Амнезия (гет)

Она смотрит спокойно, улыбается. На самом деле это обман. Она лжёт, в её карих глазах блестят маленькие золотые крупинки. «Давай, смотри на меня. Иди ко мне. Поверь. И ты не вернёшься». Волосы острижены коротко и неровно — она сама обрезала их кривым кинжалом. Она знает, что ей поверят. Она уже зажгла огонь, уже приготовила котёл побольше… Как хорошо, что она — просто картина.

Я усмехнулся и подошёл к следующей картине. С неё на меня смотрела русалка — так же живо, как ведьма, от которой я только что сбежал. Синеватая кожа, чарующий взгляд прищуренных, пустых белых глаз… Если русалки действительно выглядели так, то я бы скорее испугался и унёс ноги подальше, чем пошел за ними на дно.

Следующие рамы — румяная полуденница с забавно-пухлыми щечками; толстый, склизкий водяной; лохматый, но не чумазый домовой… Художница постаралась на славу, полотнам нет конца. Она рвала шаблоны, что мне понравилось, но я не чувствовал непреодолимой тяги к искусству, поэтому мне быстро наскучило ходить по залу. Но ничего другого не оставалось, ведь я прекрасно знал, что Аня устроит мне выволочку, если узнает, что я ушёл домой, и её не будет волновать, что я пришел на выставку не по своей воле. Я вздохнул. И всё же был рад, что Аня появилась в моей жизни. Ради неё можно и потерпеть.

В поисках хоть чего-то интересного, я забрел в самый дальний угол зала, где моё внимание привлекла женщина с бокалом вина в руках. Она вальяжно облокотилась на мольберт, на котором стоял холст с неизвестными мне маленькими духами леса, и угрюмо смотрела на толпу. К ней часто кто-то подходил, она приветливо улыбалась, что-то говорила, кивала, но, когда гость отходил в сторону, снова возвращала себе маску безразличия.

— Вам не нравится выставка? — поинтересовался я, подойдя ближе. Я догадывался, кем она была, поэтому хотел услышать ответ.

— Совершенно не нравится, — отозвалась она, но не улыбнулась. — Что самое отвратительное — это всё нарисовала я.

— Тогда почему вы не выглядите счастливой? Картины прекрасны…

— А вы, я вижу, прямолинейный молодой человек. Я могла бы обидеться, если бы вы не были таким симпатичным, — она всё же улыбнулась и поднесла к губам бокал. — В том-то и дело. Первую картину я написала в съемной однокомнатной квартире, в драных джинсах и кисточкой в волосах. У меня была лишь пара кистей да грязные краски, на которые я очень долго копила. Я не спала ночами, мне хотелось творить. А что сейчас? Как вы думаете?

Я промолчал. Она выглядела несчастной. Сложно, наверное, было выглядеть так с блестящим камнями колье на шее, дизайнерском платье и меховой накидке. Но она стояла передо мной уставшая, потухшая и безразличная ко всему.

— Теперь, когда у меня много денег, я могу позволить себе любые краски, любые кисти, я потеряла главное — желание, вдохновение, если хотите. Деньги убили во мне художника, я давно поняла это. И даже не знаю, что хуже: жить с мертвым творцом внутри или осознать, что он мёртв?..

Женщина допила вино и улыбнулась очередному поклоннику. Мне же стало не по себе. Я должен был сказать ей что-то, но не знал что. И не хотел, потому что увидел за её спиной размытое рыжее пятно. Внутри замерцала боль, не физическая, но такая же неприятная. Она помнила о каком-то эпизоде моей жизни, таком же печальном, как рассказ художницы. Но о нём не помнил я.

— Может, вы сможете воскреснуть?

— За воскрешением я приехала в ваш город. Говорят, здесь много странных вещей творится. Я останусь здесь на месяц. Заходите, если…

Теплые пальцы задели мою руку, но тут же исчезли, оставив прохладное дуновение. Место прикосновения горело, а в груди разливалось то же знакомое жгучее чувство. От меня быстро удалялась девушка, дразня шлейфом медных волос, за которым я молча наблюдал пару минут. Это не могла быть она, в такие совпадения я не верил, но всё же сорвался с места, не дослушав приглашение художницы.

Пробираться через джунгли было непросто. Наверное, проще было бы бежать через настоящие джунгли с лианами и влажным воздухом, но мне не повезло. Толкая живые препятствия, отпихивая каждого второго и забывая извиняться, я следовал за девушкой с рыжими волосами. Чем ближе я к ней подбирался, тем сильнее ныло в груди и мутился рассудок. Её поимка для меня значила всё: победу, жизнь и смерть. Я готов был умереть, лишь бы перед смертью схватить за руку…

Угол, шаг вперёд, рука… Она ловко вырвала запястье из моих пальцев, оглянулась. Полуиспуганный-полухитрый взгляд жёлто-зелёных глаз обдал холодной водой, и я, очнувшись от внезапной зависимости, застыл на месте. Минута прошла, она уже скрылась в толпе, и шанс найти её был равен нулю. Я снова проиграл.

* * *

— Ты чего такой хмурый? — поинтересовалась Аня, когда мы шли из музея. — Если тебе так не нравилась выставка, мы могли бы уйти.

— Нет, интересно было.

— По голосу и не скажешь.

— Ань, я снова ту девушку видел.

Мы посмотрели друг на друга, и от меня не укрылись перемены в её лице. Губы её дрогнули, она быстро втянула воздух и отвернулась.

— Вы меня достали! — в сердцах воскликнул я. — Вы все её знаете, все. Так неужели так сложно мне сказать?!

Аня молчала. Я злился, тоже молча.

Девушка с рыжими волосами и желто-зелёными глазами была моим кошмаром. Я видел её редко, но достаточно для того, чтобы думать о наших встречах до конца дня. Как бы я ни старался выбросить её из головы, её образ возвращался снова и снова. Я смирился, но вскоре понял, что мне мало просто думать о ней. Я должен был узнать о ней всё. Уверенность в том, что именно она — разгадка главной тайны моей жизни, росла с каждым днём, но пока я не мог сдвинуться с мёртвой точки. Благодарить мне следовало друзей, которые, почему-то, усердно скрывали от меня её имя и вообще любую информацию о ней.

К тому моменту, как перед нами выросла оббитая темно-синим дерматином дверь, я успел обвинить друзей во всех смертных грехах. Больше всего, конечно, досталось Антону — хозяину квартиры, человеку, который спас меня от безкрышинадголовного существования. Но его подвиги порой забывались.

— Как выставка? — с улыбкой спросил Антон, возникнув на пороге. — Понравилось, Ань?

— Ещё как!..

Хозяин пропустил нас в квартиру под щебетание Ани, но я старался не слушать. С её впечатлениями я уже был знаком, а приторные поддакивания Тохи в подобные моменты меня раздражало. Я прошел в комнату и упал на кровать. Настроение испортила внезапная встреча, она же вызвала новый поток чувств и воспоминаний. Я закрыл глаза. Слишком яркие картинки из прошлого. Того прошлого, которое я помню…

Первое, что я увидел, очнувшись, было белое небо. Белое абсолютно, не из-за облаков, а просто белое. Из-за отсутствия голубого, наверное. Но тогда я не обратил на это внимания. Всё, о чем я думал, сосредоточилось в голове и маленьким комочком пульсировало в затылке, вызывало боль. Тогда я был уверен — ещё чуть-чуть и голова развалиться на две половинки.

Когда боль утихла, я смог встать, цепляясь за что-то шершавое и морщинистое — кора дерева, как оказалось. Посмотрел на него — наверняка, с очень глупым видом. Ведь не помнил, как оказался в городском парке на траве. Взгляд прояснился. Любое движение отдавалось тупой болью в голове, но мне удалось оглядеться. В нескольких метрах от меня сидела девушка с медными волосами — тогда я увидел её впервые. Она сидела на траве, скрестив ноги по-турецки, и, не моргая, смотрела на меня. Кончики длинных рыжих волос лежали на земле, глаза горели жёлтым. По щекам, собирая веснушки, текли слёзы. Выглядела она жалко и в то же время пугающе. Но тогда я не заметил даже этого. Те пять минут, что мы смотрели друг на друга, в груди всё больше жгло. И если бы это был интерес или жалость, я всё бы понял. Но почему ненависть? Яркая, непривычно-привычная, словно из другого мира или другой жизни. Как и эта девушка.

Она дернулась, как будто очнулась от долгого сна, быстро утерла слёзы тыльной стороной ладони и поднялась на ноги. Продолжая ловить слезинки, побежала прочь, но вдруг остановилась, обернулась и что-то прошептала. Конечно, я не слышал её. И мне казалось, что услышь я её слова тогда, все было бы намного проще.

Девушка все-таки убежала от меня тогда. Едва она скрылась из виду, мне захотелось снова её увидеть. И пусть чувство ненависти все ещё теплилось внутри…

— Ты в порядке? — я услышал незнакомый голос за спиной и резко обернулся. Это движение вызывало сильную боль, заставившую поморщиться. — Эй, похмелье?

— Хотел бы сам знать.

Человека, представшего передо мной, я видел впервые. Если бы я раньше увидел такую до тошноты добрую улыбку, я бы точно её не забыл. Люди с такой улыбкой вечно суют свой нос в чужие дела и хотят помочь, даже если их помощь не требуется. Наверное поэтому он, когда мы снова встретил рыжую девушку, поспешил увести меня подальше от неё.

— Ну и долго ты собираешься тут валяться?

Недовольный голос Ани выдернул меня из воспоминаний, но я даже был благодарен ей. «Фильм» о моей жизни всегда заканчивался одинаково — самобичеванием и головной болью. Я жалел, что имея столько шансов, не раз не догнал девушку с рыжими волосами и не смог расспросить о ней друзей.

— Пойдем, иначе пицца остынет.

— Её быстрее съедят без меня, чем она остынет.

И я пошел на кухню вслед за улыбающейся Аней.

