Цветы шиповника (гет)

— Если вы, господин граф, будете в точности выполнять мои предписания, то скоро пойдете на поправку. Ежедневные прогулки на свежем воздухе, умеренное питание, никаких тревожных мыслей… ах да, и не забывайте пить медовый отвар с мятой и шалфеем — он прекрасно успокаивает нервы и способствует крепкому сну.

Атос внимал советам врача безучастно и отрешенно, словно все это его совсем не касалось. Похожие речи он слышал из уст месье Ренара уже много раз и на прошлой неделе, и на позапрошлой. По правде сказать, теперь старый граф мечтал лишь о том, чтобы его наконец-то оставили в покое, дали возможность побыть наедине со своими мыслями и своим прошлым. Атос уже знал, что умирает, и никакие слова не смогли бы убедить его в обратном. И если поначалу Оливье думал, будто его терзает какая-то телесная хворь и надеялся на помощь медицины, то теперь он убедился, что это недомогание было лишь следствием постоянной тоски человека, надолго пережившего свое время; человека, обреченного судьбой на медленное угасание, на печальную и бесславную смерть. Его друзья уже давно обрели вечный покой, а вот граф все еще жил, по привычке стараясь забыться в мыслях о поместье и хозяйственных делах.

Новая эпоха не приняла Атоса, однако он еще пытался обмануть самого себя и в разговорах с приезжими всегда интересовался последними парижскими новостями, расспрашивал о порядках при блистательном дворе нового Людовика. И каждый такой разговор лишь в очередной раз убеждал его в том, что настоящая жизнь с ее порывами, надеждами, мечтами и разочарованиями уже давно осталась для него позади. Старости не минует ни один человек, и счастлив тот, кто может встретить ее со спокойной душой и ясными мыслями. Пройдя свой жизненный путь до конца, каждый сознательно или бессознательно оглядывается назад и спрашивает себя — какова же была моя жизнь? Что оставлю я после себя? Ответов на эти вопросы у графа не было. Собственное прошлое казалось ему сном — странным, обрывочным и бесцельным. Незаметно для самого себя он растерял все, что было ему когда-то дорого, а новых идеалов так и не сумел найти.

В молитвах Оливье часто просил Бога даровать ему покой, и, возможно, его просьба была наконец услышана. Совсем скоро его усталая душа покинет этот мир. Мысль об этом казалась графу горькой и отрадной одновременно. Но жизнь была милосердна к Атосу, она покинула его не сразу, а дала возможность попрощаться с ней, в последний раз насладиться этим чудесным летним расцветом. Сквозь неплотно прикрытые ставни свет вечернего солнца проникал в комнату и наполнял ее всю мягким медовым сиянием, в котором легко и красиво кружились пылинки. Тихо шелестели под окном ветви каштанового дерева, а ветер доносил сладкий головокружительный запах цветущего шиповника. Как красиво и ярко, должно быть, пылает теперь на западе золотисто-оранжевое зарево заката… В эти вечерние часы граф обычно погружался в воспоминания о прошлом, и картины прежней жизни вставали перед его глазами с поразительной отчетливостью — он словно бы снова бродил по знакомым парижским улочкам, снова видел своих друзей и знакомых, слышал чьи-то отдаленные голоса, шум городского рынка и звон металла. За какие-то мгновения перед глазами графа промелькнула вся его жизнь — а ведь какой долгой она казалась!.. Но эта жизнь еще не хотела отпускать его, она словно бы пыталась напомнить ему то, о чем он тщетно пытался забыть, что хотел бы навсегда вычеркнуть из своей памяти.

