Сын полка (джен)

Из-за плотно закрытого окна слышался голос Левитана. Маленький мальчик лет семи, замотанный в тёплый шерстяной шарф, спрыгнул с софы и прошел к радиоприёмнику, покрутил реле и сделал звук погромче. На столе загорелась маленькая лампочка, Илюша, как мама звала этого мальчика, прищурил заспанные глаза и потёр их кулачками. За стеной мама стучала по пишущей машинке, перепечатывая какие-то понятные лишь взрослым тексты.

— Мама-мама! — хрипло закричал он, выбегая из комнаты. Из-за тяжелой простуды он лежал дома третий день, но смирно лежать не собирался. — Немцев остановили под Волоколамском! Ура-а-а!

— Тише ты, а ну быстро в постель! — мама оставила работу и повела его обратно в смежную комнатку, которую они ещё с мужем отгородили для сына в своей комнате коммунальной квартиры, когда он был совсем крохой. Теперь в этой комнате, разделённой тонкой перегородкой на две, они жили только вдвоём.

Уложив своего Илюшу в кровать, молодая ещё и красивая женщина вышла из комнаты, а вскоре вернулась с чашкой горячего молока в руках. Илья пил его жадно, слизывая белые усы с верхней губы. От молока ему становилось жарко, на лбу выступил пот, но от этого стало легче дышать.

— Первые хорошие новости за долгие месяцы… — она мягко улыбнулась, доставая шпильки из вьющихся русых волос. Локоны спадали на плечи, и Илья улыбался, наблюдая, как отражается от них свет ночника. Через несколько минут он стоял на коленях на своей кровати и смотрел в окно через пересекающие его наискосок белые полоски на тёмный город. Кое-где в окнах виднелись приглушенные ночники, как в его комнате. Радио тихо напевало про любовь.

* * *

Илья рисовал огромный самолёт в небе над Кремлём, который занимал почти всё небо. Кремль был коричневым, потому что красный карандаш ещё на прошлой неделе закончился, а звёзды над ним и на самолёте были оранжевыми. За окном во дворе играли мальчишки, но Илюше ещё нельзя было туда. Он сидел за столом с завязанным горлом и развлекался как мог, хрипло посмеиваясь, когда рисовал чёрное облако мессеров вдали и пули, летящие в них из большого самолёта. За стеной разговаривали мама и дядя Миша, который обещал в следующий раз принести ему двусторонний карандаш с красным и синим грифелем. Илюша ждал его как манны небесной. Обычно дядя Миша приносил им провиант — то мешок картошки притащит, то гречневой крупы, то масла целый большой кусок. Илюша знал, что такое голод, но дядя Миша помогал им с мамой как мог, а мама всегда обязательно угощала соседей, ведь у них не было такого дяди Миши, и совсем нечего было кушать. Но в этот раз дядя Миша принёс что-то такое, что мама отправила Илюшу в его комнату и прикрыла за ним дверь. Илюша сел рисовать от скуки и лишь нечаянно слышал обрывки фраз. Что-то про «Штрафной батальон», про «героизм» и про «посмертно». Илюша ещё не знал, что такое «посмертно», но про «героизм» слышал и знал, что это очень хорошо.

Илюша прислушался ещё, мама молчала, а дядя Миша говорил:

— Мне правда жаль Николая, он был мне другом… Но он ведь и сам виноват. Зачем он пошёл против некоторых людей? А ты можешь всегда на меня рассчитывать. Илью мы вырастим. Ты же знаешь, Маша, я всегда тебя любил, с первого дня, как увидел.

За стеной воцарилась тишина, и Илья подумал, что это подходящий момент, чтобы спросить про двухцветный карандаш. Дверь тихо скрипнула, и он увидел маму в объятьях мужчины. Это зрелище поразило его, и он остановился как вкопанный.

— Дядя Миша! — крикнул он, и его голос сорвался.

Услышав голос сына, Мария оттолкнула мужчину и прижала ладонь к губам, испуганно глядя на него.

— Нет, я не могу…

Илья не видел отца уже больше трёх лет, но помнил ощущения связанные с ним — чувство надёжности и безопасности, когда он был рядом. Его спокойствие и тихий голос, даже когда он ругал его за шалости. Илюша скучал по нему и везде таскал папины часы и портсигар с запиской, которые передал ему дядя Миша.

В тот день он не понял, что его отец погиб. Он понял это позже, когда научился читать.

* * *

Осенью сорок второго года, когда гитлеровские войска, оставив попытки взять с ходу Москву, рвались к Волге, Илюша уже научился хорошо читать по слогам и писать большинство букв. Тогда он решил, что стал уже достаточно взрослым, чтобы прочитать письмо из портсигара и однажды, когда мама ушла без него на рынок, Илья достал своё сокровище и вынул из него записку, сложенную в заветный треугольник.