* * *

По понедельникам Тоха часто задерживался в институте допоздна, и я был предоставлен сам себе. Это время я проводил на улице, тщетно надеясь встретить свой кошмар, или рассматривал свои старые вещи, пытаясь восстановить память. Погода не радовала, поэтому я остался дома и в который раз разложил немногочисленные материальные воспоминания на диване. Паспорт, телефон и несколько горстей мелочи я нашёл в рюкзаке, который лежал под тем же деревом, что и я. По паспорту мы узнали такие мелочи, как имя и фамилия, возраст и прописку, но Антон настоял, чтобы я переехал к нему. До сих пор не понимаю почему, но я согласился быстро, и пока ещё об этом не пожалел. Общение с однокурсниками ни к чему не привело, они меня будто видели второй раз в жизни — первый, наверное, на линейке в день знаний. Преподаватели ничего кроме пресловутого «способный, но ленивый» не сказали. Поэтому никаких подробностей моей жизни я не знал, кроме того, что обычно пишут в самых примитивных анкетах.

Поэтому память мне помогал восстанавливать Тоха. Иногда казалось, что для него это — занимательный квест. Он так рьяно брался за дело и так старался!.. Антон же отвел меня в больницу, но врачи развели руками. Откуда взялась моя амнезия, они не знали и посоветовали рассматривать старые вещи и попытаться найти старых друзей.

Антон помог и тогда, взяв билеты на какую-то несмешную комедию. Мы вышли из зала, живо обсуждая фильм, как вдруг мне на спину кто-то запрыгнул с диким криком «Сашка!». Вопящее нечто обвило шею руками, едва не задушив меня, и продолжало орать. Тут подоспел парень — черноволосый, высокий, скуластый — и отцепил от меня крикунью. Потом он сделал то, чего я не ожидал совсем: он широко улыбнулся, тоже обнял и похлопал по плечу. Потом я наконец смог рассмотреть девушку. Она была такой же скуластой и когда-то черноволосой — это было видно по отросшим корням светлых волос. Как я узнал после долгих и очень душевных приветствий, Аня и Саша были братом и сестрой, а также моими друзьями. Они многое рассказали обо мне, но половину пришлось пересказывать снова — мы слишком хорошо отметили встречу в тот вечер.

Несмотря на то, что я их не помнил, время с ними было для меня лучшим. Я впервые почувствовал себя в своей тарелке и не хотел с ними расставаться. И я был рад, когда понял, что они меня не оставят. Они часто приходили в гости, и ещё чаще звонили. Такие разговоры больше любила Аня, и мы по часу зависали на телефонах, за что ей влетало от брата. И вот на диване рядом с паспортом лежал тот самый билет и бумажка с криво выведенными Аниной рукой буквами: «Remember me».

Я рассматривал эти вещи в тысячный раз и в тысячный раз вспоминал одно и то же — то, что произошло со мной уже после амнезии. Будто невидимая преграда бережно оберегала мою память от меня же. Порой даже начинало казаться, что её оберегает не что-то, а кто-то — только человек или баран может быть таким упорным.

— К чертям всё, — выдохнул я и откинулся на подушки. Меня постепенно поглощала волна послеобеденной лени. Я чувствовал, что засыпал, и надеялся забыться хотя бы так. Но видимо, на мне все же лежало какое-то проклятье.

Я очнулся в лесу, на мягкой траве и понимал, что это был сон. Но настолько реалистичные сны мне ещё не снились. Я ощущал, как трава колет локти, вдыхал сладкий запах леса и не менее сладкий запах каких-то приправ и чувствовал, что мне хорошо. Я давно не чувствовал — ни во сне, ни в реальности — такого спокойствия и даже, наверное, радости. Это приятное чувство растекалось по венам, а потом резко исчезло. Где я? Почему мне хорошо? Почему именно лес?

Когда я поднялся на ноги, всё перед глазами поплыло, как будто кто-то резко потянул в сторону весь мир, кроме меня. Я успел лишь подумать, что это было похоже на эффект в фильме, и вот уже твердо стоял на ногах всё в том же лесу, но солнце уже не светило, спрятавшись за серой вуалью. Я поежился и огляделся в поисках места, куда можно было бы спрятаться от дождя. За моей спиной темнела деревянная стена невысокого дома, но его я не рассматривал в качестве убежища. При взгляде на неё в груди появлялось знакомое чувство ненависти, такое яркое, что черта между сном и реальность в эти секунды стирались.

А потом все случилось в одно мгновение. Раскат грома, голос первых хрустальных капель, начало проливного дождя… И я услышал мягкий тихий голос, едва-едва различимый сквозь ливень. Она пела, что-то про ветер, но я не мог разобрать все слова. И не хотел. Я слушал, этот голос согревал…

Я вскочил на ноги. Вокруг были стены, и через пару секунд я понял, что проснулся. И едва я это понял, как постарался восстановить в памяти услышанный во сне голос. Мелодия уже исчезла, но слова ещё всплывали в мозгу, и я пытался запомнить каждое с той интонацией, с которой его произносила та девушка. Кто она? Где она пряталась? В доме. Но почему я не зашел туда? Почему во мне просыпалась холодная, но сильная ненависть к его стенам, если внутри находилась девушка с таким прекрасным голосом?

Вдруг раздался настойчивый стук в дверь — кажется, её скоро проломят.

— Ты идиот?! Я уже минут пять с дверью целуюсь! — накинулся на меня Антон, едва я открыл дверь. Если бы я не пропустил его в квартиру, мокрого и жутко злого, то готов поспорить, он ударил бы меня пакетом.

— Тебе, кажется, не понравилось, — усмехнулся я, занял своё законное место у кухонного окна и принялся наблюдать за тем, как Тоха разбирает пакет. — Может, поменяем обивку?

— Может тебе уши поменять? Какого чёрта расселся, помоги мне!

Тоха был настолько злой, что даже употребил своего любимого «черта». Будучи спокойным он никогда не произносил это слово, и оно служило индикатором.

— Не ругайся, хозяюшка. А ты мне шубку потом купишь, Тош?

— Я тебе так куплю!..

Я не услышал окончания фразы, потому что диктор скрылся в ванной, но его интонация позволила мне сделать определенные выводы. Вернулся Антон с полотенцем на шее и взлохмаченными волосами. Он выхватил из моих рук буханку хлеба как раз в тот момент, когда я хотел откусить хрустящий уголок и так зыркнул на меня…

— Только не кусайся! — я примирительно поднял руки и улыбнулся. — Успокойся, ну подумаешь, промок!

— Промок, — буркнул Антон, убирая в хлебницу трофей и захлопывая её со всей силой, что, видимо, в нем таилась. Крышка, бедняга, не выдержала и отвалилась.

— Ага, ну и черт с ней, — кивнул я, облокотился на спинку стула и прищурился, — только дело не только в дожде, да?

Антон хмуро молчал, вытирал полотенцем волосы и прятал взгляд. Наверняка он встретил Аню. Возможно, не одну. Но насколько я знал, никакого парня на примете у неё не было. Неужели она меня обманула?

— Ты почему не открывал-то?

— Спал.

Я попытался вспомнить слова песни и не смог. Это меня расстроило сильнее, чем следовало, и я решил, что нужно выбросить из головы эту историю. В конце концов, это было лишь игрой подсознания, а песня… наверное, я где-то слышал её раньше.

* * *

Погода совсем испортилась, и я решил, что это какой-то знак. Природа прислушивалась ко мне и моему настроению, потому что чувствовал я себя так же паршиво и серо, каким было небо. К счастью, я прихватил зонт.

Я договорился встретить с Аней у дверей городского музея. Встреча ещё через сорок минут, а высокое здание с острым шпилем уже виднелось впереди. Мне говорили, что приходить раньше времени — моя старая привычка, но дурная ли — мы так и не решили. Как бы то ни было, мне предстояло ждать подругу ещё полчаса и делать это в объятьях пробирающего до спинного мозга ветра не хотелось. Поэтому я свернул в арку между домами с намерением заглянуть в кофейню на соседней улице, но открывшаяся перед глазами картина заставила меня затаиться за углом.

Арка между домами скрывала в своей тени двоих, судя по силуэтам мужчину и женщину. Нет, даже девушку. Капюшон спортивной кофты скрывал её лицо, но на секунду мне почудилось, что я видел прядь рыжих волос. Быть может, это была она, мой кошмар?..

Мужчину я точно не знал. Ему было от силы двадцать пять лет, но густая щетина прибавляла ему пару лет. Высокий и худой, но сутулый он казался мне печальным сторожем этого города...

Когда я увидел их, они стояли молча и смотрели друг на друга. Затем, услышав, видимо, какой-то пароль, девушка протянул мужчине маленькую бутылочку из зелёного стекла… или не стекла. Нет, это не стекло отражает свет, падающий в арку! Это жидкость светится слабым изумрудом! Я глубоко вдохнул и постарался успокоиться. В конце концов, это могла быть обычная жидкость с примесью. Такие ещё в гелиевые ручки заливают, чтобы чернила светились в темноте, я видел у Ани. Но откуда девушка взяла бутылочку? Я готов был поклясться, она достала её из воздуха!

Отдав девушке несколько купюр, — я заметил обручальное кольцо на безымянном пальце — он улыбнулся и побрел прочь. Девушка спрятала деньги в карман, пнула попавшийся под ноги камушек и резко подняла голову. Я отпрянул. Она наверняка увидела меня! И я увидел. Увидел эти глаза зелёного цвета. Такой же испуганный взгляд, как на выставке. И мне непременно захотелось увидеть их снова, я снова выглянул из-за стены… но девушки уже не было. Я не надеялся увидеть её снова. Что-то подсказывало мне, что она исчезла.

Эта встреча заставила меня опоздать к Ане. По дороге к музею я пытался догадаться, что было в бутылочке и почему любопытство пересилило притихшую ненависть. В голове появилась трусливая мысль: а что если это были наркотики или другое запрещённое вещество, и теперь меня устранят, как свидетеля? Но я сразу от неё отказался.

