Ему всю жизнь за неё (гет)

Чёрта с два.

Драко Малфою легче было бы выпить яд василиска, чем дать внятный ответ на мучивший его вопрос. Да и точно определить, когда же, соплохвост его дери, он вообще в это вляпался. В какой именно момент ему стало не плевать на кого-то, кроме самого себя.

Вокруг ведь целая ярмарка — до ряби в глазах — красивых и сексуальных девушек, по первому его свисту готовых покорно раздвинуть свои ноги. Но нет ведь. На кой хер ему все красавицы мира, когда в глазах перманентно маячит лохматая фурия, еле сдерживающаяся, чтобы не пульнуть в него Сектумсемпрой. Или даже непростительным.

Решительно встающая между ним и своими недалёкими дружками: продырявленным лилипутом и неотёсанным рыжим троллем, чтобы не позволить очередному конфликту стремительно разжечься Адским пламенем. Даже не подозревая, что он жадно упивается запахом её растрёпанных пушистых волос, когда она с секунду прожигает его своими взглядами-молниями, а затем резко поворачивается лицом к своим бездарным ограм. Обдаёт его своим божественным ароматом, неосознанно выбивая из реальности на несколько ничтожных мгновений, пока Блейз не отводит его в сторону. А она всё ещё быстро-быстро о чём-то верещит своим фирменным строгим тоном, а-ля МакГонагалл, забивая собой всё пространство и воздух вокруг.

В вены.

Под кожу.

В лёгкие.

И он не хочет признаваться себе, что дразнит очкастого мудака намеренно. Только ради того, чтобы она сделала… Так.

Никто не должен догадаться.

О том, что он жаждет её стрел в него. О том, что он каждое утро просыпается с мыслью, как бы побыстрее столкнуться с золотой троицей у входа в Большой Зал. И подначивать их, провоцировать. Чтоб все остальные смотрели на то, как вспыхивают её уродцы, а она металась туда-сюда, чтобы не дать им набить ему морду. Придурки и о палочках-то забывали в запале, сразу же бросаясь на него с кулаками. Как будто он позволил бы им.

Но есть ведь грязнокровочка, вообразившая себя грёбаным «Протего», перегородкой. Между ним и цирком уродов. Зачем трепыхаться?

Смешно-то как.

Это ведь пугающе в её понимании. Эти её огнедышащие взгляды. Она даже понятия не имеет, что это слишком смехотворно, чтоб быть хотя бы пародией на угрозу. Хоть бы Петрификусом воспользовалась — чисто для эффекта.

На самом деле, единственный страх, вызываемый её напряжённым видом, был страх того, что он не удержится. Сорвётся, впившись своим пересохшим ртом в её растерзанные от постоянного нервного покусывания губы. На глазах охуевших однокурсников, которые бы явно этого не ожидали. У Поттера, наверно, стёкла очков треснут и шрам разгладится, а Уизли все свои веснушки растеряет от потрясения.

Но он не станет этого дожидаться, а просто сгребёт её в охапку и унесёт куда-нибудь в неизвестность. Может, к себе в подземелья, а может, в Выручай-комнату. Под ошарашенные взгляды студентов. И там сделает с ней всё то, о чём так давно мечтал. Сама ведь напрашивалась, как ему казалось. Этими своими губами и выбившейся из-за уха прядкой непослушных волос.

Сама его довела.

Заслужила.

Она, должно быть, легче пёрышек, что были на уроках Флитвика — ему не составит труда донести её на одном плече. Исхудала за это лето сильно. Как будто предки-магглы забыли о том, что её кормить надо. А может, тревожилась сильно. О чём-то или о ком-то. Хм…

А ещё в его мыслях она совершенно не сопротивлялась.

Неудивительно. Малфой мог бы своим языком заставить течь даже старуху-МакГонагалл, чего уж там о монашке-Грейнджер говорить. Недаром ведь добрая половина хогвартских студенток томно вздыхала всякий раз, как он проходил мимо. А что ему стоит распалить гриффиндорскую мышь, которая дальше голого торса своих щенков ничего откровеннее и не видала в жизни?

Ему ж стоит только прижаться губами к её горячей шее, от которой, должно быть, пахнет яблоками, которые она каждый день с удовольствием грызёт в Большом зале. На завтрак. Обед. Ужин. И даже берёт несколько с собой на уроки или в гостиную. Как ещё не исхудать, когда питаешься одними фруктами?

И хер знает, почему он вообще это заметил.

Но, блин…

…грызёт, одновременно увлечённо читая какой-нибудь очередной учебник или внушительный фолиант. Настолько поглощена процессом, что не замечает, как капли разлетаются во все стороны, приземляясь на самых различных поверхностях: на столе, стёклах очков Поттера, на мантии Финнигана. А потом смеётся и извиняется, протирая лупы очкарика подолом собственной юбки.

А однажды он чуть ли не поперхнулся чаем, когда...

Капелька сока соскользнула с её подбородка вниз, по шее, медленно прокладывая себе дорожку к ямке между выпирающими ключицами. Всё ниже и ниже, пока не исчезла в вырезе слегка расстёгнутой белой рубашки. Видит Мерлин, не ей одной было тогда жарко. А она и не обратила внимания на эту каплю, потому что утонула в страницах своей чёртовой книги.

Неужели даже щекотно не было?

У него все мысли из башки выбило, когда он это увидел. Словно в вакуум запихали. Даже слова сидящего подле Блейза отскакивали от него рикошетом. А внизу живота будто бы кровь подожгли.

Он уже не мог сидеть — напряжение в штанах переросло из дискомфорта в настоящую боль. Пытка, не иначе. Драко, будто ошпаренный, вскочил с места и почти вылетел из зала, бормоча грубые ругательства себе под нос.

Гриффиндорская мышь, при мысли о которой у тебя пах наливается кровью? Ничего себе мышка, а, Драко?

Выбросить из головы наваждение он пытается в ванной старост. Глубокой ночью, когда весь Хогвартс погружен в сон, а за окном завывает ветер. Рука сама исчезает под пеной, нащупывая что-то до невозможности напряжённое и почти пульсирующее. Сминая, надавливая. Прогоняя боль.

Ему большего и не надо. Только бы от боли избавиться. Вызванной неаккуратностью грязнокровки.

Грёбаная криворотая сука. Не может даже яблоко сожрать без приключений.

Он несколько раз моргает.