— Зэ-дэ-рэ-а-вэ-сэ-тэ-вуй, И-лю-ша… — прочитал он первую строчку, и сердце у него забилось сильнее.

«Надеюсь, ты уже достаточно взрослый. Мне хотелось, чтобы ты понял меня. Я не знаю, что рассказала тебе мама, но оставил я вас не по своей воле. Я попал в западню и запутался в ней. А самое главное — не верь никому, кто будет говорить, что я преступник или враг народа. Для меня всегда наш народ и Родина были самыми важными после тебя и твоей мамы. Я не хочу, чтобы ты злился на тех, кто забрал меня у вас. Не все они в этом виноваты, большинство просто поверили той лжи, которую рассказали им обо мне другие, злые люди. Тяжело осознавать, что вы остались одни в такое трудное время. Но ты должен быть сильным. И поэтому ты будешь жить так, чтобы защищать и Родину, и свою мать.

Бесконечно любящий тебя, папа».

* * *

В июле сорок третьего дядя Миша погиб под Курском. Об этом утром пришла похоронка. Мама молчала, она думала о том, что у дяди Миши, кроме них, не было никого. Мама молчала из-за сожаления и ждала приезда дяди Кости. Илюша молчал, потому что подсчитывал, насколько ему хватит припрятанной вчера горбушки хлеба и кулька с жареным арахисом, и стоит ли утащить ещё рыбную котлету в столовке?

Илюша собрался, Илья понял, что пора. Пора самому браться за винтовку, пора гнать немцев, пора ехать на фронт, там он найдёт и папу, и дядю Мишу, и вместе они вернутся домой.

Илье было девять лет, он был наполовину совершеннолетним и очень молчаливым мальчиком.

После неудачи в военкомате, где его подняли на смех, а один добрый дядя угостил сахаром, Илья не стал отчаиваться. И свой план побега он продумывал несколько дней: узнал, с какого вокзала отправляются поезда на фронт, как пробраться, чтобы часовые не заметили, во сколько отправляется поезд и сколько времени придётся ехать; и на третий день, проснувшись очень рано, он неровным почерком написал маме прощальную записку.

Собрав в ранец всё, что посчитал необходимым, он вышел из спящего дома и доехал до вокзала на трамвае и метро. Туманное утро было ему на руку. Часовые, дежурившие на перроне, не заметили мальчишку, нырнувшего в приоткрытый вагон, а Илья нашел укромный уголок и спрятался за ящиком с патронами. Там его сморило, и он благополучно заснул на соломе, не услышав даже, как поезд тронулся и повёз его в неизвестные дали.

Проснулся он позже, когда поезд, потряхивая вагонами, давно ехал к своей цели, а в щели между досками вагона проникал оранжевый свет закатного солнца. Тогда Илья достал котлету и пару раз укусил. Припав к наиболее широкой щели заспанными глазами, он пытался, превозмогая резь и неприятные ощущения, рассмотреть, что за местность они проезжали. Закатное солнце ослепляло его, иногда скрываясь за деревьями.

* * *

На фронте Илюша не нашёл ни папы, ни дяди Миши. Сразу по приезду его едва не поймали и не отправили обратно, но юркому пацанёнку удалось сбежать, в темноте забравшись под машину с боеприпасами. Так, держась снизу за кузов, он и провисел больше часа. Когда машина остановилась в пункте назначения, Илья без сил рухнул на сухую каменистую землю, совершенно не чувствуя ни рук, ни ног, которыми всю дорогу упирался и цеплялся за перекладины на дне кузова.

— Эй, поглядите-ка, у нас тут подкрепление прибыло! — его не сразу обнаружил солдат, разгружавший машину, и осторожно вытащил. — Пострел еле живой…

Определили его первым делом при кухне, где сытно накормили гречневой кашей с луком, и уложили отдыхать в холодке под липой.

— Сирота, наверное, — слышал он голоса сквозь сон и не мог поверить, что добрался. А он явно добрался до самого фронта, сквозь пение сверчков слышалась гулкая канонада. — Сколько таких пацанят потеряли всех в эту войну проклятую? И у меня дома двое таких растёт под Киевом, только есть ли ещё дом тот?

Илья открыл глаза и посмотрел на свои забинтованные руки. Ну вот что он за солдат теперь, если даже винтовку в руках не сможет держать?

Кое-как поднявшись, он доковылял до переговаривающихся военных, у одного была тоже перебинтована кисть, но гораздо основательнее, чем у Ильи, и сел с ними рядом на бревно.