Девушка с такими чистыми зелеными глазами не могла быть поставщиком или производителем. Так что же это было? Какой-нибудь алкогольный напиток, что-то декоративное?.. Да, наверное, обычная цирковая или колдовская атрибутика. А у меня просто разыгралось воображение.

— Сашка опоздал? Да ладно, неужели это случилось? — вопреки моим ожиданиям, Аня ничуть не обиделась. — Могу узнать причину? В «проспал» не поверю, это точно не про тебя.

Я внимательно на неё посмотрел, решая, рассказать ли о неожиданной встрече, и предложил зайти в кафе. Аня согласилась, но без особенной радости. Она знала, зачем я попросил встретиться, иначе не прятала бы взгляд и улыбалась бы более искренне.

— Что будешь? — поинтересовался я, когда нам принесли меню. — Я сегодня плачу.

— Мне повезло, — невесело усмехнулась Аня, сделала заказ и, едва официантка отошла от нашего столика, уткнулась в телефон.

— Не собираюсь с тобой церемониться, — начал я, Аня положения своего не поменяла. — Вчера Тоха пришёл очень злой, и я думаю, это из-за тебя.

— Какой ты, Сашенька, прямолинейный, — пробормотала она, отложила телефон и облокотилась на стол. — С чего такие выводы?

— Раньше я слышал от него только твоё имя, а вчера — ни разу, ни единого разочка.

Аня засмеялась, но так же меланхолично и театрально, как улыбалась. Я не знал, что между ними произошло, но решил докопаться до истины и помочь друзьям, даже если они этого не хотят.

— Значит всё очень серьёзно, — на этот раз Аня усмехнулась, как настоящая Аня. Ревность Антона ей льстила. — Жаль только, что он не может сказать это мне в лицо.

— В смысле? Ань, расскажи, а то из него и слова не вытянешь.

— Ты всегда любил лезть в чужие дела. Вот это самое ужасное твое качество!

— Не заговаривай мне зубы.

— Вчера мне было так плохо… Вообще вчера был отвратительный день! Даже вспоминать не хочется. А начинал очень даже неплохо: я встретила… старую знакомую, мы перестали общаться, а тут разговорились. Признаться, не думала, что смогу с ней так спокойно говорить после того, что было… А потом я пошла в издательство. Я рассказывала, что отдала свои стихи, помнишь? Знаешь, что они мне предложили? Напечатать их под другим именем! Конечно, они все это красиво описали, украсили, мол, гонорар я получу полный… и вот при чем тут гонорар? Вот же!.. Потом в институт зашла, мне нужно было в библиотеку сдать книги. Наткнулась на философа своего, ух, век бы не видела! Так он мне заявил, что я должна зачеты сдать! А сам мне недели две назад говорил, что поставит автоматом. Как же я…

Аня замолкла и не проронила ни слова, пока официантка расставляла на столе две высокие чашки горячего шоколада и тарелочки с пирожными. Но едва девушка, улыбнувшись, отошла, Аня заговорила снова, более тихо, но не менее эмоционально:

— Деньги на телефоне закончились, дождь начался в самый неподходящий момент. В общем, всё навалилось, и я готова была сесть посреди улицы, закричать так, чтобы все стекла повылетали, а потом плакать, плакать и плакать… Тут-то и нашелся этот «спасатель». Уцепился за мной, пытался развеселить, утешить. Не то чтобы я вот так спокойно

знакомлюсь на улицах и иду гулять с первым встречным, просто вчера я была очень злой и расстроенной. Ну, мы с ним полгорода обошли, он весёлый. Потом целовались на площади… а когда я посмотрела кругом, увидела Тошу, он уходил. Мне было стыдно, жутко стыдно. Злость откатывала, и я поспешила отвязаться от своего кавалера. Вот, в

принципе, и всё.

— Ну и дура ты, Аньк. Шлялась по улицам с подозрительными личностями вместо того, чтобы к друзьям прийти. Это Сашка уехал, ты свободу почувствовала.

— Ещё Сашку приплети, давай, — проворчала Аня, сделала несколько глотков и подняла взгляд. — Я просто хотела побыть одна. А быть с незнакомцем почти то же самое… Я не хотела мешать, мне хотелось справиться со всем самой, быть как вы с Тошей.

— Как мы — это как?

— Напрашиваешься на комплимент? Вы, Саша, смелые и самостоятельные. А я всю жизнь с братом: в детском саду, в школе, теперь в институте…

— И тебе скорее повезло, чем нет!

— Я знаю, но иногда устаю от его опеки. Он старается не ограничивать мою свободу, но это получается само собой, на уровне мыслей даже. Я знаю, что дома ждет брат, поэтому прихожу вовремя, чтобы он не переживал. А он будет, что бы ни говорил! — она отправила в рот кусочек пирожного, прожевала, задумчиво глядя за моё плечо, а потом беспечно добавила, — А вообще я не сильно расстроена из-за вчерашнего знакомства. Приключение, какое-никакое… Только Тошу жалко.

Но в её голосе слышались не только жалость и стыд. Точнее, слышались не они. Непонятная мне злость проскальзывала тонкими нотками, но я не понимал, на кого она злится. А когда я спросил, Аня недолго молчала, а потом сорвалась:

— Да он просто! Просто! — она стукнула кулаком по столу, засопела, хмурясь, — Он бы мне хотя бы намекнул на ревность! Хотя бы раз отпустил себя, а не контролировал каждое движение!

— Подожди, Ань…

— Если бы не ты, я бы до сих пор сомневалась в том, что он меня любит, — Аня немного успокоилась и сидела темнее тучи, рассматривая крошки на тарелке. А потом пошел дождь, и она перевела взгляд на окно. — Почему он не может просто взять и всё рассказать? Почему он смущается и жмётся, как девчонка? Разве это не моя роль, Саш?

— Хочешь совет? Расслабься! Перестань анализировать, рассчитывать и, самое главное, думать! Ты слишком много думаешь, слишком! — я несильно постучал костяшками пальцев по её макушке. — Ты как Тоха. «А что если…», «я признаюсь, и что?» Вот в чем ваша проблема.

Аня улыбнулась, но её глаза заблестели от скопившейся в них влаги. Я запаниковал: неужели мои слова звучали так жёстко? Потом Аня засмеялась, и я совсем растерялся.

— Ты говорил мне то же до своей амнезии, — объяснила Аня, пересела ко мне ближе и обняла. — Спасибо тебе, спасибо, спасибо, спасибо!

* * *

Лес был абсолютно такой же, как в прошлый раз: спокойный и сильный. И погода была такая же, и вот через пару минут я уже прятался в тени деревянного дома в надежде спрятаться от дождя. Только одно изменилось: листочки на деревьях светились тускло-зеленым цветом, совсем как жидкость в бутылочке, передачу которой я увидел днём. Я не нашел причину такого необычного явления, да и времени на поиски не было. Когда на небе появились первые тучи, я побежал к знакомой стене. Я быстро нашёл деревянное крыльцо с резными перилами.

Я должен был войти в дом! Путь преграждала лишь деревянная дверь и снова заявившее о себе чувство ненависти. На секунду мне показалось, что будь рядом спички, я бы поджёг это крыльцо вместе с перилами и деревянной дверью. Я, наверное, был в этом доме до амнезии и поссорился с его хозяином. Иначе как объяснить это чувство?

Первый шаг был сделан. Ступень, вопреки моим опасениям, не развалилась и не превратилась в туман, как это бывает во снах. Я быстро поднялся по ступеням, решительно постучал в дверь… и замер. Знакомый голос, тот же, что пел песню, ответил: «Войдите». А мне стало так страшно… Я боялся увидеть хозяйку деревянного дома. Я понимал, кого именно боюсь увидеть, и руки мои дрожали.

— Войдите, — повторила девушка, отворил передо мной дверь.

И я упал. Крыльцо под ногами растаяло, и последнее, что я увидел, была она. И я провалился во тьму.

Я резко сел на кровати, чувствуя капли холодного пота на лбу. Снова реалистичный, снова очень яркий сон. Я бы сказал, что это мои воспоминания, но я не чувствовал этого. Чувствовал только ненависть и тупую боль, и острое желание вернуться в тот дом, к девушке… Я узнал её, это была она. Медные волосы, заплетенные в пышные косы, изумрудно-золотые глаза. Её портрет из памяти не сотрётся, о нет, не сотрётся.

Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Передо мной снова всплыл её образ. Что говорили её глаза? Сначала они были удивлены, потом испуганы. А потом? Потом, кажется, девушка растерялась, но какие-то нежные золотые огоньки мелькнули в изумрудной бездне. Мы с ней были знакомы? Да, я в этом был уверен. Наверное, я знал это всегда, но гнал от себя эту мысль прочь. Но если мы были знакомы, почему она избегала меня? Почему мои друзья не пускали меня к ней?

Эти сны приносили мне много вопросов, но ни одного ответа.

* * *

Я снова встретился с художницей в музее. Аня притащила на очередную выставку, но в этот раз я ходил с ней и с Тохой. Я заметил женщину в рваных джинсах у соседней рамы и не сразу узнал в ней мою знакомую. Практически без макияжа, без мехов и с тонкой цепочкой вместо богатого колье она выглядела лет на пять моложе, чем на выставке. Я присматривался к ней несколько минут, а она, заметив это, узнала меня сразу и украдкой помахала рукой.

— Я на секунду, — сказал я негромко Ане и Антону, подошел к художнице и кивнул ей вместо приветствия. — Кажется, ваше желание исполнилось, вы нашли вдохновение.

— Да, ты абсолютно прав! — широко улыбнулась художница, неожиданно переходя на «ты». — Я начала работу над новой серией картин. Представляешь, после нашего с тобой разговора вышла покурить и нашла её, музу из плоти и крови. Я её увидела и в голове что-то щелкнуло, сразу представился сюжет, техника… Давно не было со мной такого. Я и надела джинсы, как символ моего возрождения. Кстати, как раз вчера закончила ту картину, её портрет. Хочешь взглянуть?

