Коньки (джен)

Амеджегер всегда славился своими озёрами и реками, вспомнился Деифилии один из уроков географии в Биориге. Тётя Вигдис говорила девочке — Дее тогда было не больше десяти, — что сотню лет назад воду этих озёр считали целебной, на их берегах строились целые города, в которые люди приезжали, чтобы отдохнуть и поправить здоровье. Потом тётя вздохнула, что теперь, должно быть, города эти пришли в запустение. А дядя Вигге посмеялся, сказав что ему однажды приходилось там останавливаться, и один из прибрежных городков до сих пор в очень хорошем состоянии. Туда, должно быть, демоны иногда отдыхать и кататься на коньках по замёрзшему озеру прилетают, посмеялся он. Деифилия в десять лет ещё настолько боялась демонов, что едва не завизжала от страха, пожалуй, только то, что незадолго до этого случая матушка объясняла Сири, что благовоспитанные леди никогда не кричат и не визжат, удержало её от этого, но, очевидно, а тётя ещё долго отчитывала младшего брата за то, что напугал племянницу.

Деифилия Ярвинен улыбнулась и попыталась сдержать слёзы, подступившие к глазам.

Теперь уже давно не было ни дяди, ни тёти, ни Биорига, а она, Деифилия, которой намедни исполнилось пятнадцать, уже три дня жила в том самом городке, про которое рассказывал ей дядя Вигге. Домики здесь были крохотные по сравнению с величественным Биоригом, но куда крупнее тех, в которых их шайке обычно приходилось останавливаться. И куда лучше. Здесь, по крайней мере, были нормальные кровати, и почти каждому можно было дать отдельную комнату — во всяком случае, ей, Хелен, Санне, Драхомиру, Йохану и Саргону достались отдельные, а Танатос и Бьёрн выбрали себе комнату побольше, но на двоих. Тут было тепло, и потолки были высокие, а на кроватях было очень удобно спать, и Деифилии даже в какой-то момент захотелось валяться весь день и ничего не делать — как, наверняка, и поступили все остальные. Видимо, позабыв, что ещё пара дней — и им придётся снова тронуться в путь.

Деифилия вышивала брату рубашку — десятилетний Асбьёрн рос очень быстро и особенной аккуратностью не отличался, так что одежду ему приходилось полностью менять каждые недели две. Даже Танатос был менее... расточительным. К тому же, шить одежду для Толидо — или для кого-либо ещё — было куда проще. Не требовалось корпеть часами над родовой вышивкой, подшивать рукава особым образом, как было принято только в Биориге. Йохан был удивлён, что Деифилия работала над одеждой брата так тщательно. В этом нет никакого смысла, сказал он, всё равно, Бьёрн изнашивает её слишком быстро да и в пути они проводят слишком долго, чтобы какая-то одежда могла задерживаться достаточно долго. Как будто бы практическая сторона вопроса была единственной, о которой стоило думать. Асбьёрну было восемь, когда Биориг пал. И ему следовало всячески напоминать о семье, о доме... Бьёрн уже почти ничего не помнил, хотя прошло всего два года. Он забыл даже их родовые праздники, на которых когда-то веселился со своими кузенами и Сири. Сейчас младшего брата Деи интересовали только Танатос и, последние пару недель, Драхомир. На этих двоих Асбьёрн едва не молился. На Деифилию он и раньше не обращал никакого внимания — и тогда, когда они были дома. Но теперь для девочки это ощущалось куда болезненнее, нежели раньше. Раньше Ярвиненов было много. Раньше Деифилия всегда могла надеяться на поддержку и понимание кого-нибудь ещё, помимо Санны, что и сейчас всегда была рядом. Единственным родственником Деи с тех пор, как малышка Мектильда умерла, был младший брат, который не особенно желал с ней разговаривать, припоминая каждую их ссору, каждый раз, когда Деифилия не смогла сдержаться и поднимала на него руку. И объяснять ему, что она волновалась за него, переживала, глаз не смыкала по ночам — всё было бесполезно. Асбьёрн не желал понимать. Сердился, злился, вырывался, кусался, как только Деифилия пыталась как-то ему что-то объяснить или хватала за рукав, или пыталась как-то заботиться.