— Ух, какой ты тихий! — вздрогнул один, а второй засмеялся.

— Отличный разведчик получится! Как звать-то тебя?

— Илья Николаевич, — угрюмо сказал пацан, пряча руки в бинтах в карманы.

— Ох, ты пострел, якой сурьезный! А меня Васильичем кличат, вот и ты так называй. Да… Наделал ты делов, Илья Николаевич. За тебя шофера осудить хотели, насилу отговорили, не стал лейтенант выше докладывать об этом. А не то ведь человека могли и в штрафбат перевести. Да, сейчас не так страшно, как под Москвой и Сталинградом, так всё одно же на передовую, а у него профессия. И детки малые дома.

* * *

Спустя пару месяцев из Ильи и правда получился хороший разведчик. Красная армия тогда уже к Киеву подходила. А дело было так.

Отправил командир Васильича за языком, а Илья Николаевич с ним запросился. Васильич, конечно, был против, дело это опасное, но разве этого пострелёнка убедишь в чём, если даже командира он не слушает? Давно хотели его в тыл отправить, да он каждый раз сбегал, почуяв неладное, а потом приходил обратно, один раз даже на марше свой полк догнал и запел строевую. А в другой раз в танке спрятался, пока его по всему лагерю с фонарями искали.

Вот и в этот раз пошёл Васильич с ефрейтором Митиным на задание, а Илья за ними шасть тихонько, да до самого немецкого лагеря так за ними и шёл по пятам. Ночью не видно ни зги, осенняя украинская ночь тёмная, хоть глаз выколи, разницы не почувствуешь, да канонада впереди и ветер травой шелестит.

А за колючей проволокой немецкий укрепрайон, откуда языка достать приказано было. Васильич с Ефрейтором в темноте притаились, кусачками прореху в проволоке сделали и ждут, когда патруль немецкий пройдёт мимо. Тут вдруг дверь барака хлопнула, а оттуда фриц вышел, весь при параде, при погонах, на груди крест, сапоги лакированные скрипят. Это не какой-нибудь рядовой. Очень уж жирный карась. Васильич знак глазами сделал, да к фрицу тому пополз, скрываясь в траве. А немец закурил, огонёк в темноте отчётливо виден.

Митин смотрел-смотрел, да часового проворонил. Васильич во весь рост за спиной фрица поднялся, да прикладом его по затылку огрел. Фриц упал, а часовой из ниши вылетел, да давай Васильичу винтовкой угрожать, только шум поднять не успел. Илья, не долго думая, кинул камень и часовому прямо в глаз попал, вырубил одним ударом. Васильич тогда за языка медаль получил, а Илья нагоняй и настоящие солдатские сапоги только на два размера больше его собственных.

Так и началась история разведчика Ильи Курякина.

Они когда перестали друг на друга дуться, разговор у Ильи вышел с Васильичем.

— Вот ты на меня всё обижался, — начал солдат. — А ведь я же не со зла тебя ругал. Я за тебя отвечаю. Сам должен понимать, не маленький, что тебя и убить могли, и в плен взять. А в плену у немца ох как не сладко. Вот что бы ты делал, кабы в плен тебя взяли? Пропал бы...

Илюша хмурился, навязывая под сапог вторую портянку. А тут вдруг посветлел, улыбнулся, как солнышко.

— Да ты не беспокойся за меня, Васильич. Я ж на этот случай гранатку с собой спёр. Я бы их поближе подпустил и чеку вы... Ай! Ты чего?

Подзатыльник заставил Илью замолчать, но не надолго. Он опустил голову, потирая затылок. Васильич отвернулся, чтобы не показывать мальчишке повлажневшие глаза.

— Я что не правильно говорю? — начал опять Илья. — В плен только трусы или предатели сдаются. А я бы не дал себя взять. Даже если бы беспамятного взяли, я бы фрицу глодку перегрыз, когда очнулся. Пусть лучше стреляют, чем лагерь фашистский и такая слава...

Эпилог

После освобождения Киева, полк был переформирован и пошёл дальше на запад, а Васильич остался. Ранение в сражении получил сильное, долго лечился, и Илью с ним оставили, начальство прознало, что в полку неучтённая единица, и мальца в детдом хотели отправить. Тут-то Илья и сознался, фамилию свою назвал, сказал, что из Москвы он. Так и нашёлся. Мария сама приехала к сыну, как только получила телеграмму. Но Илюша решил остаться в Киеве, Васильич ему как родной стал, а мама…

Она долго уговаривала его вернуться в Москву, но после сдалась и уехала одна, пообещав навещать очень часто. Илья зла на неё не держал и через несколько лет приехал учиться в Тбилиси, где она жила со своим новым мужем, дядей Джано и их общими детьми.