У него точно глюки, потому что он отчётливо видит её напротив себя, опёршуюся головой о бортик ванной и хищно улыбающуюся. Медленно проводящую маленькой ногой по его покрасневшему от горячей воды торсу. Он застывает, потому что боль разгорается внутри него с ещё большей силой. Вместо того, чтобы испариться.

Лучше б он сдох.

Она мокрая с головы до пят. Некогда пушистые волосы уже не лежат шапкой на голове, а отдельными влажными прядями обрамляют худое лицо, оттеняя его. Она невинно смотрит на него из-под ободка длинных ресниц.

Хлоп, хлоп.

Её нога медленно соскальзывает с него, и Грейнджер с головой исчезает под пеной. Её и не было тут. Ни её самой, ни её чёртовых ног.

«Ну ты и сука, Грейнджер!»

А в чём её вина, если ты сам не сводил с неё глаз за ужином?

Пожирал её вместо еды.

«Видела бы ты, что натворила. И как прикажешь мне теперь жить с мыслью о том, что я думаю о тебе… делая это?

Он её мысленно ругает, материт, хоть и знает, что не дойдут до неё эти оскорбления.

Угораздило же тебя, малыш. Это тебе за бахвальство своей аристократической кровью. Наслаждайся.

Гррр…

И когда вообще началось всё это? Давно ли?

Может быть, на первом курсе, на движущихся лестницах? Когда он только краем глаза заметил странноватую девочку с гнездом вместо волос на голове? Она стояла за Поттером, вперившись в Драко напряжённым взглядом, когда тот заговорил. Её губы сразу же превратились в жёсткую полоску, а на лбу прорезалась неглубокая морщинка, когда Малфой сказал что-то о «неправильных друзьях», косясь на рыжего нищеброда. Кто же тогда знал, что именно она станет лучшей подружкой главной надежды волшебного мира? И что он настолько её возненавидит. Ну, почти.

Если только подпольная дрочка на неё в ванной старост считается ненавистью.

Малфой заставил слизеринцев называть её бобрихой, когда она стала расхаживать по замку в компании Поттера и Уизли, гордо задрав нос, будто считая себя центром мира. Разумеется, из-за слегка великоватых передних зубов. Но, конечно, это не ускользнуло от его, жадного до чужих недостатков, взгляда и его едкие шуточки быстро прижились среди слизеринцев. Нашли отклик в их сердцах, так сказать.

Какое ему было дело до того, что ей обидно? Маггловское отродье ведь.

Парень пришёл к выводу, что на первом курсе ему не было особого дела до неё. Тогда она была не слишком раздражающей. Разве что слегка, когда появлялась в поле зрения в обществе мелких отбросов. А так — нет.

О, а ещё он ни на шутку начинал беситься, когда на уроках её тонкая рука поднималась в воздухе раньше, чем до всех остальных доходила суть вопроса профессоров. Ох, как же это раздражало.

«Молодец, мисс Грейнджер, десять очков Гриффиндору!»

«Поздравляю с “Превосходно” по контрольной, мисс Грейнджер! Пять очков Гриффиндору!»

Драко кривился, едва лохматой голове гриффиндорки стоило появиться в классе. Потому что знал, что будет происходить до конца урока.

Все очки мира в очко Годрика, блять.

Ко всему прочему, она всегда садилась за парту спереди него, заставляя лицо слизеринца кривиться ещё больше. И еле уловимый аромат её непослушных волос забивался ему в ноздри.

Что это было? Мелисса?

Конец первого учебного года добил.

Отец окинул его презрительным взглядом, когда узнал, что безмозглые гриффиндорцы обошли Слизерин по баллам. А он ведь старался… Изо всех сил старался. Если бы не она со своей геройской компанией, всё было бы лучше.

А в следующем году он, наконец, выразил своё отношение к ней. На его первой тренировке, когда отец подарил сборной Слизерина новенькие мётлы, а у львят челюсти отвисли. Особенно у оборванцев-Уизли.

Мерлин, как он наслаждался этим.

Пока она не решилась тявкнуть что-то, что ужасно его задело. Правду.

— Зато никто в Гриффиндоре не покупал себе место. Всех игроков взяли за талант.

Мерлин, как он мог забыть, что у всех гриффиндорцев поголовно талант из ушей фонтаном льётся? Ага, особенно у Вислого уродца. Талантище не влезает в него, поэтому валится вместе со слизняками изо рта.

Единственное, что тогда спасло грязнокровку от разбитого носа — нежелание Драко поднимать руку на девчонок. Вернее, его воспитание.

Но, видит Мерлин, у него руки так и чесались, хоть он и ограничился грязным оскорблением.

Именно с этого момента Драко твёрдо решил, что постоянно унижать и обижать Грейнджер — его прямая обязанность. Теперь и дня не проходило, чтобы он не сказал в её адрес какое-нибудь оскорбление. И дня, чтобы он не думал о ней. Хоть и не в лестном контексте. И сам не уловил того момента, когда вышел за рамки.

Наверно, это и стало порогом в мир сумасшествия.

Он начал замечать её на уроках, даже когда взгляд не утыкался в её прямую, как струна, спину. Когда она находилась в другом конце класса, торопливо разжёвывая что-то недогону-Уизли. Такого за ним раньше не наблюдалось. До этого он замечал её, только когда она ритмичным шагом проходила к своей парте. Перед ним. Он просто отстранёно подмечал, что одна из шестёрок очкарика расположилась напротив него.

Но Драко больше не считал её свитой Поттера. Это была Грейнджер, способная его по-настоящему задеть, разозлить не хуже самого золотого, мать его, мальчика. Стервозная, ядовитая грязнокровка, решившаяся сказать ему правду в лицо, когда никто больше не осмеливался.

Она стала цельной в его глазах.

* * *

Малфой еле выдавил из себя смешок, когда в гостиную влетела неестественно радостная Паркинсон, принёсшая неожиданную весть: грязнокровная выскочка, наконец-то, почти что сдохла.

«Хорошо бы Грейнджер.»

У него кровь в висках зашумела, стоило воспроизвести в голове свои недавние слова. И он, на удивление однокурсников, неожиданно рано ушёл спать, вместо того, чтобы радоваться с остальными.

Как же, Грейнджер на волоске от смерти! Как можно такому не радоваться?

Оказалось — можно. Можно даже до покалывания в кончиках пальцев волноваться. Или это было не волнение? Он не знал наверняка — ещё никогда в жизни не волновался за кого-то. Даже за Нарциссу — ведь есть отец. Пусть вот он и волнуется за них всех, а ему самого себя достаточно.