Рубашка была из ткани противного оранжевого цвета, но другой не было, и Деифилии приходилось довольствоваться тем, что есть. Если бы у неё был выбор, она взяла бы ткань синего, голубого или серого цвета — как было принято у Ярвиненов. И нитки бы взяла ровно на три тона темнее — как и предписывала традиция. Но выбора не было, и приходилось вышивать зёлёным на оранжевом. И затупившейся уже иголкой, которую давным-давно пора было выбросить.

Она исколола себе уже все пальцы. На её — некогда красивые — руки нельзя было посмотреть без слёз. Наверное, даже если она несколько лет подряд не возьмёт иголку в руки, будет жить в замке и каждый день мазать свои запястья, пальцы и ладони мазями, шрамы не исчезнут насовсем. И Деифилия иногда плакала. Если ей удавалось остаться в одиночестве, конечно. Вторую ночь Дея и вовсе не сомкнула глаз — всё ревела от жалости к себе, словно дурочка. В первую-то ночь было проще. Тогда она чувствовала себя такой уставшей, что заснула сразу же, как только ей голова коснулась мягкой — но жёстче, чем когда-то в Биориге — подушки. Ей было ужасно стыдно, что она так долго плакала, но... Она ведь истинная леди, она ведь ландграфиня Ярвинен, как говорила тётя Вигге, наследница Биорига, ей всего пятнадцать... Маргрит в этом возрасте только-только разрешили появляться на пирах, и она сияла в своих серебристых платьях. И ей тогда разрешили читать ещё больше книг — даже те, где говорилось «ещё кое-что про любовь», как сказала Деифилии матушка. Но главное — Маргрит тогда разрешили читать научные трактаты самого Зеветхе Горлакка (они хранились только в Биориге), книги, где говорилось про магию, про проклятья, про способы их наложения, про их виды, про всё-всё!.. О, как Дея тогда мечтала, чтобы ей тоже разрешили их прочесть! Но никто не разрешал. Даже дядя Вигге, что обожал её баловать. Все твердили — вот когда тебе исполнится пятнадцать... И вот — Деифилии исполнилось пятнадцать. И что? Уже два года не было ни Биорига, ни матери, ни отца, ни кузин — никого. А Деифилия так и не притронулась к книгам Горлакка. Потому что книг тоже больше не было.

А Дее Ярвинен хотелось читать, петь, танцевать, кататься на коньках по замёрзшему озеру, лепить снежные замки — как это было раньше, когда Биориг казался ей самой надёжной крепостью во вселенной. Тогда шитьё и вышивание были для неё радостью — тогда Деифилия шила себе красивые платья, вязала себе изящные митенки и перчатки, делала сотне своих кукол чепчики, ботиночки, рукавички и много чего другого. Тогда это было только в радость. Ей хотелось что-то придумывать, учиться, читать как можно больше... Или хотя бы, чтобы ей принесли хороший швейный набор, ткани, нужного качества и расцветки, хотя бы несколько вариантов цветов ниток и, главное, хороший напёрсток, которого у неё сейчас не было вовсе.

Но Танатос твердил — достал, что было, не вредничай и не ворчи, я и так старался. И Йохан виновато улыбался — извини, это действительно так, возможно, в следующей деревне будет лучше. А Хелен сердито ворчала — мол, что ты прицепилась, княжна, недоделанная. И Деифилии приходилось терпеть, молчать и делать то, что она по крайней мере умела делать хорошо — сдерживаться и шить, шить, шить, часто целыми днями, и помогать Санне стирать вещи этой шумной и совершенно неблагодарной братии каждый раз, когда они становились слишком грязными. И на всё это требовалось столь много сил, а потом приходилось снова пускаться в дорогу, и Деифилия иногда мечтала только об одном — чтобы они дошли чуть позже, чтобы она смогла чуть больше отдохнуть от этого бесконечного шитья... И хорошо, если Йохан вечерами что-то пел или рассказывал — он был потрясающим выдумщиком, которого Дее иногда хотелось расцеловать. А ещё — он иногда таскал из деревень книги. Плохого качества, часто — рванные, с уродливыми картинками, на которых человека было невозможно отличить от зайца, а волка от медведя. Но это были книги. И иногда даже попадалось что-то интересное, что можно было заставить прочесть и Асбьёрна, чтобы он не совсем запускал своё образование.

