Родственные узы (джен)

В комнате стало прохладно, однако закрывать окно Иван Францевич не спешил. Может, хоть этот свежий вечерний ветер поможет ему собраться с мыслями и немного успокоиться. Бриллинг редко шел на поводу у своих эмоций, но сейчас только железная сила воли удерживала его от вспышки раздражения. Амалия между тем выбрала из вазочки самое спелое и румяное яблоко и задумчиво повертела его в руках. Она выглядела совершенно спокойной и даже несколько отрешенной, словно бы это не из-за нее едва не сорвалось очередное задание миледи.

Бежецкой было поручено всего лишь вовремя приехать в условленное место и лично встретиться с человеком, который не так давно согласился оказывать организации свои услуги. Вообще-то леди Эстер не любила посвящать в планы «Азазеля» посторонних, но репутация этого господина была безупречна: сдержанный, серьезный, немногословный и, что самое главное — настоящий профессионал своего дела. Во всяком случае, баронесса его кандидатуру уже одобрила, оставалось лишь подписать контракт, и вот все дело едва не погибло из-за легкомыслия и безответственности одной молодой дамы, решившей, что ее частные интересы стоят выше общего благополучия.

А сегодня вечером эта самая дама заявилась на конспиративную квартиру, и, даже не потрудившись объяснить, где столько времени пропадала, удобно устроилась в чужом кресле и с самым невозмутимым видом придвинула к себе поднос с ужином. Впрочем, где она пропадала, Иван Францевич догадался почти сразу. И хотя теперь Бежецкая всеми силами старалась казаться равнодушной и безмятежной, он заметил, как сильно побледнели ее пальцы, сжимавшие рукоять фруктового ножа. Амалия сидела, опустив голову, и медленно резала яблоко на тоненькие дольки, но из-под ресниц внимательно и чуть настороженно наблюдала за каждым движением Бриллинга.

— Контракт подписали? — невинным голосом спросила Амалия, отставив чуть в сторону голубую фаянсовую тарелку.

— А тебя так волнует этот вопрос? — полностью подавить раздражение все же не получилось.

— Как видишь, волнует. Хотя вообще-то я могла бы и не спрашивать. В организации и так полно людей, способных уладить подобную мелочь. Не понимаю, зачем баронессе понадобилось вызывать для этого именно меня, — она слегка пожала плечами и принялась с аппетитным хрустом есть яблоко.

— Поручения миледи — это, по-твоему, мелочь? А что же в таком случае тебя интересует? Дела тех, кто тебя предал?

— Так ты уже обо всем знаешь, — разочарованно протянула Амалия, но без особого, впрочем, удивления. — Ну да, я ездила к родственникам.

Увидев, как изменилось его лицо, она сделала нетерпеливый жест рукой и слегка поморщилась.

— Только, пожалуйста, давай обойдемся без нравоучений и пафосных слов. Чем они предали? Тем, что отдали в одно из лучших учебных заведений?

— Думаешь, они были к тебе справедливы? — он и сам понимал, что спорить бессмысленно, но остановиться уже не мог. Видимо, на нем тоже сказывалось отрицательное влияние этой безрассудной особы.

— Все мы к кому-нибудь несправедливы и защищаем тех, кто нам ближе, разве нет? А о всех позаботиться невозможно.

— Мне интересно, как ты их еще оправдаешь.

Она звонко рассмеялась и изящно обвела пальцем узор на скатерти.

— Я и не собираюсь этого делать. Более того, для меня они не нуждаются в оправданиях. Или ты ждал, что я буду вести себя так же, как Джеральд?

Он сразу понял, кого именно она имеет в виду. Джеральд Каннингем, правая рука миледи, начальник филиала Force — и по совместительству их общий приятель. Каннингем рано потерял родителей, а богатые родственники его судьбой совсем не интересовались, решив, что сироте будет лучше расти в одном из приютов баронессы Эстер. Впрочем, «бедный сирота» и без их помощи сумел сделать неплохую карьеру, а потому заносчивые лорды пару лет назад сменили гнев на милость и нанесли Каннингему визит. Обычно всегда вежливый и невозмутимый Джеральд и в этой ситуации сохранил присутствие духа, но от знакомства отказался, гордо и сухо заявив, что никаких родственников у него нет и не было. Какое-то время этот случай был у всех на слуху, но потом о нем забыли.

— Ты считаешь, он поступил неправильно?

— Он поступил глупо, если тебе интересно мое мнение.

— Это чем же?

— В тридцать лет пора научиться быть выше детских обид.