Драко убедился, что это настоящее беспокойство, когда проворочавшись в постели несколько часов, так и не смог уснуть. Поднялся, раздражённо фыркнув. Нащупал в темноте палочку и, накинув на плечи мантию, тихонько выскользнул из спальни.

Его не волновали возмущённые замечания людей в портретах, которых он разбудил светом Люмоса. Казалось, что в тот момент он без колебаний мог даже оглушить проныру-Филча, встань тот у него на пути.

Охренеть.

Ему до хруста сжатой челюсти было необходимо увидеть полумёртвую грязнокровку, и он впервые шатался по тёмным коридорам Хогвартса, нарушая миллион правил, чтобы сделать это. И зачем?

Он и сам не знал. Просто ему было нужно.

Он простоял над её окаменевшим телом, кажется, с полвека. Просто смотрел в её распахнутые от страха глаза и не мог дать определения тому чувству, поселившемуся под кожей. Слишком новым и незнакомым оно для него было.

Ему пришлось уйти, когда за дверью кабинета Помфри послышался шелест юбки и торопливые шаги. Он кинул быстрый взгляд на Гермиону и скрылся за створками дверей.

Чувство тревоги не покидало его вплоть до того момента, когда на прощальном ужине на пороге Большого зала не показалась маленькая фигурка широко улыбающейся лохматой девочки.

Он почувствовал огромное облегчение, когда она, наконец, села за гриффиндорский стол между своими оболдуями.

* * *

К третьему курсу он уже тонул в собственном яде.

Отец перестал относиться к нему как к маленькому ребёнку и больше не прощал глупостей. Драко должен был стать идеальным во всём. Дома он проходил жесточайший полигон: каждый день тренировался на квиддичном поле, часы напролёт корпел над книгами, которые отец строго-настрого наказал прочитать за это лето. Ему нужен был образцовый сын, до коего Драко было далеко.

По приходу в школу он, наконец, обрёл свободу. Тут слушались его, а не наоборот. И он вымещал свою злость и напряжение на золотой троице.

Жестоко измывался над Поттером и его командой.

«Дементоры, дементоры!»

Откуда ему было знать, что в ушах Поттера раздавался предсмертный крик его матери при одном упоминании о противных существах?

Зачем ему знать это? Он чувствовал себя всемогущим, безнаказанным. Ведь никто и не смел упрекнуть его, сказать: «плохо ты, Драко, себя ведёшь. Нельзя так». Разве что пустые угрозы ненавистного очкарика и его подсолнуха, никогда не претворяемые в жизнь. Но где это слыхано, чтобы Малфой шугался слов бездомного сироты и нищеброда?

Последней каплей для них стала казнь пернатого чудища.

Ох, как же он наслаждался при виде тщетно суетящихся гриффиндорцев! Это было его отдушиной, благодаря которой он засыпал с улыбкой на лице. Они ведь дни и ночи не смыкали глаз — копошились в библиотеке, топились в стопках юридических книг. Не знали ведь, что все судьи давным-давно куплены мешочком галлеонов его отца.

И смеялся. И издевался. Беспросветно. Без конца.

Пока не поставили его на место. И кто же? Ну разумеется, святая гриффиндорская заучка. Которая именно тогда была кем угодно, но не святой.

Разбила ему нос, сучка, одним точным хуком.

С ростком злости в его сознании появилось ещё кое-что. Чёрт побери, уважение? К кому, Малфой? К грязнокровной стерве, разбившей тебе рожу? За то, что не проигнорировала твои выходки, не промолчала, а сделала то, для чего даже у парней не хватило мужества? Сказала всё тебе в лицо?

А ведь даже не банальная девчачья пощёчина — удар! Кулаком, сука! Посчитала недостойным простого взмаха палочкой? Кто ещё из его знакомых девчонок на такое осмелится? Паркинсон, Булстроуд?

Да что вы.

Смогли бы, разве что, шипеть из угла, но ни за что не вмазать. Чего-то для этого не хватало.

Ох, знал бы отец…

Драко в то время отметил ещё одно необычное явление, неподдающееся объяснению: Грейнджер будто бы стало больше. Везде была её костлявая фигура. Вот он увидел, как она направляется на нумерологию в восточном крыле, явно настроенная на обучение, но спустя несколько минут она уже сидит справа от него на прорицаниях. Как будто находилась в нескольких местах одновременно.

Нет, конечно же, у него глюки. Он в последнее время часто глючил.

Много Грейнджер. Смешно ведь.

Слава Салазару, этот год, наконец, закончился. Жаль только, что неожиданной победой Грейнджер над ним.

* * *

«РЕЗНЯ НА ЧЕМПИОНАТЕ МИРА ПО КВИДДИЧУ!»

У Драко в горле пересохло, и он приказал домовику принести ему воды. Первой мыслью — криком Банши, взорвавшимся в его голове — было неожиданное:

«Я видел там Грейнджер.»

Он сам обалдел от этого неожиданного осознания.

Снова это непонятное чувство, с которым он познакомился в больничном крыле на втором курсе.

Вновь въелось в его кожу ещё до начала учебного года.

«Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер. Лежит на пыльной земле под горящими завалами брошенных палаток и смотрит вверх невидящим мёртвым взглядом. Не дышит совершенно.»

Почву под ногами он обрёл только на праздничном ужине, когда взгляд, полный тщательно скрываемой надежды, наткнулся на виднеющуюся за спинами пуффендуйцев светловолосую макушку Гермионы.

Он был настолько сосредоточен на своём радостном облегчении, что не бросил даже мимолётного взгляда на стайку протанцевавших мимо него, грациозных красавиц из Шармбатона. В то время как вся мужская часть Хогвартса откровенно пялилась на этих проклятых вейл, его взгляд то и дело цеплялся за бледное лицо сердитой гриффиндорки.

Берёт с блюда хлебец — устремляет взгляд на гриффиндорский стол.

Отпивает сок — лохматая, склонившаяся над тарелкой голова заучки вновь в центре его внимания.

Блейз делится с ним впечатлениями о заднице какой-то шармбатонки — он всё ещё скользит взглядом по её худому лицу.

И стрелой в пустую голову — она, оказывается, охренеть какая красивая.

Особенно, когда часто-часто моргает своими янтарными глазами, разъясняя что-то дурню-Уизли. Или сердито сдувает прядку волос со лба.

