливо очерчен солнечными лучами. Теперь её волосы наглым образом щекотали его обнажённую кожу в области шеи и лица, что и заставило Леви вернуться в реальный мир. И по возвращении он сразу же наткнулся на испытывающий взгляд синих глаз и, взглянув ниже, на плотно сжатые губы.

— Ну, так что? — спросила Родшильд, медленно наклоняясь к нему.

— Мы обязательно выберемся, Гретта, — наконец, произнёс Аккерман, очерчивая большим пальцем контур её губ. — И ты сможешь вдыхать этот пьянящий аромат свободы каждый день. Надо лишь немного подождать.

Между их губами оставалось ничтожно малое расстояние, измеряемое всего несколькими сантиметрами, но для них в этот момент оно казалось непреодолимым.

— Верю, — выдохнула она ему это слово прямо в губы, вытянувшиеся в тонкую полоску. Нет. Он был рад слышать её ответ, но его не устраивала ситуация, в которой ему пришлось оказаться. Впрочем, его нахмуренный и недовольный вид только позабавил Гретту.

Секунда, и взгляд Леви изменился.

По озорному блеску в глазах возлюбленного ей стало ясно, что нужно немедленно отпрянуть подальше, только вот вовремя выскользнуть из его рук у неё не получилось. Он был сильнее и быстрее, чем она. В мгновение ока Аккерман подмял девичье тело под своё, нависая над ним сверху. Теперь положение дел его полностью устраивало.

Родшильд же по-детски надула свои губы от напускной обиды. Вечно он так! Но долго злиться на него у неё никогда не получалось. И стоило ей только посмотреть Леви в глаза, которые горели каким-то неистовым огнём, а меж бровей, над переносицей, пролегла хмурая сосредоточенная морщинка... Она поняла, что пропала, буквально утонула в тёмно-сером омуте его глаз. Гретта невольно залюбовалась им, упустив момент, когда тёплые шершавые губы невесомо коснулись её. Родшильд была удивлена, что Леви целует её. Это было заметно только несколько первых секунд, пока она не сжала ворот его белой рубашки, а кончик её языка не дотронулся до его.

Солнце практически полностью скрылось за горизонтом.

* * *

Никто из них не мог знать, что через несколько лет вкус и аромат свободы не будет радовать их так, как сейчас, абсолютно по разным причинам. Особенно Леви, который спустя много лет сидел на крыше того самого амбара, вдыхал сладкий и чистый, с нотками горечи, воздух и вспоминал тот жаркий июльский летний день, когда сердце Гретты билось рядом с ним, когда они дышали одним воздухом.

Он смог в полной мере распробовать свободу, но её вкус не пришёлся ему по душе. Теперь для него она была пропитана солью, горькой полынью и болью, отдающейся в груди.

Такая свобода, отравленная горечью потери любимого человека, определённо, ему была не нужна.