Наконец, узор на воротнике рубашки тоже был готов — на рукавах она уже успела нанести орнамент до этого. Теперь оставалось только раздобыть утюг и попросить Санну выгладить рубашку. И можно будет отдать её Асбьёрну. Который, конечно же, через две недели, снова изорвёт и испачкает её настолько, что даже тряпкой взять будет совершенно невозможно.

Деифилия вздохнула и отложила готовую рубашку в сторону. Возможно, лучше бы она с таким упорством обеспечивала хорошей одеждой Йохана — тот был аккуратен, старался ничего не пролить и не уронить, а ещё относился к ней, Дее, хорошо, всегда пел ей, когда она того просила, всегда оставлял хороший кусочек, когда приходила его очередь готовить всем ужины (Деифилия от этой обязанности отказалась ещё года два назад, заметив, что она и без того работала на их бестолковую шайку слишком много, обшивая их и перебинтовывая им раны). Он был, может, не слишком хорошо образован, но вины его в этом не было. И Деифилия, когда представлялась такая возможность, рассказывала ему то, что ей удалось выучить в Биориге.

Всё бесполезно, подумалось Деифилии. Если бы только была возможность добраться до Ярвиненов из Шенкбрега — вот тогда, всё могло бы измениться в лучшую сторону. Кажется, именно туда вместе с тётей Ингрид, отправились Сири и Халльдис примерно за неделю до случившейся трагедии. Таким образом, тётя решила поощрить их за успехи в учёбе и... Оставалось только надеяться, что они смогли добраться благополучно. Только вот Деифилия совершенно не знала дороги туда, а возвращаться в Биориг было бесмысленно — нойон, наверняка, хорошо там обосновался. Да и вряд ли тётя Ингрид могла знать, что кто-то ещё из её племянников выжил. Да и если бы знала — каковы были шансы, что она решит за ними вернуться?..

Дея тяжело вздохнула и встала с кровати, накинула на плечи то тёплое пальто, которое удалось раздобыть Танатосу месяц назад, взяла в руки рубашку и подошла к двери, чтобы выйти из комнаты. Ей хотелось поскорее выполнить неприятную обязанность, свалить её уже на Санну. Или на Йохана, если тот не решил отсыпаться несколько суток подряд. Во всяком случае, Деифилия и так задержалась с рубашкой для брата — тому уже три дня приходилось носить запасную рубашку предусмотрительного Саргона.

Дверь во что-то упёрлась и отворилась чуть менее легко, нежели Дея Ярвинен ожидала. Она даже подумала, что обязательно выскажет Асбьёрну и Танатосу всё, что думает про их дурацкие шутки. Деифилия осторожно выглянула, стараясь держаться за дверной косяк — как говорится, на всякий случай — и едва не выронила рубашку Асбьёрна из рук.

Рядом с дверью её комнаты лежали новенькие коньки. Настоящие коньки. Совсем-совсем новенькие — было совершенно ясно, что их ещё ни разу никто не испробовал, ни разу не надевал. Они были прикреплены к хорошеньким беленьким сапожкам. На вид, эти сапожки должны были как раз прийтись впору Дее. Деифилия осторожно наклонилась и взяла их в руки. Лёгкие. И на вид — очень удобные. На таких — самое оно прокатиться с ветерком по льду озера.

Точно такие, о каких она мечтала весь последний год, когда начала скучать по подобной забаве. Деифилия зашла обратно к себе в комнату, положила рубашку на стул, а коньки на кровать, закрыла ладошками глаза, посчитала до пяти, потом снова открыла. Коньки не исчезли. Дея прикоснулась к ним ещё, боясь, что они всё-таки растают, растворятся в воздухе — Танатос вполне мог бы подшутить так зло. Если только он, конечно, знал, как выглядят коньки в Биориге.