Малфой нехотя выползает из фантазий, когда локоть Блейза толкает его в бок.

А спустя несколько месяцев он сталкивается с ещё одним непонятным чувством, очень похожим на злость и обиду вперемешку. Когда грязнокровка — внезапно ставшая самой красивой девушкой в мире — входит в зал под руку с дурмстрангским пупом земли. Смущённо улыбается, отводя взгляд от охуевших рож однокурсников. И его внутренности крошатся, когда огромные руки Крама ложатся на её хрупкую, тонкую талию. Ведут, обладают, прижимают к себе. Сжигают его, хотя он сам ещё не осознаёт этого.

Руки Малфоя кружат напарницу в танце, а глаза не сходят с центра зала, где веселится Гермиона. С Крамом.

Он возвращается в гостиную намного раньше положенного, злостно срывая с шеи элегантную дорогую бабочку. Не в первый раз злится на грязнокровку, но впервые в таком смысле.

С рождеством, блять.

Спустя несколько месяцев, на втором испытании, ему совсем не весело. Вернее, изначально было наоборот, но воодушевление мигом исчезло, когда он узнал, в чём заключается суть второго тура. Когда укутанная в шарф Пэнси злорадно изъявляет свою надежду о невозвращении Грейнджер.

— А где она? — озадаченно интересуется Малфой, тут же получая ответ.

— Под водой, конечно, глупый, — цокает языком, — Крам должен будет вытащить её за час из рук сердитых русалок, злых водяных чертей и, может, ещё чего пострашнее… Слушайте, а может, пульнуть в Виктора Империусом, чтоб не спасал, а зарезал её? Чтоб знала, как уводить такого красавчика у меня из под носа.

И Драко не дышит весь оставшийся час. Ему совершенно не весело стоять здесь и ждать, когда же бугай-Крам вылезет с ней из-под воды. И вылезет ли?

А если не станет больше склонившегося над фолиантами, сосредоточенного бледного лица, обрамлённого пышными кудрявыми волосами? Если останется в плену противных водяных монстров?

Где, чёрт возьми, её верные благородные псы?

Крепче сжимает в руках древко своей палочки, готовый в любой момент прыгнуть в воду сам. Ну и что, что все офигеют? Когда на кону жизнь его грязнокро…

Но Крам всё-таки выплывает наружу. С ней.

Глубокий вдох. Воздух только теперь начал просачиваться в лёгкие.

Малфой ударяет по голове радостного второкурсника и расталкивает толпящихся позади него студентов, покидая смотровую площадку.

Хватит с него на сегодня.

* * *

Он всегда верит любому слову отца. И на этот раз, на каникулах, не может не верить, когда тот подтверждает: Тёмный Лорд действительно вернулся.

Это означало одно: Поттер. В полной. Жопе. Так же, как и близкие ему люди. Грейнджер, например.

И он беззвучно воет, чувствуя себя самым беспомощным куском дерьма во вселенной. У него руки связаны, он не может её защитить. Он может сделать только хуже. Как обычно.

«Ты ёбнутый петух, Малфой. Ты обязан был прекратить это давным-давно, чтобы не изводить себя сейчас.»

Но куда там.

Он и вправду делает хуже, как и обещал. Вступает в долбаную Инспекционную Дружину непонятно зачем. Чтобы попытаться отвлечься, наверно. Чтобы правильно расставить приоритеты.

Его руки хватают черноволосую когтевранку прямо у входа в Выручай-комнату, когда та почти дотрагивается до ручки двери. Амбридж Бомбардой разносит стену коридора и застаёт врасплох группу испуганных студентов во главе с очкариком. Он удивляется, как же эта злорадная ухмылка на его лице выдерживает сверлящий взгляд Гермионы. И жалеет о своём решении на секунду — мог ведь промолчать. А теперь её будут мучить, благодаря его стараниям.

И не думай делать сожалеющее лицо. Ты знал, на что шёл.

Ни рыба, ни мясо. Тряпка.

Малфою было ужасно холодно выпускать её из своих рук, подталкивая к кабинету новоиспечённой директрисы с жабьим лицом. Она не проронила ни слова, пока шла с ним. Хвалёная гриффиндорская гордость.

Он с грустью подумал о том, что отпустил бы её не колеблясь, если б она попросила. Но это ведь Гермиона Грейнджер. Чёрта с два попросит о чём-нибудь змеиного однокурсника.

Блять.

Он даже не сердился на неё, прекрасно зная, что благодаря ей и её команде грёбаных супергероев, его отец лишается рассудка за стенами Азкабана в компании «радужных» дементоров. Он больше злился на самого себя, потому что практически предал свою семью ради этой… гррррррр!

Лучше бы его отправили в объятия этих липких монстров. Он больше всех остальных заслуживает этого.

Но это ведь не всё. Блеклый подонок с розеткой вместо носа решил, что не добил малфоевского сынка до конца — сказал, что пора ему нести ответственность за неудачи отца.

* * *

Слизеринцу кажется, что вовсе не выжженное предплечье у него саднит и ноет. Это всё сожженная дотла душа.

А ещё ему на миг кажется, что он видит за окном не свет от фонарей, а лицо Гермионы. Но откуда ей там взяться. В Лютном переулке, снаружи помещения, где его торжественно посвящают в Пожиратели Смерти. Всё из-за этих глюков.

В Хогвартс он возвращается совершенно другим человеком. Дьявольски злым. Еще более жестоким. Разочарованным.

И слабым.

Он прямо-таки слышит, как внутри него больным плачем захлёбывается обиженный на весь свет ребёнок. Он стирает в порошок осколки его разбитого мира, умышленно проводя острыми кончиками по венам.

Драко не может утихомирить этот плач. Никак. Даже на уроках он не слышит ничего, кроме криков. Особенно, в пропитанном сыростью классе зельеварения, когда абсолютно всё давит на него: стоящие за спиной Блейз и Крэбб, скрипучий голос безостановочно тараторящего Слизнорта.

И вдруг.

Болтовню зельевара разбавляет ещё один голос.

— Грейнджер, сэр.

Малфой мгновенно поднимает голову. Отдирает от себя давление в висках, с удивлением замечая — ребёнок в голове внезапно замолк при звуке голоса Грейнджер. Затих абсолютно. Теперь он с любопытством прислушивается, ожидая продолжения.