Она достала из кармана телефон, несколько раз ткнула длинным ногтем и протянула мне. Я подозревал, что увижу медные волосы и зеленые глаза с желтыми искорками, ведь никто не мог привести художницу в такой восторг, кроме неё. Я не ошибся, с фотографии картины на меня смотрела мой ночной кошмар. Я готовился встретить приевшуюся уже ненависть, и она появилась — ленивая, тусклая, но появилась.

— Она действительно такая? — поинтересовался я, надеясь, что художница поймет значение туманного «такая».

— Да, она просто прекрасна! — кивнула женщина, улыбаясь. Она была довольна произведенным эффектом. — Я думаю потом нарисовать её в образе какой-нибудь воительницы. Софи оказалась очень милой и согласилась позировать мне столько, сколько потребуется. Уж из этой «золотой жилы» я вытяну все, что смогу!

— Как вы её назвали? Софи?

Я почувствовал легкий укол в груди, и всё тело наполнилось приятным теплом.

— Да-да, Софья, правда, фамилию не знаю. А что, понравилась? Портрет точный, она и в жизни такая.

Я это знал. Я гнался именно за этими медными кудрями на выставке и именно в эти изумрудные глаза смотрел во сне. Теперь я мог рассмотреть её лицо лучше. Моему взгляду открылись и пухленькие щечки с россыпью мелких веснушек, и бледно-розовые губы, не сильно выделявшиеся на фоне кожи цвета слоновой кости. Бледная, как аристократка, на картине она играла роль обычной деревенской девчонки. Соня сидела на желтой траве где-то в поле, на ней было простое платье молочного цвета, она улыбалась. Улыбка у неё была слабая, едва различимая, но очень нежная, как взгляд зелёных глаз. Выбившаяся из общей копны волнистая прядь спадала на выступающую ключицу, и эта деталь придавала картине живости и озорства. Только одна деталь, и образ Сони оживал, сходил с картины и…

— Приходи, посмотришь на картину вживую, — пригласила художница, и я отдал ей телефон.

— Спасибо, но не стоит. Вы потрясающе рисуете. Надеюсь, ваше вдохновение вас больше не покинет.

Она поблагодарила меня, мы попрощались. Аню и Антона я нашел через несколько рядов, они держались чуть поодаль друг от друга. Холодок в их отношениях я заметил с утра, когда мы встретились, чтобы вместе пойти в музей. Оба старались скрыть своё раздражение, и хуже это получалось у Тохи. Он не любил врать и не особенно умел это делать, но, как настырный баран, пытался держать себя в руках перед Аней и, пожалуй, только рядом с ней мог довольно сносно сдерживать свои эмоции.

— Ты с ней знаком? — поинтересовалась Аня, едва завидев меня. — Знаком с Милославской?!

— Двумя словечками перемолвился на выставке, — я пожал плечами и принялся с напускным интересом рассматривать «шедевр абстракционизма» какого-то мне неизвестного гения двадцать первого века.

— И мне не сказал?! Сашка, ты отвратительный друг!

— Зато я очень, очень хороший человек, — улыбнулся я и потрепал её по макушке. — А мы даже и не знакомились, чтобы я мог кого-то ей представить.

— Все равно ты ужасен, — фыркнула Аня, но уголки её губ подрагивали.

После выставки мы зашли в кафе, то самое, где я встречался с Аней накануне. Она заказала то же пирожное, тот же горячий шоколад, в то время как Антон даже не открыл меню. Я сидел за столом между двумя враждующими сторонами и понимал, что это чаепитие будет очень напряженным.

— Как вам выставка? — по традиции поинтересовалась Аня, будучи зачинщиком всех наших культурных вылазок.

— Ерунда, — пожал плечами Антон.

— Почему? По-моему некоторые решения очень неожиданные и…

— Да ты сама не веришь в то, что говоришь.

— Я хотя бы что-то говорю.

— Я, по-твоему, молчу, что ли?

— А почему вы не хотите, чтобы я встретился с Соней?

Резкое молчание прорезало воздух и застряло в нём, как мне показалось, надолго. Минуты тянулись как расплавленный в микроволновке сыр, Антон и Аня переглянулись, потом медленно, словно нехотя, повернули головы и посмотрели на меня. Я смотрел в их глаза и читал одно — испуг. Это то, что я замечал всегда и всегда сомневался, но в тот

момент сомнений не осталось: они боялись вопроса, боялись разговора.

— Соней? Какой Соней? — абсолютно фальшиво прозвучал вопрос Антона, и он опустил голову.

— Откуда ты знаешь её имя? Ты что-то вспомнил? — Аня грела руки об остывшую кружку. — Как давно?

— Как ты оживилась, — пробормотал я, хмурясь. — Так кто она?

— Так ты не помнишь её.

— Рыжая девушка Соня как-то связана со мной, моим прошлым и моей амнезией, — проговорил я, глядя в нетронутый чай. — Я должен поговорить с ней, а дальше гори всё синим пламенем!

* * *

Погода испортилась настолько, что мне пришлось надеть пальто. Я шёл и думал только об одном: о том, как Аня провожала меня в «добрый путь». Она пришла так рано, что звонок в дверь сыграл роль будильника. Я услышал, что дверь пошел открывать Антон и решил не покидать комнату. Аня замучила бы меня со своими наставлениями — это я понял ещё в кафе, когда получал благословение друзей на встречу с Соней. Когда я вошел в кухню через какое-то время, так и не уснув больше, Аня и Антон мило беседовали. За завтраком, заботливо приготовленным Аней, я во второй раз выслушал рассказ о Соне. Она всё больше интересовала меня, и я готов был бежать к ней в ту же минуту.

— Только будь осторожнее! — тихо бормотала Аня, когда мы стояли в прихожей. Она пыталась застегнуть пуговицы на моём пальто, но руки у неё дрожали.

— Не к монстру иду, — я осторожно оттолкнул подругу, но она тут же вернулась с новой пыткой.

— Бывшая девушка хуже монстра, — усмехнулся необычно молчаливый от волнения Антон. Он порывался идти со мной, но был послан по всем известной дороге.

— Всё-таки зря ты не разрешил идти с тобой, — причитала Аня, завязывая на моей шее клетчатый шарф. — При нас она с тобой ничего не сделает…

— Да отвяжитесь! — я сорвал шарф, бросил его куда-то в угол и распахнул дверь. — Не маленький, разберусь!

И вот я шёл разбираться. Впереди уже темнел высокой, непроглядной стеной «лес» — так называли район с частными домами, окруженного высокими дубами. В груди зарождалось странное чувство, похожее на смесь страха, ненависти и приятного предвкушения перед долгожданной встречей.

Я шёл к девушке Соне, которая живёт одна в небольшой деревянном доме. Я шёл к девушке Соне, которая с часа до двух всегда бывала в этом доме. Я шёл к девушке Соне, которую когда-то любил. Я шёл к девушке Соне, которую в городе называли Ведьмой.

Когда я подошёл к дому — тому самому, который видел во сне — Соня уже ждала меня на крылечке. Она, не моргая, смотрела на меня, пока я не приблизился, а потом отвела взгляд и тихо произнесла ровным голосом:

— Аня звонила, предупредила о твоём приходе.

Я молчал и жадно рассматривал её, стараясь не упустить ни одной детали. Теперь я заметил, что внешние уголки её глаз были немного приподняты, насчитал тридцать восемь крупных веснушек на её щеках, мелкие же казались бесконечными. Она крепко сжимала губы, взгляд скользил по траве под моими ногами.

— Давай зайдём в дом, здесь очень холодно, — пролепетала тихо, словно боялась меня. На самом деле, и мне было страшно.

А ей не могло быть не холодно. Она вышла в джинсах и подпоясанной красной лентой тонкой кофточке, рукава которых спадали с плеч. Спадали ниже запястья, и ветер

беспощадно тянул их за собой. Того гляди оторвет.

— Проходи.

Соня слабо улыбнулась и сделала пару шагов в сторону, пропуская меня внутрь. Дом принял меня поразительно приятным тёплом, земляничным ароматом и… ненавистью. Снова в груди разливалось это гадкое чувство, и я как никогда сильно раньше захотел от него избавиться.

— Не стесняйся, — Соня мягко толкнула меня в спину, и, когда её ладонь исчезла, место прикосновения нестерпимо жгло. — Садись. Куда хочешь, чувствуй себя как дома.

Я усмехнулся, а на её губах заиграла легкая улыбка. Пока она порхала от стола у окна к шкафчикам на стене, я рассматривал место, в котором оказался. Оно не вязалось со словом «дом» в моём понимании. Хотя я и не надеялся увидеть современную гостиную в белом и черном, но деревянные стены с прибитыми деревянными же полками и шкафчиками и развешенные под потолком пучки сухих трав удивили меня куда сильнее, чем могли бы. На полках стояли баночки с вареньем, жестяные ёмкости, на этикетках которых значилось «чай зелёный», «чай чёрный», «мята» и прочее. Стол у окна, на котором благодаря Соне появились столовые приборы и кружки — обыкновенный, какие продаются в каждом магазине — был небольшим и каким-то квадратным. За ним явно никогда не принимали более двух гостей.

У стены, справа от входной двери, располагался низкий диванчик, заваленный подушками из разноцветных лоскутов. Что-то кольнуло внутри при взгляде на него и захотелось улыбнуться.

Параллельная стена скрывалась за зелёной тканью. На вид она была обыкновенной легкой, но не прозрачной занавеской, не дававшей ни единой возможности посмотреть, что она скрывает. Она, как и диванчик, заставила меня трепетать, но если на диван смотреть было даже приятно, то занавеска отпугивала и возрождала во мне ненависть. Я поспешил отвернуться.

— Чего стоишь, как неродной? — Соня улыбалась, но понимала, что я почувствовал, — об этом говорили её глаза — И расслабься, я тебя не укушу, чего бы тебе ни наговорила Аня.

Я покорно сел на стул, напротив села Соня. На фоне зеленой занавески рыжие волосы потускнели, но сама Соня оставалась такой же милой и улыбающейся. Я пытался смотреть на неё спокойно: обычная девушка в необычном доме, только и всего. Только раздражающая ненависть продолжала теплиться в душе, а преумножала её зелёная занавеска. Интересно, что за ней скрывалось?