Секунду подумав, Деифилия решила, что от Асбьёрна не убудет, если он лишний час не получит новую рубашку, а она сама за последние три года ещё ни разу не становилась — со смерти дяди Вигге, если быть точнее. И теперь ей захотелось прокатиться по льду ещё больше. Дея надела на себя ещё одну юбку, потеплее, а потом, подумав, надела под юбку и платье ещё и штаны, которые как-то кинул ей Танатос. И старые-старые митенки, оставшиеся ещё с того самого дня, когда Биориг пылал. Они теперь были Деифилии маловаты, но девочке совершенно не хотелось этого признавать.

Схватив коньки, Дея Ярвинен выбежала на мороз. Во всём городке они были совершенно одни, но город был целёхонек — ни одного разрушенного дома, всё новое, словно в сказке. И Деифилию это несколько пугало и делало счастливой одновременно. Сказки — пусть даже презлая ведьма выскочит из какого-нибудь из домов и решит их всех съесть на ужин. Подумаешь! Биориг пал, а мотаться между городами и деревнями без всякой цели, вечно занятой шитьём Деифилии Ярвинен уже надоело. Ей хотелось жить, а не обслуживать этот сброд, без которого, к сожалению, ни ей, ни брату, ни Санне, было бы просто не выжить.

До ближайшего озера было рукой подать. И оно даже — как это ни странно — не было занесено снегом. Деифилия добежала до озера, остановилась на берегу, стащила с себя те старые, страшного вида ботинки, нацепила на себя коньки и несмело шагнула вперёд. Удержать равновесие с непривычки оказалось не так-то просто. Сначала Дее показалось, что она вот-вот упадёт, но обошлось. Даже получилось добраться до противоположного берега, а потом вернуться обратно. Хорошее настроение вернулось к Деифилии, и ей подумалось, что, всё-таки, и в жизни в этой шумной компании были свои положительные стороны. Вряд ли в Биориге ей позволили кататься вот так — без присмотра кого-нибудь из взрослых.

С каждой секундой скользить по льду нравилось ей всё больше и больше. Хотелось смеяться, кружиться, танцевать — Деифилии было так хорошо, как никогда раньше. Она даже вспомнила, как дядя Вигге учил её одному ярвиненскому танцу, который можно было танцевать только на коньках. И Дея попробовала повторить те движения этого танца, которые помнила. Танец этот, насколько она знала, в основном исполняли старший ландграф и старшая ландграфиня, но ни дядю Ивара, ни тётю Ингрид, исполняющими этот танец, юная ландграфиня никогда в жизни не видела.

Деифилия чувствовала себя чудесно, ей нравилось, как мороз щиплет ещё щёки — как-то не так, как тогда, когда они пробирались через леса иногда целыми сутками, как-то совсем иначе, приятно. Как когда-то в окрестностях Биорига, когда дядя помогал ей встать на коньки, дурачился, рассказывал разные истории о подводных существах, которые на многие десятилетия застыли во льду, но всё ещё имели в своей крови достаточно магии и силы, чтобы не умереть.

В сознании совершенно исчезли образы иглы, ниток и ненавистных отрезов плохой ткани, уступив место тем старым сказкам и мечтам, что когда-то жили в её голове. Дея старалась думать о той хрустальной королевне, сказку о которой рассказывал ей когда-то дядя Вигге. Почему-то, именно сейчас ей нравилось воображать себя ею — той ледяной девушкой, про которую было сложено множество легенд, хотя, как сказал Деифилии как-то дядя, легенда эта больше напоминала пророчество, нежели сказание о давно минувших временах. Впрочем, Дее было всё равно — сказание это или пророчество. В конце концов, думалось ей, не исключено, что это и вовсе — ещё одна из тех бессмысленных, но красивых сказок, в которые искренне хочется влюбиться.

Замечтавшись, Дея Ярвинен как-то совершенно пропустила тот момент, когда то-то оказался прямо за её спиной. Деифилия даже ничего не заметила. А потом, обернувшись при очередном движении танца и увидев странную фигуру, Ярвинен перепугалась и почувствовала, что в лёгких не достанет воздуха, чтобы позвать кого-то на помощь или завизжать.