Парень опускает голову, стараясь не смотреть на неё. Не спугнуть. Потому что дитя в его сознании улыбнулось, когда девушка стала перечислять названия зелий, заполняя своим голосом всё пространство вокруг.

— А это — Амортенция. Самое мощное приворотное зелье. Оно пахнет для каждого по-своему, в зависимости от того, что нравится.

«Ты мне нравишься. Особенно монстрам внутри меня.»

Гриффиндорка раздумывает в течение секунды.

— Например, я чувствую запах скошенной травы, нового пергамента и зубной пасты…

Драко всё ещё не поднимает головы.

«А я чувствую запах яблок. Зелёных. Тех, которые ты постоянно грызёшь.»

— …мятной.

«Моя амортенция насквозь пропахла тобой, Грейнджер.»

Ребёнок больше не надрывается. Он спит, оставляя разум слизеринца в покое.

Малфой варит зелье, наслаждаясь тишиной в собственной голове. Временами бросает взгляд на сильно помятую гриффиндорку. Она очень недовольна. Поттер выполнил задание лучше неё.

Парень смеётся про себя. Надо же, сколько сдерживаемых эмоций.

Она чуть ли не ревёт, когда Слизнорт хвалит не её, а очкастого чудика.

Спустя некоторое время он стоит на вершине Астрономической башни, жадно вдыхая морозный воздух. Думает, что никому на белом свете сейчас не может быть так плохо, как ему. И ошибается.

Понимает, что ошибается, когда взгляд случайно падает на окно внизу. Туда, где коридор, ведущий в башню Гриффиндора. Он шумно выдыхает, едва завидев худую фигуру девушки, у которой ветер гуляет в волосах.

Какое совпадение.

«А ведь ты даже не догадываешься, что мы с тобой делим одну боль на двоих, Грейнджер. Мне кажется невероятно странным то, что я сейчас стою здесь, на вершине башни, и мне рукой до тебя подать. Я вижу тебя в окне, плачущую в одиночестве. Мокрые дорожки на твоих щеках мне отчётливо видны — ты их даже утереть не пытаешься. Слёзы крошечными капельками опускаются по твоей тонкой шее, ныряя в вырез твоей лёгкой кофточки.

Как ни странно, но на этот раз ничего во мне не горит. Твои слёзы, видимо, всё тушат. Замораживают. Я просто стою и не могу сдвинуться с места. Даже на некоторое время забыл, почему мне было так паршиво. Просто стоял и думал — как же тебе не идут слёзы. По Уизли.

Да, я видел их, Грейнджер. Как они целовались, обнимались… Меня, знаешь ли, чуть ли не стошнило.

Но ты всё равно прекрасна. Даже с опухшими глазами и мокрыми щеками. Со смешно слипшимися от слёз длинными ресницами, растрёпанными ветром кудрями. В возмутительно лёгкой тёмно-красной кофточке.

Ты не замёрзла, Грейнджер?

Как Поттер выпустил тебя в этой тряпке? Я бы ни за что не позволил тебе сидеть на холоде одетой так легко.

Уже собирался левитировать к тебе свой пиджак, но тут появился вездесущий слепой альтруист. Ты прижалась к нему и единственным, что спасло его от Сектумсемпры, была моя новая мысль — тебе теплее.

Я ухожу, потому что ребёнок в моей голове вновь начинает хныкать.

Мне не успокоить его без твоей помощи, зубрила.»

Ночные прогулки по коридорам школы так прочно вошли в привычку, что он даже позабыл о конспирации.

Ну ты и тролль бестолковый, Малфой.

Шастать по замку в такое время, когда вся школа беспрерывно трещала об устраиваемой Слизнортом вечеринке для «Избранных». Блестяще. И какого хера шляпа отправила тебя на факультет самых хитроумных и расчётливых студентов? Тебе ведь самое место среди бесполезных пуффендуйцев.

Он еле успевает спрятаться в одной из ниш в стене, когда за углом слышатся звуки приближающихся шагов. В поле зрения появляется нафуфырившийся малыш-Потти в компании полоумной Лавгуд, одетой в непонятное платье, похожее на консервную банку в блёстках. Слизеринец усмехается при мысли о том, что более подходящей пары для очкарика днём с огнём не сыщешь. Идеальный тандем.

Она спит в обуви. Он хватается за шрам при любой непонятной ситуации. Чем не совершенная пара?

— Я ведь хожу во сне.

Он сидит в этой нише, терпеливо дожидаясь, пока ебанутые студенты рассосутся, и он сможет спокойно уйти в свою спальню. Но — как он уже не раз успел убедиться — вселенная положила огромный хер на его планы, и ни в какую гостиную Слизерина он не пойдёт. Вместо этого ноги сами несут его на слизнортское сборище.

У него обалдеть какая ярость в груди. Похлеще Адского пламени. Потому что несколько минут назад мимо него прошли два долбанных мудака с когтеврана, громко обсуждая идею, которая ему ох как не понравилась! Упоминали Грейнджер в весьма нелестном для неё контексте, заставляя его кристально чистую аристократическую кровь бурлить словно лава в жерле вулкана.

Его Грейнджер.

Он её уже давно себе присвоил, хоть она и не подозревала об этом.

Драко слушал разговор парней слишком напряжённо. Так, что даже в висках начало стучать.

— …мне пришлось вернуться в ванную, когда я увидел разрез её декольте. У меня в штанах стало до боли тесно — не мог с таким колом идти к Слизнорту.

«Понимаю тебя, парниша. Прекрасно понимаю.»

— Блять. Ты видел сегодня Грейнджер, Хэнк? Она же сама напрашивается, чтоб её зажали в каком-нибудь тёмном углу. Клянусь диадемой Когтевран — не стерплю. Я уже давно хочу сделать это.

Голоса на секунду замолкли.

— Слушай, а мы ведь можем это провернуть… Прямо сегодня, — парень явно волновался, что скажет на это его приятель. — Я имею в виду, сегодня подходящий день. Выйдем пораньше с вечеринки, пойдём к башне Гриффиндора — подкараулим и там… Надо только конченного Маклагена отвлечь, он ведь её кавалер сегодня. Так распылялся об этом за завтраком, сукин сын.

Малфой был солидарен с ними только в отношении петуха-Маклагена. Ему и самому хотелось набить ему рожу, когда тот кудахтал о том, как Грейнджер неделю умоляла его пойти с ней на этот вечер. У него ни крошки не попало в рот за сегодняшним завтраком. В голове были только картинки того, как грёбаные руки Кормака беззастенчиво лапают грязнокровку. Даже Блейз заметил, каким нервным был утром его друг.