— Чай с лесными ягодами, — сказала Соня, пододвигая ко мне чашку. — Ты любишь. Если твои вкусы не изменились, конечно…

— Спасибо.

Повисло неловкое молчание. Я не знал, с чего начать, и надеялся, что Соня избавит меня от необходимости задавать вопросы. Ей наверняка было известно больше, чем мне, но рассказывать она не торопилась.

— Почему ты живёшь здесь? — поинтересовался я, глядя в кружку с чаем. Более неподходящего ситуации вопроса я придумать не смог.

— А мне так удобно, — Соня пожала плечами. — Я не люблю город, там много людей.

— Ты не любишь людей?

— Люди не любят меня.

Снова молчание. Я пытался понять, что она имеет в виду, и в памяти возникла увиденная недавно картина: она передавала светящуюся жидкость мужчине. Кажется, я поменялся в лице, потому что Соня вздохнула и сказала:

— Знаешь, Саш, — от этого «Саш» по коже пробежали мурашки — так мягко и нежно, и ещё, кажется, грустно звучал её голос, — я выпровожу тебя за дверь, если ты не

перестанешь молчать и… Может, ты боишься меня? Или поверил Ане? Она — сказочница, такого напридумывать может… Ну, Саш.

Я улыбнулся, но молчал. Она начала злиться, и мне это понравилось. Может, мне нравилось это и раньше, потому что приятное чувство ностальгии постепенно вытесняло ненависть.

— А я не шучу! — заявила Соня, подскочила ко мне и, обхватив плечо руками, потянула меня со стула. — Всё, выметайся!

Она так забавно нахмурилась и так сморщила носик, что я не мог не рассмеяться. Уголки её губ тоже поползли вверх, но она упрямо продолжала тянуть меня к двери. Эта затея не принесла ровным счетом ничего, я не сдвинулся с места, зато в который раз отметил, что её ко мне прикосновения были необычайно горячими.

— Всё-всё, — я примирительно поднял руки, и она, наконец, отпустила меня. — Буду разговаривать и теперь, даже если ты захочешь, заткнуть меня не получится.

Соня ничего не ответила, только улыбнулась, и вернулась на своё место. Она поднесла к губам кружку и выжидающе на меня посмотрела. Я бы на её месте так не ждал бесконечного потока вопросов, но сама напросилась.

— Я недавно видел тебя в городе, ты передавала что-то мужчине… Жидкость светилась. Это была какая-то подкрашенная вода или что-то вроде?

— Следующий вопрос.

Я несколько опешил, но покорно кивнул.

— Почему ты убегала от меня каждый раз, когда мы встречались?

— И ещё один вопрос.

— Почему… — я хотел спросить про ненависть, которая овладевала мной каждый раз при взгляде на неё, но не решился, — Аня и Антон не хотели мне рассказывать о тебе, не пускали к тебе?

— Спроси ещё, почему меня называют ведьмой. Ну же, давай. Спрашивай.

— Почему тебя называют ведьмой?

— Вот и хорошо. Я могу рассказать тебе о себе и отвечу сразу на все эти вопросы. Мне так проще, понимаешь? Готов слушать и не перебивать?

— Конечно! — я театрально закрыл рот на замок и выбросил ключик.

— Вот мне и удалось тебя заткнуть, — весело подмигнула мне Соня, поставила локти на стол, подперла ладонями голову и начала свой рассказ, — Я — ведьма, самая настоящая. Да-да, не смейся. Я, правда, ведьма, дар мне передался от бабушки, как и всем колдуньям из легенд и сказок. Ты мне не веришь, я вижу. Первый раз ты тоже мне не поверил и изогнул бровь точь-в-точь как сейчас. Меня раздражает эта твоя привычка…

Она щелкнула пальцами, и сначала от них посыпались искры в разные стороны. Я вскочил, уронив стул. Я боялся, что искры подожгут что-то деревянное в этом деревянный-каждый-миллиметр доме, но искры исчезали на полпути к столешнице. Потом над пальцами Сони вспыхнул огонёк, который, колыхаясь, горел пару секунд, а потом, стоило ей лишь опустить руку, испарился, оставив легкий запах тлеющей спички.

— И в первый раз я испугался, да? — усмехнулся я негромко, поднимая стул.

— Нет, ты и сейчас не испугался, — улыбнулась Соня, и я знал, что она не врёт.

Удивление — единственное чувство, что я испытал, но мне не хотелось убежать от девушки с типично-ведьминскими рыжими волосами. У меня даже создалось впечатление, что глубоко внутри я ни на грамм не сомневался в её честности, когда она сказала, что была ведьмой.

— Поэтому жить здесь мне удобнее и безопаснее. Здесь мне никто не мешает. И никто не пытается убить, кстати, — она усмехнулась. — Хотя недовольных покупателей у меня ещё не было.

— То есть о тебе знают и другие люди?

— Конечно. Сейчас этим никого не удивить, поэтому и на кострах не сжигают. Ко мне обращаются за помощью тогда, когда медицина уже бессильна. Общаться с ведьмой до сих пор считается чем-то вроде дурного тона, поэтому обо мне стараются не говорить. А многие не верят, пока нужда их самих не приводит ко мне. Тогда я помогаю за разумную плату — продаю зелья, настойки, порошки… Разное, в общем. У мужчины, с которым ты меня видел, тяжело болела жена.

Я кивнул и поднёс к губам чашку. Прохладный чай ненадолго отвлек моё внимание. Лесные ягоды пахли теплом и светом, и я мысленно поблагодарил Соню ещё раз. Только вот… Мне показалось, что, когда она говорила про деньги, голос её дрогнул и она отвела глаза. Может, все-таки показалось?

— По-моему, это неплохо, — заметил я, пытаясь воскресить затухший разговор.

Губы Сони искривились в неправильной усмешке, но она быстро взяла себя в руки.

— Добавить кипятка? — и она забрала чашку, я даже не успел раскрыть рта. Она заранее знала ответ.

— А что за той шторкой?

— Стол, книги, котёл — ничего интересного. Не ходи туда.

Я кивнул, но всё очарование нашей беседы вдруг исчезло. Я взглянул на штору поверх Сониного плеча. Обыкновенная, колышущаяся материя. Я, наверное, был сумасшедшим, если простой кусок ткани вызывал острое желание сорвать его и порвать в клочья. Ощущение, что это желание возникло не впервые, не оставляло меня. В этом

доме всё было странным, всё было связано с Соней и, казалось, со мной.

* * *

Я вернулся домой вечером. После разговора о зельях и шторе мы говорили мало, на отвлеченные темы вроде любимого цвета и нелюбимого времени года. Я узнал о Соне всё. Всё, кроме самого важного для меня. Я так и не осмелился спросить, какие отношения связывали нас раньше, почему она убегала от меня и что она знала о моей амнезии. Сама она не спешила отвечать на эти вопросы, хотя я подозревал, что она прекрасно знала, что я хотел услышать.

Антон сидел в гостиной и невидящим взглядом пялился в телевизор, по которому шла какая-то жутко нудная, наигранная программа с ведущим в очках. Тоха даже не сразу заметил, что я вошёл в комнату.

— Аня домой ушла?

Антон вздрогнул и, наконец, перевёл взгляд на меня.

— Жди-дожидайся. Она в комнате, спит.

Мы прекрасно знали об этой её особенности — когда Аня сильно волновалась, её клонило в сон. Как за неё переживали родители, когда она сдавала итоговые экзамены в школе! Мне рассказывали, её чуть ли не энергетиками напоить хотели. Но, конечно, до такого дело не дошло.

— Как Соня? — как бы между прочим спросил Антон.

Я сел рядом с ним и нажал на красную кнопку, выключив телевизор.

— Хорошо.

В комнате царил приятный полумрак. Свет Антон не включал, а солнце закуталось в плотную шаль из туч и не хотело показываться. Вскоре снова пошел дождь, и я был рад, что успел добежать до дома.

Мне всегда было комфортно в сумерках, порой я специально не включал свет в своей комнате поздним вечером, и тогда единственным освящением становился экран ноутбука или настольная лампа. Сидя в родной, полускрытой в тени комнате я постепенно успокоился. Ненависть, смятение, страх чего-то непонятного, радость и приятно-грустный осадок после визита к Соне, сопровождавшие меня по дороге домой, отступили. Я и сам не заметил, как начал неторопливо, но эмоционально рассказывать о часах, проведенных в странном деревянном доме.

Антон улыбался. Очень искренне, но иногда опускал глаза. Я не мог найти связь между моментами, когда это случалось, потому не понимал, что ему не нравилось. Мне же нравилось всё: я снова очутился за столом с чашкой чая в руках, вдыхал аромат лесных ягод и смотрел на ведьму по имени Соня. Я вдруг подумал, что слово «ведьма» — грубое, мрачное, окутанное суевериями — совсем не подходит этому милому и светлому имени. А закончив рассказ, осознал, что, несмотря на любимую атмосферу вокруг, я бы с радостью вернулся в дом, освященный мягким светом свечей и одной-единственной электрической лампочкой под потолком.

— Мы договорились встретиться завтра.

— Это замечательно! — воскликнула появившаяся в дверном проёме Аня. Она улыбалась, а глаза блестели, но не от радости, а от слёз. Лохматая голова наклонилась к дверному косяку, на который она навалилась, глаза закрылись, и Аня заплакала.

* * *

Я проводил с Соней всё время, которое только мог. Я часто ходил к ней в гости и приглашал в нашу с Тохой берлогу, искал с ней по «лесам и полям» травы и ягоды, названия которых знала только она, сопровождал в библиотеку, гулял по ночам и водил в кафе. Она быстро подружилась с Антоном, который многое о ней слышал от Ани и, конечно, от меня, наладила когда-то подорванные отношения с Саней и Аней. С последней, как оказалось, они были особенно дружны раньше, но потом Аня долго не могла простить ей что-то. Что именно, мне, конечно, не говорили. Но я не интересовался. Мне было слишком хорошо, чтобы снова отравлять жизнь расспросами и попытками докопаться до истины.

