↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Если бы она только могла закрыть глаза, зажмуриться, спрятаться так далеко, как только возможно, то непременно сделала бы это, но в те секунды, пока она стояла на углу проспекта, почти невидимая в толпе зевак, её мир ей не принадлежал — вся она будто состояла из чужих эмоций, из чужой тревоги, раздражения, страха. Да, страха, Ирэн легко могла отличить это странное ощущение в кончиках пальцев: их будто чуть покалывает, иногда жжёт, иногда — в худшие времена — они немеют.
И это были худшие времена. Надвигалось что-то, чему Ирэн не знала имени, может быть, не хотела знать; информаторы, сохранившиеся у неё в Лондоне, говорили, что Шерлок Холмс практически обречен — Мориарти его достанет, он-то намерен доиграть до конца, чем бы ни пришлось пожертвовать. И вот они стояли на крыше, продолжая один и тот же надоевший всем, кто играл с Джимом (против него играли значительно реже, и это никогда не длилось столь долго) достаточно давно, спор.
— Кажется, кто-то уже сказал: «Шах»… — глухо произнесла Ирэн. Едва ли окружающие её прохожие вслушивались одну сказанную на французском фразу, а если они так и делали, это уже ничего не меняло.
«Сколько там осталось? — устало подумала Ирэн. — Твой ход, Шерлок, ну же, уводи Джима за собой, обыграй, обмани его, отвлеки, выдумай, что тебе хочется, а если выхода не остаётся, то умирай. Умирай, с нас обоих довольно».
Умирать нарочито, понарошку, выбирая способ, фальсифицируя, обманывая, или же умирать случайно, по собственной глупости, — так или иначе, умирать Ирэн не хотелось. Но выбора у неё не было.
Шерлок Холмс мог игнорировать, подавлять, а то и вовсе удалять из чертогов этот факт, но Ирэн действительно была ему ближе других. Ближе и одновременно дальше, настолько, насколько только можно оттолкнуть свою родственную душу. Даже если Шерлок больше не видел её снов, ничего больше не чувствовал — ни её эмоций, ни боли от, предположим, ран, — случись мисс Адлер погибнуть, шансов пережить её хоть на секунду у Шерлока не было. Только в отличие от Холмса Ирэн умирать почему-то не спешила.
* * *
Злость. Растерянность, растерянность — и досада. Одиночество и тревога. Ужас от догадки, которая не может — просто не может — оказаться правдой, но…
Маленькая Ирэн проснулась и сразу же начала плакать, сознавая только одно: что-то случилось, случилось не с ней, но это было в её голове, было материальнее любого возможного кошмара. Она была внутри испытываемого кем-то ужаса. И хуже этого не было ничего.
— Кто такой Виктор? — спросила наутро сестра Ирэн и, не дождавшись ответа, продолжила говорить: — Ты его звала всю ночь. И где ты только нашла мальчика твоего возраста в этой-то глуши! Здесь и детей почти нет…
Сестра успела намазать джемом половину тоста, а затем, отложив сдобу, удивлённо и заинтересованно посмотрела на Ирэн. Их родители прекратили болтовню, обычную для семейных завтраков. Наступила колючая, неуютная тишина.
О родственных душах особенно не говорили — по крайней мере, в их семье. Родители морщились, стоило этой теме прозвучать где-нибудь в СМИ. В СМИ, впрочем, тоже не говорили ничего хорошего: произошло очередное ДТП, виновница аварии находилась за рулем, в то время как у её родственной души случилась паническая атака. Несколько человек пострадали, одна из жертв находится в реанимации. Этими случаями пестрели газеты, в сериалах, которые так любят пожилые люди (у Ирэн не было ни бабушки, ни дедушки, и это никого не удивляло), кто-то всё время погибал из-за того, что натворила его родственная душа. А это для обоих фатально…
Мама и папа переглянулись с опаской; отец нахмурился, мать задумчиво и тревожно вздохнула, а затем опустила глаза.
— Что значит «родственная душа»? — поинтересовалась однажды Ирэн.