— Преждевременный климакс, принцесса? — издевался мулат.

Но Драко хватило лишь на то, чтобы послать Забини далеко и надолго, запрещая задавать какие-либо вопросы по этому поводу.

— Я и сам не прочь, — хмыкнул второй когтевранец, соглашаясь. — Только ещё и Поттер подтянется.

— Насчёт Поттера можно не волноваться — он, как самый благородный рыцарь, вызовется проводить Лавгуд до гостиной. Так что только Кормака надо сплавить куда-нибудь. Может, наслать на него кишечно-опорожнительное?

— И Обливиэйтом прочистить память Грейнджер, чтоб не вспомнила ни о чём.

Этот вариант понравился обоим когтевранцам и они продолжили обсуждать план действий, заворачивая за угол.

«Ты не могла надеть что-нибудь поскромнее, Грейнджер? Обязательно надо светить своим добром?»

Малфой раздражённо проклинал шлюшное платье гриффиндорки, торопливо накладывая на себя дезиллюминационные чары.

Он тоже видел её краем глаза в главном холле, когда та дожидалась ушлёпка-Маклагена. От глаз не скрылась чересчур короткая длина нежно-розового платья, которое оголяло всё, что вообще можно было оголить. И длинные ноги, обутые в маленькие туфельки-лодочки в тон наряду. Они могли возбудить кого угодно, поднять мёртвого из могилы. Неудивительно, что у всех парней при виде неё возникали нехорошие фантазии. Он и сам почувствовал вновь разгорающееся внизу живота пламя.

Безмозглая дура. Когтевранец прав: она как будто сама напрашивалась.

Как бы то ни было, он не удостоил её даже презрительным взглядом. Вдруг она увидит что-то, помимо наигранного презрения. Волнение, к примеру. За неё, как обычно. У него всё всегда за неё.

Поэтому стоит тучам над головой Грейнджер чуть сгуститься, он готов нестись, наплевав на всё и всех. Как и сейчас.

Невидимым сгустком гнева направляется к эпицентру сегодняшней шумихи, дабы не дать подонкам дотронуться до неё. Сломать им пальцы по одному. Он бы даже не побрезговал простым маггловским мордобоем, если бы время не поджимало.

Но он сделает всё чисто и красиво. По-малфоевски.

Парни действительно выходят с вечеринки раньше остальных, торопливо направляясь в гриффиндорское крыло. Слизеринец беззвучно идёт за ними, оглушая заклятием только в одном из самых безлюдных коридоров. На задворках сознания проносится воспоминание об одиноко плачущей в темноте гриффиндорке.

Тот же коридор.

Но теперь здесь нет рыдающей Гермионы. Вместо неё на пыльном полу плашмя лежат подверженные Петрификусу, застывшие тела двух умников. Слизеринцу кажется, будто он слышит ветер в их голове после произнесённого Обливиэйта.

Он, похоже, стёр им все воспоминания, накопленные за месяц. А ведь скоро экзамен.

Малфою плевать — он передвигает их тела в угол, чтоб никто ненароком не наткнулся на них раньше времени. Тихо смеётся, глядя на испуганные лица парней и накладывая на них дезиллюминационные чары.

Поделом.

Ему не охота уходить — хочется увидеть проходящую мимо гриффиндорку. Защитить, если что.

Терпеливо дожидается и даже идёт за ней вплоть до самой львиной гостиной, соблюдая приличную дистанцию.

Она шагает одна, без своего кавалера. И, видимо, нисколько не огорчена этим, потому что до ушей Малфоя доносятся звуки какой-то незнакомой песенки. Надо же — поёт! Хоть и неумело, и не попадая в ноты, но так смешно, что парень еле сдерживается, чтобы не захохотать.

— Такая любовь превращает человека в раба…

«Да ты что, Грейнджер. А то я не знал.»

Она идёт вперёд ритмичным шагом, даже не догадываясь, что с ней могло случиться этой ночью. Подол её платья плывёт за ней по воздуху, слегка задираясь и ещё больше обнажая тощие бледные ноги. Малфою кажется, что её вены неоновыми нитями светятся в темноте. Гермиона не замечает ничего вокруг. Поёт. Так искренне и живо, что даже не верится, что это та же гриффиндорская мышка, что всегда препятствовала конфликтам между ним и Поттером.

— Такая любовь отправляет человека прямо в могилу…

«Как проницательно, Гермиона. Заметила ведь, что я уже одной ногой там. Благодарю тебя душевно.»

Ему бы слушать эти нервные, скачущие ноты вечно. Он мог поклясться, что даже гипнотизирующее пение русалок не могло понравиться ему больше, чем визгливые завывания особы, что так воодушевлённо несётся вверх по лестницам.

— Я схожу с ума, с ума, с ума… из-за тебя, малыш.*

На секунду Драко застывает изваянием посреди лестничной площадки. Что ж это за песня такая... точная?

Как будто слова для неё вытаскивали из его мыслей.

Ему не хватает визгливого завывания девушки, когда она скрывается за портретом Полной Дамы. Шагая обратно в гостиную Слизерина, он и сам не замечает, как начинает насвистывать въевшуюся в разум мелодию.

Драко удивлённо хмурит брови, когда портреты возмущённо просят перестать шуметь.

Он думал, что эта песня играла у него в голове.

* * *

Жизнь Драко Малфоя превращается в сплошной страх. Безнадёжный и липкий. Который по ночам не даёт сомкнуть глаз, а днём заставляет чуть ли не срастись плотью с древком палочки.

Ко всему прочему, его добивают ежедневные вести от отца и других Пожирателей. На сегодняшнем собрании он, например, узнал, что на Поттера и его сторонников планируется нападение. Когда они начнут мобилизовываться в дом Уизли. Лорд лично будет присутствовать там, чтобы наверняка прикончить очкастого и… и остальных.

— Наконец-то прольётся кровь гриффиндорских дворняг, — злорадно прошептал Гойл, подходя к Драко после собрания. — Рад буду присутствовать там, чтобы послушать, как грязнокровная выскочка завизжит под Круциатусом. Или Авадой, что было бы ещё лучше.

Дрогнуло. Он не понял, что именно, но внутри него что-то сильно дрогнуло.

— Там будут только опытные Пожиратели, Грег. Лорд не позволит нам участвовать.