— Мамочки, — пронеслось у неё в голове, — вот и всё...

Что происходило в следующие несколько секунд, Деифилия не запомнила. Она понимала только, что не смогла удержать равновесия, что вцепилась в рукав того человека, который стоял рядом, и что почти упала — как сильные руки подхватили её и помогли удержаться на ногах. Дея слышала, как треснула и порвалась какая-то ткань, которая была у неё в руке, чувствовала, как холодный воздух обжёг её лёгкие, и на секунду она совсем потеряла возможность дышать и говорить. Она даже не ойкнула, хотя, наверное, ей следовало завопить.

Человек, что напугал её, продолжал стоять столь же спокойно, как и до этого, не отпуская её, придерживая за руки, помогая ей не грохнуться прямо перед ним на лёд. Деифилия чувствовала себя почти униженной. В конце концов, она — Ярвинен. И она не могла удержаться на коньках? Она — Ярвинен. Она — леди. Какой позор, если человек этот окажется посторонним! Деифилии даже хотелось поднять глаза и увидеть, что перед ней будет стоять Танатос — пусть он потом будет над ней потешаться, но позволить какому-нибудь незнакомцу увидеть её растрёпанной, перепуганной и очень уставшей от бесконечной работы, было бы ещё более унизительно. Увидеть сейчас перед собой Йохана было и вовсе несбыточной мечтой — бард был болен и никогда не осмелился бы надеть коньки и выйти на середину озера.

Дея чувствовала, что она просто обязана поднять глаза и хотя бы изобразить благодарность, если та ещё не успела затронуть её сердца. Наконец, она немного успокоилась, и уже могла стоять на ногах. Деифилия осторожно отстранилась от человека, что до сих пор продолжал удерживать её, а потом, набравшись храбрости, подняла глаза и посмотрела на него.

Перед ней стоял Драхомир. Он казался взволнованным и обеспокоенным. Глупо было так его перепугаться, с досадой подумала Дея Ярвинен. Он ничем не заслужил её недоверия. Во всяком случае, пока.

Деифилия вспомнила, что она слышала, как порвалась какая-то ткань и, бегло осмотрев знакомого, увидела, что рукав на его плаще почти оторвался. Дырка была крупной. Почти как та, которую умудрился оставить на своих штанах — в самом интересном месте — Танатос, когда, сбегая от разъярённого законного хозяина пары вещей, неудачно перелез через забор.

— Простите! — испуганно посмотрела на Драхомира Деифилия. — То есть... Прости... Я всё заштопаю — плащ будет, как новый!

Ей вовсе не хотелось его обижать. Он был... милым. Он кормил Асбьёрна разными вкусностями, катал его на спине и много смеялся. Он умел повлиять на Танатоса, заставив его что-то сделать. Он был добр к Йохану, и, за последние две недели после того, как появился, всегда брал у Санны, Деифилии и Хелен тяжёлые вещи, помогая их нести. Он говорил совсем иначе. Не отрывочными «эй», «дай мне» или «отвали», нет, он говорил так, как говорили Ярвинены и другие приличные люди. Драхомир много знал и хорошо рассказывал. Куда лучше, чем Йохан.

Что-то в Драхомире, впрочем, серьёзно её настораживало. Что именно — объяснить Деифилия пока не могла. Но что-то заставляло её бояться этого человека. И не доверять ему. Хотя для этого не было ни малейшего повода. Даже отъявленному вруну Танатосу Дея верила больше. Толидо врал много, по всякому удобному поводу, но его ложь часто спасала им жизни. А ещё Танатос был всегда серьёзен, когда дело касалось серьёзных вещей. Он мог смеяться, пытаться как-то отшутиться, но глаза у него всегда были серьёзными. И Деифилия знала, когда ему следует верить. Но Драхомир улыбался ещё чаще. И глазами тоже. И очень часто — только глазами. И Ярвинен не знала, стоит ли ему доверить. Он был порывист, много шутил, но почти никогда не смеялся сам, только улыбался, он мог несколько часов кряду выносить капризы Асбьёрна и почти не сердиться на них, и иногда Дее казалось, что он и вовсе не являлся человеком.