— Это не детские обиды. И он заслуживает уважения хотя бы потому, что нашел в себе силы сказать им то, что думает.

— Он заслуживает жалости. Все прекрасно видели, что за этими высокопарными словами скрывается всего лишь боль большого ребенка, — Амалия равнодушно повела плечами. — Пойми, эта встреча была нужна не столько его родственникам, сколько ему самому. Они всего лишь хотели отдать долг вежливости, а вот он все эти годы только и жил ради этого свидания, ради возможности бросить им в лицо свои обвинения.

Амалия резко отвернулась к окну, и в узкой полосе сумрачного вечернего света слабо блеснули ее серебряные сережки-подвески. Какое-то время оба сидели молча. Она думала о чем-то своем, он мысленно подыскивал слова возражения — но не находил их. Амалия… наверное, он слишком привык видеть в ней младшую сестру — капризную, взбалмошную и безрассудную девочку, которая всегда нуждалась в его защите и покровительстве. Однако она уже давно взрослая и имеет право поступать так, как считает нужным. Хотя вообще-то могла бы и предупредить о своем внезапном отъезде! Бриллинг глубоко вздохнул и в очередной раз приказал себе успокоиться.

О своей семье она говорила очень редко. Бриллинг знал только, что родная тетка Амалии жила где-то под Ригой, в обнищавшем имении, вместе со своим мужем, многочисленными детьми и даже внуками. Он также догадывался, что Амалия отдает своим непутевым родственникам часть тех денег, которые организация регулярно выделяла ей на проживание.

Амалия помолчала еще несколько несколько минут, а потом вдруг заговорила. Она смотрела в окно, и потому складывалось впечатление, что она обращается не к собеседнику, а к себе самой.

— Конечно, именно эстернат дал мне те возможности, о которых при других обстоятельствах я не могла бы и мечтать, и я благодарна ему за это, но… — она на мгновение запнулась, а потом уже тише прибавила. — Знаешь, иногда мне кажется, что у меня две семьи, а иногда — что нет ни одной.

Он не сразу нашелся, что ответить, да Амалия и не ждала от него никакого ответа. Наверное, она уже сожалела о своей откровенности и раскаивалась в том, что проявила слабость. Она по-прежнему внимательно смотрела в окно и слегка покусывала губы, что всегда являлось у нее признаком досады и раздражения. Наконец она медленно встала, взяла свой небрежно брошенный на спинке кресла плащ и, даже не попрощавшись, направилась в прихожую. Бриллинг не стал ее удерживать. Кажется, сегодня они и так успели сказать друг другу достаточно.

* * *

Два эстерната миледи в Цюрихе — один мужской, а другой женский — располагались на соседних улицах, а потому для воспитанников нередко устраивались совместные экскурсии, праздники и прогулки. Амалия попала в приют в одиннадцатилетнем возрасте. Когда Бриллинг впервые увидел ее, она была хрупкой девочкой-подростком, молчаливой дикаркой с любопытным и насмешливым взглядом огромных черных глаз. Поначалу Амалия всегда держалась чуть в стороне от остальных детей, а во время общих игр сидела на скамейке и болтала ногами, всем своим видом выражая не робость, а вызов и независимое упрямство… Сам Бриллинг к тому времени уже успел более-менее освоиться на новом месте, и хотя воспоминания о прежней семье порой приходили и к нему, это была уже не острая и болезненная тоска, а мимолетная и досадная грусть.

Как-то во время очередной прогулки по городу ему бросилась в глаза яркая афиша, извещающая прохожих о выступлении бродячего цирка. Аляповатая картинка показалась Бриллингу странно знакомой, и он на мгновение остановился, чтобы внимательнее ее рассмотреть. Амалия тоже отстала от своих одноклассниц, подошла поближе, с любопытством заглянула ему через плечо и после секундного молчания неожиданно спросила:

— Тебе ведь тоже здесь скучно, да?

Он тогда удивился этому вопросу. Скучно? Нет, скорее одиноко и немного непривычно. Впрочем, ответить он все равно бы не успел — к ним уже спешил взволнованный воспитатель.

С того самого дня и началась их дружба. Дружба, по которой только что прошла трещина непонимания и отчуждения. И он прекрасно понимал, что сегодняшний неприятный разговор еще не закончен. Ведь даже сейчас, когда Амалия уже ушла, он продолжал мысленно подыскивать аргументы в пользу своего мнения. Он продолжал спорить с ней, хотя ее уже давно не было в комнате. И Бриллинг в очередной раз с досадой подумал, что постепенно начал заражаться безрассудством от этой своевольной особы.