Сюрреалистично (джен)

Она открывает глаза задолго до будильника и смотрит в пустоту.

Страшно.

Ночь за ночью ей снятся кошмары, день за днем преследует ощущение, что она крадет чью-то жизнь.

Жутко.

Шарлотта чувствует себя гостьей в собственном теле.

Она откидывает одеяло, спускает ноги на пол и глубоко вздыхает.

В омут с головой.

Снова притворяться, снова обманывать и себя, и окружающих. А что, если сознаться?

Невозможно.

Даже если она и сошла с ума, в психушку совершенно точно не собирается. У нее всего лишь провалы в памяти, разве это болезнь? Разве безумие — пытаться вернуться к старой жизни? А разве нормально ощущать жар несуществующего пламени и слышать полные отчаяния и боли крики?

Противоестественно.

Шарлотта уже не знает, кто она такая. Вроде бы все та же, но совсем другая. Она не понимает, чего ждать от завтрашнего дня. Почему муж забрал детей? Почему она ничего не сделала? Откуда шрам на животе, в конце концов? Неизвестность убивает, а спросить не у кого. В лучшем случае засмеют, в худшем… Она даже не хочет представлять.

Зябко.

Она кутается в плед, наливает бокал вина и подходит к окну. Лос-Анджелес никогда не останавливается, строит козни своим обитателям без перерыва на сон и отдых. У Шарлотты кот в мешке, с которым она понятия не имеет, что делать. Кроме создания иллюзии нормальности. Единственный выход сохранить самообладание — пить. Много. Не успокаивает, но заглушает голоса в голове и притупляет боль.

Нереально.

Как вообще возможно забыть несколько месяцев своей жизни? Так же странно и нелепо, как проморгать смерть. А если она голем, отпечаток собственной души, отправленный в параллельное измерение в наказание за грехи? Параноидальный бред, не иначе. Она делает глоток вина и давится. Захлебывается воздухом — или ужасом? — и кашляет. Вот бы выплюнуть легкие, выблевать печень и умереть — в агонии, истекая кровью, но больше не мучиться.

Мерзко.

Она всегда презирала слабость, но давно не чувствует в себе силу. Ее словно выкачивают из нее — каждый день по крупице, по капле, медленно, но верно. Шарлотта все чаще ощущает себя жалким сосудом, мешком с костями, а не личностью. Как жить, когда выпотрошена до самого нутра? Остается только существовать и надеяться, что через какое-то время все встанет на свои места. Память вернется, или хотя бы найдется кто-то, кто расскажет, что же с ней произошло.

Невыносимо.

Она никогда не считала себя хорошим человеком, но хотя бы изредка чувствовала свет, а теперь… Будто сердце вырвали и вместо него засунули кусок грязи, непонятно каким образом бьющийся в груди. Она почти ощущает, как он воняет и гниет внутри, отравляя остальные органы. Шарлотта ведь не может быть настолько гадкой? Не может разлагать все вокруг? Не из-за ее смрада цветы в квартире дохнут за жалкие несколько дней?

Иррационально.

Шарлотта пьет красное вино, которое, в общем, и не любит, но которого по какой-то причине в полном забвении купила тридцать ящиков. Приступ мазохизма, ни много ни мало, как иначе объяснить это недоразумение. Объективной причины точно нет. Или она ее попросту не видит? А может, отказывается себе признаваться?

Сюрреалистично.

Она настолько привыкла все планировать, что малейший сбой приводит почти в ярость. А потеря памяти — это… катастрофа? Пожалуй, нет такого определения, чтобы описать состояние, в котором она сейчас находится. Шарлотта наливает еще вина и выпивает залпом. Алкоголь тут же ударяет в голову, и ее ведет. Шарлотта опирается о косяк, а после забирается с ногами на подоконник. Когда-нибудь ведь должно стать легче? Через год, Два? Три? Она сможет добиться встреч с детьми. Она сможет разобраться в творящемся хаосе. Нужно только успокоиться и набросать план. Вот только с чего начать, если в мыслях полный сумбур и никакой точки опоры?

Отвратительно.

Нет ничего хуже беспомощности. Шарлотта ощущает себя жалкой и никому ненужной, ни на что неспособной. Это выматывает куда больше, чем может показаться. Она закрывает глаза и глубоко дышит. Привычная мантра «Я со всем справлюсь» давно не работает. Она не верит ни одной букве. Шарлотта потерялась на том гребаном пляже и никак не может не то что собрать себя воедино, но даже найти. У нее никого не остается. Только она, пустота, темнота и тридцать ящиков мерло. А еще адские муки преисподней. Она так долго убеждает себя, что это лишь кошмары, но с каждым днем все отчетливее различает стоны, красочнее видит истязание плоти, что задумывается: а не она ли это? Не она ли умирала и возрождалась раз за разом, не в силах что-то исправить?

Неизбежно.

Бокал выскальзывает из пальцев, падает на пол и разбивается на тысячу осколков. Наверное. Шарлотта не слышит, скорее чувствует. Она погружается слишком глубоко в свои мысли, съеживается в маленький клубок и закрывает глаза. Скоро сработает будильник, ей нужно будет вставать, одеваться, пробежаться на беговой дорожке и идти на работу. Притворяться обычной и уверенной в себе. Пока еще есть порох в пороховницах, пока еще есть, а когда не станет… Возможно, тогда у нее получится умереть — тихо, без угрызений совести и в этот раз навсегда? Было бы идеально, слабый отблеск прежней жизни. Шарлотта усмехается. В голове крики набирают громкость, в висках стучит, и она что есть сил закусывает губу. Почему именно она? За что ее так наказывают? Где она столько нагрешила? Мысли спутываются и уплывают, ее закутывает в кокон небытия. Тьма облепляет со всех сторон, высасывает последний свет. Нельзя погрузиться во тьму и остаться незапятнанным. Нельзя излучать свет, отгораживаясь от него.

Закономерно.