— Вторая ты, — спустя пару минут столь же колючего, ощутимого физически молчания произнесла мама. — Практически. Живущий где-то один-единственный человек, который чувствует твои эмоции как свои. Твои эмоции, твою боль — в некоторых случаях у соулмейтов есть общие шрамы. Иногда родственная душа даже видит твои сны. Если ему плохо, тебе плохо, если тебе хорошо, то ему — или ей, бывает всякое, — тоже станет лучше. Наверное.
— Наверное?
— Откуда мне знать. Никогда своего не видела. Если увидела бы… — задумалась мама. — Соулмейты никогда не оставляют, не покидают. Так задумано. Вселенная — грустное место, поэтому даже у нашей планеты есть спутник. Что уж говорить о людях.
Ирэн едва ли поняла всю суть сказанного ей, но старательно запоминала всю доступную информацию. Ещё несколько ночей маленькой Ирэн снились болота, серое дождливое небо, мальчики в повязках, бегущие вдаль по песку. Они — и странная неулыбчивая девочка, глядящая им вслед.
* * *
Если что-то и оставалось вне ведома Ирэн, так это то, чувствовал ли её Шерлок, насколько сильна была эмоциональная отдача для него — до того, как загубил всё, навсегда оборвав связь. Было ли юному Шерлоку Холмсу так уж нестерпимо противно, тошно, может быть, и досадно, что он вовсе отказался от их связи? Но уж кое-что о ней, своём соулмейте, человеке, чьё сердце и билось-то ровно до тех пор, пока не перестанет биться его, Шерлок знать должен был. Он должен был помнить, что случилось с родителями Ирэн.
Всё, что знала наверняка Ирэн, это то, что однажды субботним утром, не слишком-то и скрываясь, её родители погрузили в багажник автомобиля некоторые вещи, взяли сестру, сели в машину и уехали в неизвестном направлении. Ирэн, выскочившая на крыльцо за ними, успела увидеть, как мать закидывает на заднее сидение несколько новых наборов кухонных ножей и свою зимнюю куртку.
«К чёрту их, — думала Ирэн годами позже, — к чёрту, горите в аду, живите долго и счастливо, к чёрту. Меня это не касается».
В одиннадцать она думала иначе. Ирэн до сих пор хотелось знать, что чувствовал Шерлок в то время, как она бродила по пустому дому, недоумевая, что произошло — и почему. О своих чувствах она помнила достаточно, чтобы иногда желать тоже удалить из памяти эту часть жизни. Незадолго до исчезновения семьи Ирэн получила несколько неудовлетворительных отметок, вследствие чего подозревала, что, вероятно, поступление в Лэйкфилд будет чуть сложнее, чем ей хотелось бы. Отец, узнав об оценках, вскользь заметил, что она понижает IQ их семьи одним присутствием. Это снилось Ирэн в течение многих лет. Шерлок, наверное, тогда эту фразочку и запомнил.
Впрочем, Ирэн всегда оставалась разумной. Она не стала ни скрывать факт исчезновения родителей, ни излишне экономить продукты, ни рассматривать вероятность дотянуть на пятидесяти оставленных ей долларах до совершеннолетия. Два дня она ждала их — родителей и сестру, всех вместе или по отдельности, или хотя бы кого-нибудь из друзей матери, — честно ждала, убеждала себя, что никто не бросал её, что это необходимость, или сюрприз, или даже злая шутка, а затем, сдавшись, подошла к одному из школьных учителей и рассказала, как провела выходные. На юге Франции у неё были родственники по материнской линии. Однажды они всей семьёй даже посещали их на Рождество.
Больше родители в жизни Ирэн не появлялись. Много лет спустя до мисс Адлер доходили слухи, что её сестра была соулмейтом дочки одного из высокопоставленных чиновников, и, может быть, девочку попросту пытались уберечь. Не то чтобы это волновало саму Ирэн. Случись ей встретить теперь свою мать, она без зазрения совести захлопнула бы перед ней дверь.