Единственное, куда я не мог сопровождать Соню, так это на встречи с её клиентами. Она вообще не открывала мне ведьмовскую сторону своей жизни. Подходить к шторе мне по-прежнему запрещалось, я редко видел в её руках зелья или склянки с каким-нибудь чудесным порошком. Она будто специально скрывала от меня всё это и не говорила, когда, что и зачем у неё попросили. Бывало и так, что мы договаривались встретиться в парке, а я ловил её на полпути — она шла с очередной встречи «по работе». Меня несколько обижала её скрытность, ведь она знала обо мне абсолютно всё.

Может быть, именно поэтому её занятие начинало мне нравиться всё меньше. Порой Соня не спала по ночам, потому что зелье варилось около суток и требовало постоянного наблюдения. Иногда она выходила за травами в плохую погоду, в проливной дождь. Всё это подрывало её здоровье. Спустя месяц нашего возобновившегося общения я заметил, что она часто закашливалась и маскировала синяки под глазами косметикой.

— Да всё со мной хорошо, — махала рукой Соня, когда я просил её не так напрягаться. — Им нужнее.

Видимо под тем же девизом она согласилась позировать для художницы. Я, наконец, узнал её имя — её звали Эльвира, и Соня восхищалась ею. Она видела в этой женщине

пример того, как можно начать жизнь сначала, «воскреснуть». Они быстро сдружились, а плоды их дружбы занимали большие заказные рамы одну за другой. Соне шли любые образы, от неё невозможно было оторвать глаз, будь она в платье, брюках, комбинезоне… Особенно мне нравилась картина с изображением тёмного, пасмурного дня. Шёл дождь, и Сонины волосы намокли. Она стояла одна посреди улицы и, несмотря на холод — на ней было простое чёрное платье — улыбалась, держала в руках солнце. В итоге эта картина оказалась у меня — подарок на день рождения. Она заняла почётное место на стене напротив кровати, и я мог любоваться Соней в любое время.

В тот раз Соня потащила меня с собой к Эльвире. Я никогда не был против её общества, но подозревал, что это будет неудобно для художницы. Наверное, сложно работать, когда над душой стоял посторонний.

На моё удивление, художница открыла нам очень быстро и, приветливо улыбаясь, пустила в квартиру — она сняла её на время проживания в городе. Комната, в которую она повела нас, не отличалась ото всех других обычных комнат, только мебели было меньше — диван, круглый столик рядом со стеклянной вазой и жёлтым тюльпаном в ней да рабочее место художницы — мольберт, закрытый ящичек на высокой подставке. Оказалось, это были краски.

— Проходите, рада, что вы пришли вместе! Саша, ты будешь чай?

А потом были чай с необычными конфетами с розовой посыпкой, похожей на кусочки печенья, разговоры об искусстве и чувствах, волнующих людей. В те редкие минуты, когда в комнате воцарялась тишина, я думал, какой непринужденной и приятной была эта беседа. Исчезли возрастные рамки, мы забыли о рознящихся вкусах и интересах. Такие моменты я ценил в жизни больше всего и хотел помнить даже тогда, когда мне снова отшибет память.

Молчание снова затянулось. Эльвира занималась портретом — видимо, рисовала Сонины руки. По её же признанию, руки были её ахиллесовой пятой. Соня сидела смирно и терпеливо ждала. Её сосредоточенное личико и красневшие от напряжения глаза заставляли меня глупо улыбаться. Мне очень хотелось её рассмешить, но она запретила мне это делать. На портрете она не должна была улыбаться или хоть взглядом намекать на радость, ведь на картине она примерила образ духа луны. «Хочу нарисовать светлую грусть, обреченную любовь — хоть что-то меланхоличное! И гамма, знаете, такая интересная получится…» — щебетала Эльвира время от времени и с энтузиазмом возвращалась к работе.

Так что мне не оставалось ничего, кроме как сидеть на подоконнике, допивать чай и смотреть на Соню неотрывно. Но мне нравилось. Это, кажется, был первый момент, когда я понял, что влюбился в Соню. Возможно, любовь дремала во мне давно, ещё до амнезии, и просто пробудилась в тот солнечный день. Мне, по большому счёту, было всё равно. Я наслаждался новым чувством, вытеснившим привычную ненависть, и не мог оторвать глаз от модели. Такую Соню я видел редко: сосредоточенную, спокойную, даже хмурую. Но на духа или «хоть что-то меланхоличное» она, как ни старалась, не походила. Солнце сыграло с ней шутку, и если лицо её оставалось холодным и безэмоциональным, то веснушки, распущенные, приглаженные волосы, платье — всё светилось под лёгкими касаниями солнечных лучей. Им не препятствовали ни шторы, ни тюль — их просто не было.

— Так не пойдёт.

Наконец и Эльвире надоело превращать тёплые цвета в холодные на холсте, и она принесла какую-то непонятную, перепачканную маслянистыми разводами простыню. Она встряхнула её, придирчиво осмотрела и обратилась ко мне с просьбой повесить на окно. Я, смеясь — сдерживать уже просто не было сил — встал на подоконник и перекинул простынь через гардину, кое-как закрепил булавкой, растянул с одного угла, с другого. Получилось отвратительно и неаккуратно, но и я, и Эльвира остались довольны. Комната погрузилась в приятный, мягкий полумрак, и горящие рыжие волосы немного потухли.

Появилась друга проблема — Соня начала смеяться. Смеяться просто до слёз. Она хохотала, откинув голову назад, плечи её сотрясались, а в уголках глаз собрались слёзки. Так бережно и внимательно разбросанные рукой художницы по плечам волосы в особом, понятном только Эльвире беспорядке, скользнули за спину.

Так вместе мы смеялись минуты две, пока Соня не схватилась за живот.

— Чтобы ты со своим ростом на подоконник вставал — всё видела, но не это! — заметила она, вытирая слёзки. — Ты бы себя видел!..

Эльвира не смеялась, но улыбалась. Она терпеливо ждала и наблюдала за тем, как я присел рядом с Соней на колени и пытался соорудить на её голове некое подобие того беспорядка. Мягкие пушистые волосы не слушались, и Соня помогала мне. Её прикосновения по-прежнему обжигали, но это были не ненависть, не отвращение, не страх, как когда-то. Нет, совсем другое…

В тот день я понял, что влюбился в Соню. Я хотел постоянно смотреть на неё, пересчитывать её веснушки, касаться её, говорить с ней и иногда раздражать её. В такие моменты она смешно хмурилась, задирала нос и отворачивалась, чтобы через минуту или две повернуться снова и посмотреть бесконечно грустными глазами. Впрочем, и грусть быстро исчезала, а маленькая ссора забывалась.

Возможно в тот день, когда я понял, что влюбился в Соню, я начал вспоминать.

* * *

Августовские вечера мне нравились больше всех остальных. Я люблю тень, а приятный, тёплый во всех отношениях полумрак после захода солнца — те моменты, когда небо красится в серо-голубой, освещаемый полупрозрачными последними лучами — как нельзя подходит под мои вкусы.

Мы задержались в парке именно до этих последних лучей. Хотели что-то собирать, но уже давно позабыли об этом. Соня сидела на траве и читала. В её блокноте с коричневыми страницами было много всего: от дневниковых записей до засушенных листиков. Я ходил рядом, как ребенок вокруг ёлки, собирал цветы и украдкой рассматривал Соню.

Неделю назад, в тот самый день Эльвира решила нарисовать нас вдвоём, будто дух плачет над телом возлюбленного. Я согласился сразу, а Соня почему-то мялась, но в итоге позволила мне лечь рядом и положить голову ей на колени. Приказали закрыть глаза, и я повиновался. Последним, что я увидел, были глаза Сони. Мне казалось, что она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, и эти огромные глаза снова преследовали меня во снах.

Я думал об этом, собирая цветы. Её глаза не давали мне покоя, но я не хотел спрашивать. Я боялся. Я страшно боялся, что она уйдёт. Мысль о том, что Соня снова исчезнет из моей жизни, превратилась в фобию.

Наконец, набрав приличный букет, я уселся за Сониной спиной и принялся аккуратно вплетать в распущенный волосы цветы. В сияющей рыжине появились синие, белые, желтые точки. Мне нравилось вдыхать запах солнца, луга и её волос.

— Это что ты сейчас взял? Ромашку?

— Да.

— Оставь мне несколько, они мне сегодня нужны.

— Ты будешь сегодня спать?

— Наверное, нет.

Мне очень хотелось помочь ей. Все ромашки откладывать в сторону. Я смотрел через плечо Сони в её блокнот. Кажется, она в который раз перечитывала рецепт, но что за зелье, для чего и как оно создавалось, всегда скрывалось от моего внимания. Это тоже раздражало. Сильно.

— Наверное, мне пора, — Соня захлопнула блокнот и резко поднялась на ноги. Половина цветов из её волос посыпались на меня, и я хмуро посмотрел на неё снизу вверх сквозь пелену разноцветных пятнышек.

— С чего это вдруг?

— Мне нужно начать работу, иначе я не успею, — Соня робко улыбнулась, но улыбка вышла невесёлой.

— Может, ты перестанешь работать по ночам? — я поднялся на ноги и смотрел на неё в привычном режиме «сверху вниз». — Ты себя в гроб загонишь.

— Я же потом отсыпаюсь!..

— Не вешаю лапшу, я знаю, как ты отсыпаешься.

Соня насупилась и молчала, скрестив руки на груди. Я тоже молчал и ждал, когда она, наконец, признает, что я прав. Так мы провели около пяти минут, но в итоге всё завершилось так же, как и всегда — я сдался.

— Пойдём, раньше начнёшь — раньше закончишь.

Я отобрал у Сони её сумку, запихнул в неё все оставшиеся цветы и пытался застегнуть несчастную застёжку.

— Не пыхти, — засмеялась Соня и забрала сумку.