Гойл недовольно фыркнул, соглашаясь.

— Хочу, чтобы она сдохла, наконец.

«Умоляю тебя, Грейнджер. Молю. Съёбывай оттуда поскорее, пока не поздно. Выживи.

Выживи, Грейнджер.

Пожалуйста.

Не то я тоже не выживу.»

Он даже не разговаривает с Нарциссой, которая всё собрание молящим взглядом смотрела на сына. Просто уходит к себе сразу же после отбытия Лорда.

А на следующий день сидит в гостиной с ровной, как струна, спиной. Проводит длинными пальцами по клавишам старинного рояля, желая хоть как-то отвлечься от тревоги. Потому что сейчас вернётся Лорд и он узнает исход сегодняшнего дня.

Мать заходит к нему спустя несколько часов. Волан-де-Морт не пожелал видеть никого, кроме четы Малфоев, Снейпа и Беллатрисы. Он был адски зол и Нарцисса даже обрадовалась, что Драко не будет присутствовать при разговоре. Пообещала всё рассказать позже.

Драко терпеливо ждал мать, задумчиво глядя на чёрно-белые клавиши.

— Поттер всё ещё жив, — заявила женщина, накладывая на дверь Коллопортус.

«Да клал я на этого Поттера.»

Увидев безразличие на его лице, миссис Малфой продолжила:

— Аластор Грюм. И животное Поттера. Остальные живы, но есть один серьёзно раненный.

Блять.

Мать неуверенно садится на край кровати, вглядываясь в лицо сына.

— Они использовали оборотное зелье. Семеро Поттеров. Лорд не ожидал такого и приказал убить абсолютно всех.

Драко уже не мог терпеть.

— Кого ранили, мам?

Нарцисса нахмурилась, видимо, вспоминая имя пострадавшего.

Всё это время воздух в лёгкие Малфоя не поступал. В этот момент он готов был умереть, лишь бы не услышать заветное имя из уст матери.

— Ребёнок Уизли. Кажется, один из близнецов.

— Всё?

— Да. Я уверена.

Драко и не подозревал, что его сердце ещё способно так быстро биться. Радоваться. Думал, что оно давно засохло от страха и разочарований.

«Жива! Жива! Жива!»

Его радость продлилась недолго. Спустя несколько дней он стоял на платформе девять и три четверти, высматривая в толпе бледное, серьёзное лицо, обрамлённое пышными волосами. И нашёл-таки, но очень сильно об этом пожалел: то была лишь колдография Гермионы. И под ней большими буквами:

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ! ОСОБО ОПАСНА!»

Какая нахрен опасность может исходить от девчонки, которая пела глупые маггловские песенки, не замечая, что кто-то идёт за ней тенью?

Тысяча жалких галлеонов за голову красавицы, способной обворожить своим нелепым пением.

Боль окольцевала грудь Драко, не позволяя ступить ни шагу вперёд. Он просто прирос к полу, смотря стеклянными глазами на прямой, тяжёлый взгляд однокурсницы. Возможно, к настоящему времени уже неживой.

И не мог поверить: неужели всё, что у него осталось — это лишь воспоминание о её мокрых от слёз щеках в окне тёмного коридора и так полюбившийся запах зелёных яблок.

Его ядовитое «грязнокровка» в неё.

Её идеальный хук справа.

И несдержанное «схожу с ума».

Нет, неправда. Это он сходил с ума.

В этом году у него постоянно отбирали надежду. Неожиданно возвращая. И так по кругу.

Весь смысл и кульминация каждого дня теперь заключались в неправдивых статьях «Ежедневного пророка» и сумасшедших заметках «Придиры». Он читал оба от корки до корки, первым делом выискивая в бесконечных строчках имя Гермионы. Или Поттера и Уизли. Продавал душу за любое упоминание о ней.

Так продолжалось слишком долго. Вплоть до одного из очередных опостылевших дней, когда отец внезапно вызвал его в Мэнор. Сказал, что нуждается в его помощи и что это чрезвычайно важно. Он с утра чувствовал что-то неладное и поэтому ринулся туда, даже не переодеваясь.

Почву под ногами выбило, когда он увидел опухшее лицо мальчика-который-выжил, но был практически неузнаваем. Тем не менее слизеринец точно знал — перед ним, в цепких руках Лестрейндж, находится именно очкарик. Бедняга Поттер, надо сказать, потому что теперь живым не выберется точно.

Сердце ёкнуло.

Поттер. Поттер в Мэноре. Значит…

Ох, Грейнджер.

«Почему ты в грубых руках болвана-Струпьяра? Почему позволяешь ему прижимать тебя к себе? Почему разрешаешь причинять себе вред?

Какого хера я позволяю всем им причинять тебе вред?!

И что мне теперь делать, Грейнджер? Мы сейчас вдвоём с тобой подохнем.»

— Ну! Это он?! — нетерпение в голосе тётки заставляло его мозг плавиться.

Он не мог выдать их. Должен был — отец ясно дал понять, что это их последняя надежда. Но Драко не мог. Потому что если слепыш будет признан, то Тёмный Лорд будет здесь через секунду. Все они умрут. И Поттер. И Уизли. И Грейнджер.

И он сам.

Сдохнет точно. Не сможет наблюдать за тем, как зелёный или красный луч летит в девушку, которая совсем недавно нервно помешивала зелье, ежесекундно вчитываясь в строчки учебника.

— Я не уверен… Что у него с лицом?

А все его мысли сосредоточены за спиной, в руках урода-Струпьяра.

— Он вышел к нам таким. Наверно, подхватил что-нибудь в лесу…

— Или наткнулся на жалящее заклинание, — голос Беллатрисы опасно повышался. — Это всё ты, милочка?

Конечно — она. Это всю жизнь она.

Драко отводит взгляд назад, в сторону Гермионы, судорожно перебирая варианты своих дальнейших действий. Взгляд мечется по лицу Гарри, будто моля о помощи, когда Лестрейндж просит палочку гриффиндорки.

«Сделай что-нибудь, Поттер. Спасай её!»

Но не может дать ему никакого другого знака, потому что пальцы Нарциссы стучат по его плечу.

А потом всё становится хуже. Беллатрисе сносит крышу, и она начинает вымещать все свои эмоции на девчонке.

У Драко в голове поднимается протяжный гул, когда Мэнор утопает в диких, больных криках девушки. Тётка рвёт ей кожу, старательно вырезая на бледном запястье «грязнокровка». И он снова чувствует себя самым бесполезным куском дерьма в мире.