Так что же думал о соулмейтах юный Шерлок Холмс, два нескончаемых дня подряд чувствуя, как где-то на другом конце света трясётся от отчаяния, обиды и злости девочка, которую бросили родители? Ирэн и потом порой ревела в подушку, но больше взращивала в себе осторожность, холодность, ненависть к своему прошлому и желание во что бы то ни стало обуздать этот мир, контролировать его, оставаться на плаву, подчиняя и никогда не подчиняясь в ответ. Тогда же она увлеклась «человекознанием» и, решив оставить прошлое во имя пути к совершенно иному развитию личности, стала известна миру как мисс Адлер. Ирэн, впрочем, так и не смогла решить, что было определяющим при выборе фамилии — орёл как символика или значительная доля самоиронии.
Что до Шерлока, то он предпочёл рухнуть в наркотический угар: так, что Ирэн не могла днями встать с кровати, испытывала нечто очень близкое к ломке, сама будто пропиталась дурманом. В те дни Англия гудела: наркотики разрушают связь между соулмейтами, лишая принимающую сторону способности ощущать какие бы то ни было эмоции своей родственной души. Косвенно нарушалась и эмпатия самого употребляющего наркотики, кроме того, неофициальные источники как один утверждали, что от гибели вместе со своим соулмейтом это не спасает. Мисс Адлер на это иронично замечала, что у таких исследований наверняка не иссякает приток добровольцев, даром что это дорога в один конец.
«Шерлок бы тоже согласился», — знала она наверняка. Чудо или, вероятнее, Майкрофт Холмс удерживали его на грани, но сам он регулярно выискивал новые, ещё более изощрённые способы навредить и ей, и себе. Отчасти именно это и удерживало её от того, чтобы избавиться от эмоций своего соулмейта тоже: это и то, что, обретя финансовую независимость, она начала спонсировать исследования, позволяющие ещё сильнее воспринимать происходящее с родственной душой.
Холмс-младший предпочитал разрушать себя, чтобы забыть об Ирэн навсегда, отказаться от неё заранее, не давая ни шанса. Мисс Адлер не знала этого наверняка, но что-то внутри неизменно подсказывало ей: так и есть, хотя тогда о Шерлоке, которому едва исполнилось восемнадцать, она знала лишь то, что в детстве он пережил тяжелую потерю — может быть, это был тот ребенок, Виктор, из их общего сна. Но, может быть, было что-то ещё: иногда, в кошмарах Ирэн снились горящий дом и странная, повторяющаяся невыразительным детским голосом песенка.
В конечном итоге Ирэн не хотелось занимать в жизни её соулмейта центральное место — во всём этом его безумии, череде зависимостей, неумолимо притягательной жизни социопата ей места не было, но на то у Ирэн была своя судьба, полностью её устраивавшая. Единственное, что действительно было ей необходимо, это знать — как если бы она могла последовательно снять с Шерлока Холмса всю его броню, желание защититься, интроверсию, агрессию, недоверчивость и тревожность, — что послужило причиной отказа от своей родственной души. И ещё, совсем немного, — что всё-таки случилось тогда с тем мальчиком из сна Холмса-младшего, просто для успокоения.
Вместо этого она столкнулась с множеством людей, собирающихся его либо соблазнить, либо убить, либо совместить оба этих дела.
* * *
— Занимательно. — Ирэн прищурилась, разглядывая Мориарти.
Она не солгала, ей правда было интересно: после стольких лет всё-таки столкнуться с мистером Холмсом не в качестве случайной прохожей или одной из тех, кто столь пристально следит за его жизнью, а в качестве — соперницы? Любовницы? Как знать. Её устраивали обе роли, тем более что Ирэн не собиралась уступать Шерлоку ни в чём. У него, может быть, была дедукция, он был, вероятнее всего, гениален. Шерлок Холмс был, в общем-то, совсем не тем, от кого преступники легко уходили — ну разве что Мориарти, но он, как полагала Ирэн, и вовсе жалел, что не Шерлок являлся его соулмейтом. Ирэн об этом иногда жалела тоже — как иронично бы вышло! Но был один факт, который позволял мисс Адлер опережать Шерлока на шаг. Какая жалость, что он сам лишил себя возможности сжульничать…
— У вас, полагаю, собственный интерес? — Джим разглядывал её так, точно она была бабочкой из его коллекции. — Рассчитываете на дедуктивные навыки для собственных нужд?
