Монсеньор рефлексирует (джен)

Фонтаны тихо журчали в темноте. Хлопья снега ложились на мраморные бортики, таяли в подсвеченной голубоватой воде. Снег в Риме — явление необычное, а уж тем более на Рождество. Бернардо плотнее закутался в плащ, стоя под защитой крыльца. Он наблюдал за Папой. Тот неспешно прогуливался по дорожкам сада, пустынным и тихим. От зонта он отказался, и сейчас худощавая, затянутая в белое фигура словно плыла в рассеянной паутине снежинок. Холод его как будто не беспокоил.

Бернардо переступил с ноги на ногу.

Папа был странным. Противоречивым. Жестоким и участливым одновременно.

Папа был... А, не важно. Бернардо давно отказался от попыток анализировать, он просто всегда держался рядом, принимая как данность любые поступки и слова. Поведение не слишком умное, но выручало оно не раз. Наверное, Папа заметил за ним такую склонность, потому и приблизил к себе, сделал секретарём вместо сестры Мэри. Та, напротив, пыталась вести собственную игру — вещь неприемлемая для Бернардо.

Он ценил в жизни одно — доверие. То, чего ему не хватало самому. Он решил, что будет справедливо подарить это доверие Папе — единственному достойному из всех встреченных за многие годы людей. Если начинаешь делиться самым дорогим, то есть шанс, что в ответ тоже получишь нечто хорошее. Когда-нибудь, а это лучше, чем никогда.

Бернардо достаточно ждал от мира первого шага, чтобы прийти к такому выводу.

Он поёжился — становилось зябко. Снег пошёл реже, гравий похрустывал под ногами Папы. Вот он остановился, подставил ладони, ловя снежинки, как ребёнок. Лицо его при этом оставалось сосредоточенным, словно на мессе.

Бернардо хотел бы провести сочельник с Папой, но тот традиционно встречал Рождество у кардинала Войелло. Он называл его семью «уютной». Наверное, Папа, как сирота, инстинктивно искал тепла, но чаще — холода и одиночества, как сегодня. Любил подолгу размышлять на террасах на крыше, бродить по садам без сопровождения — секретарь, идущий позади, не в счёт. Сироты или ломаются, или вырастают в очень самостоятельных людей.

Бернардо ощущал себя невидимкой — полезной и незаменимой, как усердный дух, призванный Папой на службу. В этом было нечто древнее, воинское, вроде отголосков вассальной клятвы. Мысль приносила удовлетворение. Как же ловко человек оправдывает свои склонности и желания. Впрочем, кто сказал, что это грех, если вреда никому нет? Хотя всё зависит от точки зрения.

Бернардо вздохнул, пожалев, что его потянуло философствовать.

— Святой отец, нам пора возвращаться. Завтра у вас самолёт в Мексику рано утром.

Папа молча и не сбиваясь с шага свернул на дорожку, ведущую к выходу из сада. Возможно, ему тоже доставляло удовольствие слушаться кого-то авторитетного, но лишь в простых вещах. Тех, от которых не будет подвоха.

Снег прекратился. Прозрачная, как текучий лёд, вода фонтана журчала в ночной тишине.