Она вопит. Он наблюдает. Беспомощно сжимая и разжимая палочку в руках.

Но в итоге не выдерживает, потому что это хуже любого Круциатуса.

Малфой стремительным шагом покидает зал, направляясь к выходу из особняка. Отец говорил, что снаружи есть потайной ход в подвал.

И не солгал.

Уизли лезет на него с кулаками сразу же, как только Драко появляется в помещении. Кончик волшебной палочки тут же утыкается в веснушчатое лицо.

— Завались, Уизли, и не мешай, — оборачивается к удивлённому Гарри, — У тебя мало времени, Поттер. Беллатриса вот-вот прикончит вашу принцессу.

«Не вашу. Мою.»

Слизеринец пихает Поттеру свою палочку.

— Я попытаюсь отвлечь их, а ты сделай акцент на внезапность.

— Стой, Малфой! — у Гарри голос охрип от шока.

Но Малфой уже покидает подвал, не оглядываясь. Не хочет думать, что будет делать дальше. Если вдруг ничего не выйдет.

Но золотой троице, как всегда, везёт. Откуда ни возьмись появляется бывший малфоевский домовик, шокируя Лестрейндж своим нехарактерным для эльфов поведением. Зля её до чертиков.

Спасая. Спасая Грейнджер!

И когда её фигура исчезает с его глаз, в душе что-то оживает. Даже прибывший Тёмный Лорд не омрачает его радости.

Ведь жива.

«ЖИВАЖИВАЖИВА!»

И он, следовательно, тоже.

* * *

Драко всегда знал,что Гермиона Грейнджер никогда не была слабой. Он окончательно убеждается в этом, когда видит, как мужественно она сражается в последней битве. Она смелая: у неё в глазах не мелькает страх, когда она раз за разом отбивает заклятия. В отличие от него. Её движения отточены и опасны — это больше не та девчонка, которая плакала на плече Поттера год назад.

Ему придётся признаться самому себе, что единственная причина, по которой он сейчас не с родителями, а в замке, в данный момент отражает летящие в неё Круциатусы противников во внутреннем дворе. Борется за свою святыню — за Хогвартс. В пелене, летящей по воздуху пыли не замечает дополнительного защитного поля вокруг себя. Посланного из палочки Драко.

Он не волнуется за неё, когда она забегает в замок, оглушив последнего противника. Просто невидимой тенью ползёт следом, совсем как тогда, после вечеринки у Слизнорта. Дабы вновь не позволить всяким уродам причинить ей вред.

И благодарит Мерлина, что не ушёл, потому что в один момент из-за угла появляется испещрённое шрамами свирепое лицо Фенрира Сивого, не давая ей достаточно времени, чтобы среагировать и отразить заклятие. Драко делает это за неё. Вызывая на роже Пожирателя недоумённо-тупое выражение.

Грейнджер, не теряя времени, швыряет в ничего не понимающего оборотня Петрификусом. Затем настороженно оглядывается по сторонам, ища спасителя. Слизеринца забавляет выражение её лица, когда она обнаруживает, что никого поблизости нет. Непонимающе крутит головой и бежит дальше — своих щенков разыскивает.

Малфою не хочется отпускать её одну с Уизли чёрт знает куда. Ему за этот год осточертело отпускать её. Но он пересиливает себя и уходит, когда неотёсанный рыжий оболтус торопливо берёт её за руку, ведя куда-то и тараторя что-то про клыки Василиска.

Столько месяцев пробыла в компании этого подсолнуха и выжила. Значит и сейчас выживет.

Он слоняется по школе, понятия не имея, что делать и куда себя деть. В итоге попадает в Выручай-комнату, сам не понимая, как вообще там оказался.

Ему снова пусто, когда он слышит от Уизли гордое «Это моя девушка!» после того, как псих-Гойл бросает в неё заклятием, но промахивается.

Добилась, значит, своего.

Зря ты плакала тогда в темноте, а, грязнокровка? Вот он твой ненаглядный — целиком принадлежит тебе, до каждой веснушки и кругов под глазами.

Тебе не противно с ним лизаться?

Он должен злиться, да. Но как он может сердиться на неё, когда она вот так вот улыбается, опьянённая счастьем?

Он даёт себе обещание тоже научиться так улыбаться. Ведь станет же когда-нибудь и у него на душе спокойно.

Но не сейчас. Потому что...

В голове начинают мелькать миллионы картинок, центральной частью которых является она: читающая в тёплом полумраке библиотеки, сосредоточенно внимающая словам профессоров, напряжённо следящая за метлой очкарика на матче по квиддичу.

Ему потребуется много времени, чтобы вытеснить её из черепной коробки и освободить немного места для себя самого. Чтобы он мог поволноваться и за своё благополучие. А то…

У него абсолютно всё за неё.

Вот она рыдает от счастья, когда Поттер, ко всеобщему удивлению, оказывается жив. Тут же с энтузиазмом выхватывает палочку и начинает выпускать из неё нескончаемый поток заклинаний. Губы радостно дрожат, и она попутно вытирает слёзы рукавом джинсовой куртки.

Он, как никто другой, понимает её — чувствовал то же самое, когда в парадном зале Малфой-Мэнора её фигура испарилась в воздухе.

С губ слетает тихий смешок.

Она слишком Гермиона, чтобы умереть теперь. Столько раз могла погибнуть, но осталась жива. Хрен пойми почему. Может, потому что очень хотела жить. Или кто-то другой хотел за неё.

Так сильно, что всем на свете готов был пожертвовать.

И пожертвовал-таки тогда, в Мэноре. Распрощался бы с жизнью, лишь бы она и дальше грызла свои любимые яблоки и напевала себе под нос глупые песенки, сильно фальшивя.

Просто однажды краем глаза заметил за спиной Поттера лохматую, серьёзную девчушку. Представить себе не мог, что ночной поход в больничное крыло в итоге выльется в чувство, точное определение которому он до сих пор не может дать.

«Ты не верь моим ядовитым взглядам на тебя, не верь едким словам, которые извергались из моей глотки, Грейнджер.

Мне всю жизнь за тебя.

Больно.

Страшно.»

Примечания:

*That kinda loving turns a man to a slave

That kinda loving sends a man right to his grave

I go crazy, crazy, crazy…

For you, baby…

Слова из песни “Crazy” группы Aerosmith.