— О, я давно использовала бы этот шанс, если бы действительно того желала. — Ирэн холодно усмехнулась, думая о том, как это забавно: Джим Мориарти допускает, что она всё ещё задумывается о поиске своих родителей. — Считайте, что мне просто любопытно.
Что ж, обоим Холмсам пришлось проникнуться этим любопытством.
Королевская семья Ирэн не удивляла: все они таковы, эти принцесски, прячущиеся за занавесками собственного положения, рассудка и желания стать первой леди. Стоит, впрочем, раздвинуть шторы, и обнаружится, что шкафы первых лиц Великобритании полны не только скелетов, но и комплектов эротического белья вперемешку с флоггерами и наручниками.
«Ещё бы они знали, как с этим обращаться...» — рассуждала про себя Ирэн.
Фотографии были в правительстве. Игра — та её часть, которая принадлежала исключительно мисс Адлер, — была начата, а если уж в итоге она была закончена именно так… Её вины в этом было совсем немного.
Джим предупреждал её о том, что вовлекаться ей не следует, она сама старалась держаться на расстоянии — соблюдать правила, дразнить, обманывать, не поддаваться, но, слыша, как чужое сердцебиение учащается оттого, что она просто приближается, тряся мокрыми после душа волосами, Ирэн упустила один простой факт: Шерлоку не требовалось чувствовать её, чтобы знать, что внутри.
— Я считал ваш пульс, — усмехнулся Холмс-младший, глядя на неё сверху вниз. Его лицо, до того восторженно-впечатлённое, вновь стало равнодушным. Ирэн ощущала, как стремительно он теряет к ней интерес. Загадка мисс Адлер была разрешена. Она влюбилась, и только-то? Ирэн почти слышала его прохладное, сосредоточенное созерцание — сердце успокаивается, взгляд становится нечитаемым, руки чуть подрагивают, но что с того, он всё равно выиграл. Разгадал её. Нет беды в том, что для того, чтобы узнать эмоции его соулмейта, Шерлоку пришлось воспользоваться дедукцией.
«Ты угадал бы всё гораздо раньше, — думала Ирэн, усилием воли сохраняя лицо, — стоило только помедлить, разрушая уникальную, воистину необычную связь. У тебя было столько возможностей для исследований, а ты променял их на то, чтобы подчиниться рассудку. О Шерлок, разум, без сомнения, победит, но какой ценой?»
— Вы так и не поняли, мистер Холмс, — она остановила его на пороге, уже выслушав его презрительную реплику об ужине, — вы не поняли только одного. Скажите, зачем нам Афины, если у нас есть Иерусалим?*
Шерлок остановился на пару секунд, недоумённо и растерянно посмотрел на неё, но ничего не ответил.
Уже в Карачи он спросил её, к чему была эта фраза.
— Вы всё-таки провернули часть своего плана? — он не отрывался от дороги, очевидно, не доверяя себе настолько, чтобы отворачиваться от руля, ведя машину по незнакомой местности.
— Смотря что вы считаете моим планом, мистер Холмс, — Ирэн пожала плечами. Неудобное одеяние, к тому же не слишком-то чистое, пропахшее потом и запахами тюрьмы, доставляло ей множество неудобств, хоть она и знала, что Шерлоку было наплевать. Он и сам выглядел не лучше.
— Что угодно, что привело бы к вашему выигрышу.
— Вы слишком мало знаете обо мне, чтобы полагать, от чего я выиграю, а от чего — проиграю. Разве ещё не убедились?
— Если только отчасти, — Шерлок хмыкнул. Кудри лезли ему в глаза. Ирэн отчётливо чувствовала, как ему щекотно, но вмешиваться не хотела.