— Не стоит беспокоиться, миледи, — ответил Драхомир просто. — Я просто подошёл к вам неожиданно и напугал вас. Это мне стоит извиняться.

Он улыбнулся и осторожно снова взял её за руки, бросив на них довольно выразительный взгляд, и, хоть он промолчал, Деифилии всё равно стало стыдно. И более того — она почувствовала себя уязвлённой. Она почувствовала, что жутко стыдится своих мозолей и царапин, что выглядит сейчас не так, как следует выглядеть настоящей леди, что умудрилась едва не свалиться ему в ноги, когда он подошёл настолько неожиданно, что Дея просто перепугалась. Ярвинен чувствовала, что едва ли может сейчас простить ему то, что он заставл её в растрёпанных чувствах — именно тогда, когда она почти почувствовала себя хрустальной королевной из детской сказки, именно тогда, когда она была столь уязвима, столь растерянна, именно тогда, когда она снова почувствовала себя маленькой принцессой Биорига, которую так любили взрослые.

Драхомир смотрел на неё так, будто бы она была всего лишь той маленькой смешной девчонкой, что делала замки из снега и сердилась на сестёр за то, что они мало с ней общались. Он помог ей добраться до берега, снять коньки и надеть те ботинки, которые были на ней до этого. Ещё один повод для стыда, подумалось Дее. Ещё один повод чувствовать себя униженной и маленькой.

Деифилия уже давно не чувствовала себя маленькой девочкой. Наверное, с того самого дня, когда родовой замок запылал, с того самого дня, как она увидела белое, мёртвое лицо дяди Хальдора, а может, даже ещё с похорон дяди Вигге. Она была достаточно взрослой, чтобы заботиться о тех, с кем ей приходилось иметь дело и, конечно же, о Санне и Асбьёрне. И — когда-то — ещё и о Мектильде. Любимые куклы, их красивые наряды, потрясающие книги со сказками канули в небытие. И, пожалуй, Дея иногда об этом очень жалела. Ей хотелось оказаться там, в своём детстве. И, возможно, даже умереть в тот самый день в Биориге. Желательно — ночью. Ничего не почувствовав.

О! Так всем было бы только лучше — Мектильда всё равно умерла, Санна вполне могла остаться в живых (говорили, нойон не жаждал крови слуг тех родов, которые захватывал) и там, дома, в тепле, среди своих родных, а Асбьёрн чувствовал себя отменно среди того сброда, в котором ему теперь приходилось находиться. Он чувствовал бы себя куда вольнее, если бы рядом с ним не было старшей сестры, которую мальчик никогда особенно не любил. И Дея Ярвинен, пожалуй, ужасно злилась на Драхомира, который заставил её снова вспомнить обо всём этом.

— Называть меня «миледи» — не совсем правильно, — сердито поправила его Деифилия. — Если быть точнее — я ландграфиня...

И тут же замолчала, сообразив, как именно прозвучали её слова. Грубо, слишком грубо, подумалось Ярвинен. Тётя Ингрид никогда не позволила бы себе общаться с кем-либо так — даже с тем, чьё общество она находила неприятным. Что уж там говорить — не факт, что даже матушка позволила бы себе сказать что-нибудь такое. Так почему же Дея не сдержалась и ответила ему так?.. Леди так не поступают, подумалось ей. Настоящие леди знают, когда следует промолчать и никогда не говорят подобных глупостей, человеку, в котором совершенно не уверены.

Деифилия почувствовала, что щёки её горят огнём. Она знала, что, если Драхомир сейчас посмеет хоть что-нибудь сказать, она снова не сдержится и снова скажет что-то такое, за что через пару секунд ей придётся краснеть ещё больше. Дее хотелось разреветься от досады. И надо же ей было попасть в столь нелепое положение, когда она чувствовала себя полнейшей дурой!

— Простите, Драхомир! — прошептала Деифилия Ярвинен едва слышно и, покрепче прижав к груди коньки, бросилась обратно в дом.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас без происшествий добраться до своей комнаты и упасть ничком в кровать.