На подоконнике лежали увядающие цветы шиповника — он сам сорвал их во время утренней прогулки. Кусты дикой розы росли когда-то и рядом со старой церквушкой в его владениях. Какое горько-сладкое, болезненное и мучительное воспоминание... Тот летний день тоже был удивительно светлым и солнечным, и в ярких потоках света, падающих сквозь узкие окна часовни, Анна казалась ему нежным ангелом со старинной фрески, прелестной сказочной принцессой. Перед его мысленным взором она стояла теперь, как живая — юная девушка в простом и изящном темно-розовом платье с белым кружевным воротничком и короткими пышными рукавами. В свои роскошные светлые волосы она воткнула яркий цветок шиповника. Он вспомнил ее внимательный взгляд, ее нежную и чуть лукавую улыбку…

— Вы счастливы, любовь моя?

— Граф, я еще не верю своему счастью. И вы должны быть снисходительны к моей робости.

О, ни в ее голосе, ни в выражении ее глаз не было и тени беспокойства. Перед ним стояла королева, которая с достоинством принимала все положенные ей почести. Любила ли она его? И кто теперь скажет, что нравилось Анне больше — быть хозяйкой обширных земель Берри или владычицей его сердца? Пожалуй, одно дополняло другое. И если бы он тогда не совершил тот роковой поступок, они наверняка прожили бы долгую и счастливую жизнь. Боже, да ведь когда-то она сама казалась ему воплощением света и счастья. Его бедная Анна была слишком влюблена в радости этого мира, чтобы заранее разглядеть нависшую над ней угрозу разоблачения. Она лишь с очаровательной самоуверенностью юной красавицы упивалась своим новым положением и гордо ловила на себе восхищенные взгляды соседей-дворян.

Он вспомнил и тот роковой день, когда они вместе с Анной отправились вдвоем на конную прогулку. Графиня в изящном костюме для верховой езды скакала впереди на прекрасной андалузской лошади, для которой она сама выбрала имя Белла. Эта лошадь была куплена Атосом специально для жены. Анну подарок привел в восхищение, правда, она тут же не преминула осведомиться, каких денег стоила ему такая прелесть. Помнится, даже тогда Оливье несколько удивили практичность и рассудительность юной жены, столь несвойственные обычно девушкам ее возраста. Однако андалузка стоила своих денег. Высокая дымчато-серая красавица с густой и волнистой гривой серебристого отлива, стройной шеей и тонкими ногами — она сразу приковывала к себе всеобщее внимание. Неудивительно, что Белла с первых же дней стала любимицей Анны.

На той прогулке графиня была необычайно весела и разговорчива. Ее, казалось, охватило какое-то почти детское оживление, желание все делать наперекор, смеяться и шалить. Анну несказанно радовали и этот ясный летний день, и возможность побыть наедине с графом, и счастливое сознание своей красоты. Ей невероятно шло то светло-голубое парчовое платье, поверх которого был надет синий бархатный роб с опушенными мехом рукавами и расшитым серебряной нитью воротником. От широкополой шляпы нежного фиалкового оттенка на лицо молодой женщины падала легкая тень.

— Оливье, вы сегодня обещали показать мне ту загадочную рощу, — она небрежно указала рукой на темнеющую вдали группу буковых деревьев, — кажется, ее здесь называют проклятой?

Он улыбнулся.

— Любимая, не будьте суеверной. Это всего лишь выдумки невежественных крестьян.

Маленькая роща на холме действительно пользовалась у местных жителей недоброй славой, так как по слухам там, в маленьком домике за деревьями, жила некогда старая ведьма, насылавшая проклятья на всех, кто имел неосторожность ей чем-либо не угодить. Однако домик пустовал уже лет двадцать, а рассказы о ведьме больше напоминали страшные сказки или легенды.

— Суеверной? А уж не боитесь ли вы сами, Оливье? — она хитро прищурилось и легонько ударила его по руке сорванной веточкой шиповника. И прежде чем граф успел что-либо ответить, Анна первая звонко рассмеялась и пустила лошадь галопом.

— Догоняйте же, догоняйте! — со смехом крикнула ему Анна, обернувшись.