Она не любила его — уж, по крайней мере, не так, как считал Джон Уотсон, так и не определившийся с тем, ревнует он Холмса или желает ему счастья. Она не любила его, но она была его соулмейтом, тем, кто вопреки своей воле будет ближе, чем всё остальное человечество вместе взятое. Даже если Ирэн не получит и доли этих эмоций взамен. В конечном итоге она и сама всегда выбирала Афины — ту часть своей жизни, в которой она знала наверняка, что нравится людям, как получить от них то, что хотелось ей, ту сторону жизни, которую можно было познавать рассудком. А за Иерусалим — верую, ибо абсурдно, буду ждать, ибо есть силы, чувствую, потому что не могу иначе! — она заплатила достаточно. Хватало и того, что мисс Адлер до сих пор не решилась разорвать их с Шерлоком связь и со своей стороны.
Там, в Карачи, в ожидании собственной казни, Ирэн видела на удивление яркие сны: наблюдала ссоры Джона и Шерлока, сестру доктора Уотсона, крикливую, вечно пьяную, один раз заявившуюся, к неудовольствию миссис Хадсон, на Бейкер-стрит. Женщина — Джон во сне звал свою сестру Гарри, Гарриет — испачкала грязными кроссовками всю лестницу, а потом в процессе скандала разбила им несколько чашек. Джон был, судя по всему, в бешенстве, а Шерлок наблюдал за этим со сдержанной неприязнью. Он действительно старался не обидеть своего блоггера, и это задевало Ирэн сильнее всего. Ещё Холмсу снился собственный брат — почему-то вечно толстый, нелепый в своём стремлении к тоталитарному контролю, — и собака, которой у Холмсов никогда не было (Ирэн-то знала, в отличие от Шерлока!), и серые, блёклые небеса над Англией. Она гадала, будет ли скучать по всем этим маленьким деталям, умирая, и долго ли промучается Шерлок — хотя последнее, безусловно, зависело бы от того, какой окажется её казнь. Но смерть вдруг отложили.
* * *
Смерть отложили, но теперь, когда Джим загнал Шерлока в угол, деваться было некуда. Ирэн глядела вверх — туда, где на самом краю крыши Бартса стоял Холмс. Он тревожился, грустил, боялся, затем переставал — так, точно намеревался исполнить некий план, но до последнего беспокоился о том, получится ли у него.
Вдох. Выдох. Ирэн старалась дышать глубже — до последнего ловить лондонский воздух, ощущать, испытывать хоть что-то, потому что если бы хоть на секунду она перестала чувствовать Шерлока, ей пришлось бы сконцентрироваться на себе самой: заглянуть поглубже, обнаружить, что она, в общем-то, не готова умирать, что Шерлок снова решил всё за неё. Он отобрал у неё себя самого, решив разорвать их связь, отказаться заранее, потом отобрал надежду на то, что её чувства могут быть взаимны, а теперь брал последнее — жизнь. Потому что Ирэн она не принадлежала.
— Значит, это всё, мистер Холмс? — Ирэн горько усмехнулась. По щекам текли непрошенные слёзы, но она давно перестала вытирать их. — Вот так вы заканчиваете нашу историю? Не расскажете мне, что случилось с вашей сестрой или почему вы сбежали в ваш излюбленный дурман, якобы прочищающий мозги и помогающий думать? Не поясните, как вы, местный гений, зазнавшийся мальчишка, взяли на себя смелость защищать от преступности Лондон и чудовищным образом проиграли? Где же истина? К чёрту Афины, скажите мне хоть что-нибудь — во имя Иерусалима. Но нет. Куда уж нам. Вам нечего мне ответить.
На секунду ей показалось, что Шерлок почувствовал что-то необычное: он вздрогнул, всмотрелся в толпу, а затем поймал её взгляд и кивнул ей так, точно знал, что происходит с ней прямо сейчас. Он кивнул ей, и Ирэн кивнула в ответ.
А затем Шерлок Холмс бросился с крыши.
*Тертуллион — «О прескрипции против еретиков».
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|