Я ничего не ответил, засунул руки в карманы и вышагивал рядом с ней. Соня что-то щебетала, и моё плохое настроение быстро улетучилось вместе с последними лучами солнца.

* * *

Я стоял на крыльце Сониного дома. Я проводил её до дома и, попрощавшись, пошёл к себе. Когда и что во мне переклинило — не знал и на полпути вернулся обратно. Теперь двери дома темнели передо мной, и я мялся в нерешительности. Это напоминало мои сны — те самые старые сны перед встречей с Соней. Неприятно-липкое чувство обнимало со спины, и, когда оно почти меня затянуло, я постучал в дверь. Поняв, что она не заперта, я вошёл.

Дом как всегда встретил меня теплом и уютом, что было очень приятно после прохлады августовской ночи. Соня сидела за столом, обнимая одно колено. Широкий ворот синей туники сполз с одного плеча, обнажив бледную кожу. Перед ней горели свечи. Она жгла цветы. Цветы, которые я запихивал в её сумку.

— Чем занимаешься?

Скрипнула дверь, закрываясь. Пара шагов — ближе к ней. Трещало пламя, дышала Соня.

— Жду, когда сварится зелье, — безразлично — деланно-безразлично. Соня мнимо спокойно и небрежно смахнула на пол цветы и опустила ногу.

Во мне закипала злость. Такая яркая, что скоро я вспомнил о своей ненависти. Она снова возникла, более сильная, чем была раньше. И я перестал её контролировать.

— Зачем ты пришёл?

— Помочь, — слишком зло бросил я и посмотрел на зелёную шторку, впервые при мне сдвинутую в сторону. — Почему ты скрываешь свою «лабораторию»?

— Я говорила, мне просто не хочется втягивать в это кого-то, — шторка вернулась в привычное положение.

Я огляделся. Мне нужно было смотреть куда-то, только не на неё. Ненависть усиливалась, едва в поле зрения попадали рыжие волосы. Ненависть подпитывалась чем-то теперь, чем-то таким же сильным. Я знал чем, и от этого знания мне становилось только хуже. Перед глазами начинали мелькать неясные тёмные картинки и силуэты, и в комнате повышалась температура, и я задыхался.

— Ты собираешься не спать всю ночь со мной?

— Да, — губы не слушались, во рту пересохло. Я прошел ещё несколько метров, упал на диван, укрытый лоскутным одеялом и откинулся на подушку. Голова постепенно наливалась свинцом.

— Ты в порядке? Это, наверное, из-за запаха зелья, с непривычки… — Соня осторожно села рядом и застыла, с беспокойством глядя на меня.

Я тоже смотрел на неё. Такая милая, грустная, нежная… Пушистые волосы спадали вперёд, на грудь, и горели. В них запуталась ёлочная гирлянда. Яркая. С золотыми огоньками.

Ненависть или любовь — я уже не мог различать их — смешались, поглотили друг друга. В груди полыхал костер, мне непонятный. Затуманивал разум. Контролировал тело.

Я резко подтянулся и…

Сонины губы оказались мягкими и сладкими. Я вспомнил о мёде и терпком вине. Поцелуй опьянял.

Я прижимал её к себе. Она была тёплой. Тёплой с запахом цветов и огня.

Соня не отталкивала меня, не убирала мои руки с талии. Она отвечала. Она невесомо касалась пальцами моих плеч, щек, шеи. Это сводило с ума.

И вдруг яркая вспышка заставила меня от неё оторваться. Я смотрел и не видел. Я ослеп на несколько мгновений…

…а когда перед глазами вновь появились знакомые деревянные стены, Соня стояла у стола спиной ко мне. Словно статуя, не шелохнувшись.

— Зря я это сделал, да?..

Я постепенно приходил в себя. Внезапное наваждение исчезало. Но хотя оно и казалось одержимостью, где-то внутри я себя контролировал. Я сам хотел этого поцелуя. И конечно, о нём не жалел. Только вот…

— Нет, — негромко, но твердо и уверенно как всегда, сказала Соня, заправила прядку за ухо, чтобы та снова упала вперёд. — Только нам больше не нужно… общаться… встречаться. Я проявила слабость, когда разрешила тебе прийти ко мне тогда, — она обернулась и вздрогнула. Я стоял к ней очень близко и смотрел сверху вниз.

— Почему?

Соня не успела отойти, я схватил её за запястье и потянул на себя, заставляя смотреть в глаза.

— Это сложно. Это не закончится ничем хорошим. Ни для меня, ни для тебя. Саш, просто поверь…

— Я всё вспомнил. Я вспомнил, Соня.

* * *

В доме Сони очень сильно пахло мятой и мёдом. Эти запахи появлялись только тогда, когда она готовила очередную бурду, вроде приворотного зелья. От приворотного оно отличалось тем, что бедняга, попадавший под его действие, не превращался в безвольно-влюбленную-по-уши куклу, а начинал видеть только лучшие черты в человеке, который его опоил, и серьёзно влюблялся. Или думал, что влюблялся — у всех было по-разному. Я одинаково ненавидел оба финала, ведь знал, что такая любовь настоящей не будет никогда.

Раздражающий запах повис в воздухе салатово-голубым прозрачным туманом, или мне просто казалось из-за тусклого освещения и собственного восприятия.

Сони в доме не было. Наверняка, вышла за очередным пучком мяты. Я подошёл к её котлу — так я называл обыкновенную кастрюлю. В ней бурлила фиолетовая жидкость с розовыми разводами. Я помешал варево деревянной ложкой и не встретил сопротивления. Жидкость, казалось, плотности не имела.

Я люто ненавидел то, чем занималась Соня. Я был не против зелья исцеления, удачи и прочей маленькой, доброй ерунды. Но она не гнушалась и зельями очарования, болезней и прочей мерзости. Она объясняла это так: « В мире должен быть баланс: если есть зелья для добрых дел, должны быть для злых — так меня учили».

— Привет, ты давно ждёшь?

— Нет.

Соня оттеснила меня от «котла» и тут же бросила в него зелёные лепесточки. Фиолетовый цвет приобрел более холодный оттенок.

— Не подходи к ним, пожалуйста.

— Не готовь их, пожалуйста.

Последняя наша встреча завершилась приятно, с поцелуями и долгим прощанием. Но меня угораздило встретить Соню на улице. Она продавала мрачное зелье тёмно-зелёного цвета, почти чёрного. Чем темнее цвет зелья, тем опаснее оно, тем сильнее его действие. Ничего хорошего это не предвещало.

— Иди домой, а то надышишься, голова будет болеть.

Я проигнорировал её и сел на диван — любимое моё место в Сонином доме. Часто он становился моим спальным местом, если вдруг лень было идти домой или ноги не несли.

Последнее время ссоры с Соней из-за её «увлечений» происходили часто, и этот многострадальный диван не раз встречал меня, пьяного в хлам. Я не мог от неё отказаться, как бы ни ненавидел её занятие.

— Не молчи.

Соня всегда просила меня говорить с ней. Постоянно. Стоило замолчать на пять минут, она непременно подавала голос. Сначала я этому не удивлялся, потом начал задумываться, а потом понял — Соня была одинока в детстве. Дети, воспитанные на сказках о злых ведьмах, её сторонились. В школе, в старших классах, а потом в институте, который она бросила из-за смерти бабушки, закончив кое-как первый курс, было проще. Только осадок остался, в Соне поселился страх тишины. Она боялась остаться одна, слышать в ответ молчание…

— Я не знаю, что делать.

Это было правдой. Я любил Соню, любил до безумия. Я знал, что она чувствовала ко мне то же. Я понимал, что не должен отбирать её свободу, не могу решать за неё. Изготовление зелий и снадобий было единственным, в чем мы не могли согласиться. Мне хотелось, чтобы она бросила это, ведь это подрывало её здоровье и здоровье других. Она готовила и те зелья, что облегчали страдания тяжелобольных. Убивали их.

— Оставь это, пожалуйста. Я просила тебе не ходить ко мне, когда я работаю.

— И вечно будешь скрывать всё за зелёной шторкой?

— Если понадобится…

Я вздохнул и, поднявшись, подошёл к ней. Она стояла ко мне спиной, и я обнял её за плечи.

— Сонь, неужели ты хочешь заниматься этим до конца жизни? Всегда быть ведьмой?

— Да, как моя бабушка, прабабушка… как вся моя семья. Это мой долг.

— А как на счёт института? Ты ведь училась и хотела закончить.

— Мы много раз говорили об этом, — она недовольно подернула плечиками, пытаясь сбросить с них мои ладони, но я лишь прижал её к себе и положил подбородок на её

макушку. — Университет и зелья не совместимы, мне не хватит времени ни на то, ни на другое. Я не хочу нарушать семейные традиции.

— Кому они нужны такие, Сонь? Ты ведь убиваешь людей…

— Но и спасаю тоже, — она немного помолчала, а потом убрала-таки мои руки и сделала несколько шагов вперёд, — Саш, отпусти.

Я молча ушёл.

Проходил по любимому мною парку. Здесь я поймал Соню когда-то и уговорил пойти со мной на свидание. Даже странно было вспоминать, как она сторонилась меня первое время, не подпускала к себе. А вот сейчас я рядом с ней, рядом всегда, но одна её сторона все так же от меня ускользает. Соня недолго держала в секрете свой дар, а я поверил ей быстро и почти без происшествий. Разбитая кружка не считается. И всё было прекрасно. До этих чёртовых зелий.

Не знаю, что это было — судьба или предчувствие, но я решил пойти длинным путём через улочку со скамейками. На одной из них сидела ничем не примечательная компания — три-четыре парня, чуть старше двадцати.

Поднялся ветер.

— …и поделом ей, — донесся до меня тихий, тонкий голос одного из компании.

Я напрягся и замедлил шаг.

— Это неправильно…

— Что неправильно? Мы ж не убьем её! Да спасётся она, думаешь, ведьма не выберется из горящего дома?

— Чепуха! Она наверняка и огонь заклинать умеет! Мы просто припугнем.