Нет, за Анной ему было не угнаться, однако граф тоже поторопил своего коня. За какие-то мгновения Анна пересекла небольшое поле и выехала на пригорок, где начиналась роща. Оливье, однако, ни на миг не терял жену из виду, так как ее темно-синее платье ярко выделялось на фоне деревьев. Но вдруг Белла, словно испугавшись чего-то, резко прянула в сторону... Он словно вновь услышал жалобный крик Анны, которая в тот же миг соскользнула с седла и покатилась вниз по пологому склону. Она несколько раз перевернулась и осталась лежать неподвижно, лицом вниз, точно сломанная кукла.

Оливье и сейчас помнил нечеловеческий ужас, охвативший его, когда он подбежал к Анне и перевернул ее на спину. Она лежала, беспомощно раскинув руки, жалкая и страшная в своей неподвижности. Сначала граф попытался ослабить тугую шнуровку на платье, но дрожащие пальцы не слушались его, и тогда он, выхватив кинжал, одним движением разрезал податливую ткань, обнажив Анне шею и плечи. Ему не хотелось думать о том, что произошло после, однако усилием воли граф заставил себя вспомнить и об этом. Он вспомнил, как грубо отшвырнул Анну в сторону, не обращая внимания на сорвавшийся с ее уст глухой стон; как, еще не желая поверить в случившее, словно раненый зверь метался по заросшему травой склону. Вспомнил, как накинул ей, бесчувственной, петлю, наскоро сделанную из обрывков ее же платья. Страшнее же всего было то, что на миг Анна все-таки пришла в себя. Увидев перед собой его искаженное дикой яростью лицо, она поняла все, и в ее широко раскрытых глазах попеременно отразились животный ужас, мольба, боль и ненависть. Судорожно вздохнув, она сделала отчаянную попытку оттолкнуть своего палача, однако уже в следующую секунду бессильно повисла у него на руках.

Вспоминать дальнейшее он был не в силах. Словно бы железный обруч сдавил ему сердце, и граф начал задыхаться от этой боли так же, как, наверное, когда-то задыхалась в петле Анна. Эту вину, это тяжкое преступление он хотел искупить своей кровью — и вот та, которую он пытался когда-то убить, уже много лет мертва, а он все еще живет. Острый приступ боли вскоре сменился слабостью и головокружением, в груди разлилась горячая волна, а из глаз невольно потекли слезы. Что толку теперь от его запоздалого, никому не нужного раскаяния? И все-таки он произнес те самые слова, которые должен был сказать много лет назад. Слова, которые теперь уже некому было услышать.

-Прости меня, Анна.

Чья-то нежная и прохладная рука легко коснулась его лба, даря умиротворение и облегчение. Открыв глаза, он увидел, что у изголовья его кровати сидит женщина в темном платье. Значит, Анна его все-таки услышала. Атос не испытывал ни страха, ни удивления — лишь благодарность и нежность за то, что она пришла. Анна сидела, чуть склонив голову набок, и задумчиво смотрела на него, бесшумно постукивая по полу носком туфельки. Вьющиеся пепельно-белокурые локоны, внимательный взгляд прозрачно-голубых, словно весенний лед, глаз… А ему казалось, что он уже начал забывать ее внешность.

— Долго же я ждала, пока вы вспомните обо мне, граф. Не думала, что тот, кто готовится взглянуть в лицо вечности, будет бояться собственного прошлого. Помните, что вы сказали мне тогда в Армантьере? Теперь, кажется, пришел мой черед судить вас. И хотя воспоминание о том, что вы сделали со мной, до сих пор отзывается болью в моем сердце, я снимаю с вас эту вину. Живите с миром.

Он хотел спросить ее еще о чем-то, хотел удержать ее хотя бы на минуту, но Анна лишь приложила палец к губам.

— Потом. Когда-нибудь у нас будет много времени для разговоров. Остаться здесь я не могу, но, если хочешь, пойдем со мной.

Она встала и подошла ближе, и граф покорно и доверчиво протянул ей руку.