— Да пусть валит из города! Жить спокойно не дает. Её зелье отца сгубило…

— Вообще-то Алёнка сама пошла к ней… Он ведь не выжил бы, Кирюх, она его страдания облегчить хотела.

— То же мне, дочка. Родного отца!..

Я уже не слушал их. Я миновал конец улицы и сорвался на бег. Кроме Сони в городе ведьм больше не было, а если бы были она рассказала бы мне. Если бы были — к ней не ходило бы столько людей с просьбами исполнить их желания!

— Открывай! Открывай, чёрт возьми! Соня!

Старая, хлипкая дверь затрещала и отворилась. Я вбежал в дом.

— Ты должна уходить! Сейчас же!

Я схватил её за руку и потащил к выходу, но она вырвалась.

— Что? Что происходит? Я должна закончить, зелье ведь почти…

— Да сгори в Преисподней твои зелья! — прорычал я и повалил кастрюлю на пол. Фиолетово-синяя жидкость разлилась по полу.

— Да ты сумасшедший! Зачем?..

— Всё из-за них! Они убьют тебя. Они всё сожгут, все из-за них!..

Мне казалось, я слышал шаги с улицы. Я тяжело дышал и думал об одном — как спасти Соню.

— Пойдём, — я попытался подхватить её на руки, но она снова вывернулась.

— Саша, успокойся. Всё будет хорошо. Пожалуйста, перестань. Я договорюсь, не впервой…

Шаги теперь слышались отчетливо. А потом через открытое окно в дом просочился едва различимый звук чиркающей спички. Соня в мгновение ока оказалась на крыльце и закрыла за собой дверь.

Усталость, страх и ненависть поглотили меня. Неужели ей это варево дороже жизни? Неужели она не хочет быть как все, как я, быть со мной? Неужели ни я, ни собственные интересы и желания для неё… Неужели эти склянки — смысл всей её жизни?!

Соня вернулась скоро. Она вошла в дом, осторожно прикрыла за собой дверь.

— Ты в порядке? Где они?

Я бросился к ней, но, не успев сделать и трёх шагов, остановился. Она дрожала и, опустив глаза, сжимала ткань рукава. Так продолжалось недолго, вскоре она выпрямилась и выглядела по-прежнему гордой, независимой и абсолютно спокойной.

Я же раздражался лишь больше. Меня злило всё: её потрепанный вид, её вечно сползающая с одного плеча майка, обнаженные бледные ключицы и краснеющий след от чьей-то пятерни на щеке.

— Соня, ты не должна была…

Я, наконец, подошёл к ней и обнял. Касаясь мягких рыжих волос, я думал лишь об одном: кто виноват в этом? Виновато колдовство. Зелья. Эффект от них, противоречивший законам природы.

— Перестань, — сказал я. — Давай сорвем эту штору, выбросим пучки трав, кастрюлю по назначению использовать будем. Начни с начала, тебя никто не заставляет быть той, кем ты являешься сейчас.

— Кем? Кто я сейчас? — она оттолкнула меня и посмотрела прямо в глаза, с вызовом и видом оскорбленного котёнка.

— Ведьма, — холодно ответил я. Раньше это слово вызывало трепет и даже восторг. Теперь я понял, что оно — проклятье.

— Если тебе не нужна ведьма, уходи.

Она посторонилась, освобождая путь к двери. В её глазах блестели слёзы, но она не отказалась бы от своих слов ни тогда, ни через месяцы после.

— Мне нужна ты, Соня. Ведьма или нет. Ты. Ты, которая говорила, что хочешь закончить учёбу. Ты, которая смеётся, когда я выбегаю под дождь и кричу что-то, как последний придурок. Ты, которая сказала как-то, что никогда не хотела жить такой жизнью. Так в чём дело? Почему ты не можешь всё это бросить?!

— Не могу. Просто не могу, Саш. Не могу.

Соня качала головой и плакала. Я злился, тяжело дышал и понимал, что должен был ей помочь. Она, как зависимая, не могла бросить всё. Но хотела. Впервые я видел в её глазах острое желание вырваться из заключение, куда её загнала то ли она сама, то ли семья, и бесконечную мольбу.

— Хорошо, — на удивление спокойно сказал я. Подошёл к полкам, где стояли флаконы и бутылочки — дорога казалась очень длинной и как будто ускользающей куда-то. Я взял бутылочку с синей жидкостью, показавшуюся мне невероятно тяжелой, будто в ней плескались кирпичи. С трудом вытащил пробку. Зелья, которые могли убить человека, Соня хранила под замком. Я не боялся.

— Ты что задумал?! Даже не…

Она, конечно, не успела. Я залпом выпил синюю жидкость с ягодным привкусом. Обернувшись, я улыбнулся и хотел что-то сказать, но язык, почему-то, не слушался. Соня плакала.

* * *

— Я всё вспомнил, Сонь, — пробормотал я снова.

Соня молчала. Она внимательно смотрела на меня и не шевелилась. Не дышала, как мне казалось.

Я отпустил её руку и огляделся. Теперь я смотрел на стол, полки, занавеску и видел их по-настоящему, видел такими, какими видел до амнезии. Амнезии, в которой, как оказалось, был виноват сам.

— Не молчи, — привычно попросила Соня, и я понял, что она ни раз не произносила эту фразу с момента нашего второго знакомства.

— Я вспомнил, — повторил я и вдохнул. Дышать стало проще. Не потому что комната хорошо проветривалась, а потому, что на душе стало легче. Что-то исчезло. Я понял что — ненависть к Соне. Точнее, её иллюзия.

— Ты уйдёшь теперь?

— А я должен?

— Из-за меня ты потерял память.

— Сонь, я люблю тебя.

Я, отчего-то краснея под её пристальным взглядом, принялся накрывать на стол. Первое, что я сделал — выключил плиту с зельем. Потом поставил воду, достал чашки. Вскоре мы сидели за столом друг напротив друга и пили чай, как в тот день, когда я впервые пришел к ней во время амнезии. Как в любой другой день раньше.

— Ненавидишь меня? Я видела это.

— Я ненавидел тебя. Очень долго, всё время: пока гонялся за тобой по городу, уговаривал Антона и Аню позволить встретиться с тобой, когда видел тебя во снах… Я так ненавидел тебя! И только сейчас понял, что это — неправда. Вся эта ненависть, она была не к тебе.

— К кому тогда?

— Я ненавидел себя. Я и сейчас себя недолюбливаю, — я усмехнулся от нелепости и правдивости сказанного. — За то, что выпил зелье. Я хотел показать тебе, к чему может привести это твоё «увлечение». Но что это было на самом деле? Обыкновенная трусость! Слабость! Я хотел избавиться от проблемы и выставить себя героем.

— Жалко, что ты взял именно это зелье.

— Почему?

— Если бы выпил зелье, которое стояло рядом, отрастил бы десятиметровую косу, — с улыбкой сказала Соня, пряча взгляд за чашкой с чаем.

* * *

Антон долго не верил в причину моей амнезии, а потом целых три дня сокрушался, что игра была нечестной: откуда он мог знать, что Сонины штучки — настоящая магия?

Но эти факты никак не повлияли на нашу дружбу. Мы по-прежнему вместе гуляли, ходили в кино, выезжали на пикники. Заканчивалось лето.

— Замёрзла? — я стащил с себя свитер и напялил его на Соню. Соня промолчала и положила голову мне на плечо, а я снова обнял её.

Ночь была холодной. Мы могли в любой момент зайти в дом, но отчего-то нам не хотелось этого делать. Играл оркестр сверчков. Было очень хорошо и спокойно.

— Я люблю тебя, — пробормотала Соня, уткнувшись носом мне в шею.

Я напрягся. Её интонация изменилась, голос звучал тоньше, чем следовало бы. С ней что-то происходило, не первый день. Я не раз спрашивал её об этом, но она молчала. Как всегда. И я решил тихо наблюдать за ней, чтобы быть готовым прийти на помощь в любую минуту.

Соня подняла голову. Её тело дрожало, будто вот-вот рассыплется на сотни маленьких частичек, стоит лишь дунуть. Я потянулся к ней, намереваясь поцеловать, но она отстранилась.

— Саш, я люблю тебя. Только я… я уеду скоро…

В ушах зашумело, её слова пролетали мимо. Что значит «уеду»? Как это «скоро»? Я смотрел на неё и отстранённо думал о том, что со стороны, наверное, выгляжу очень глупо.

— Что?

Если она снова исчезнет из моей жизни, я в третий раз потеряю всё. И Соню. И себя…

— Саша, я уезжаю, — повторила Соня и наконец подняла взгляд. В нём были безграничная тоска и сожаление. И что-то ещё, смутно напоминающее мне надежду. — Эльвира забирает меня к морю, она хочет создать серию с русалками… Я думаю, так будет лучше.

— Для кого?

— Для нас.

— Для нас?! Для нас?! Я только всё вспомнил, я люблю тебя, мы!..

Она осторожно приложила пальчики к моим губам, заставляя меня замолчать. Огромные глаза смотрели с той же мольбой, а потом она моргнула — одинокая слезинка прокатилась по щеке, — улыбнулась и осторожно поцеловала меня.

Я подумал, что так влюбиться можно только в ведьму. В волшебницу. Влюбиться так бесконечно.

* * *

Соня уехала четвертого сентября. Я, Сашка, вернувшийся в город, Аня и Антон проводили их в аэропорт. Эльвира говорила без умолка, Аня плакала, ребята составляли список сувениров и уговаривали всех фразой «вернёшься, даже моргнуть не успеем!» Мы с Соней больше молчали и улыбались. Но весело не было.

Самолёт улетел, и я поспешил к автобусной остановке. Оставаться в этом месте не было ни малейшего желания. Хотелось только приехать в свой уютный, тёмный уголок, закрыться в нём и забыться: уснуть или, может быть, напиться.

По пути я зашёл в магазин, чтобы хотя бы ненадолго остаться одному. Когда я, ничего не купив, вернулся домой, то застал Тоху и Аню целующимся на кухне. Они, наконец, начали встречаться, и я был страшно рад за них.

— Я за пальто, — бросил я через плечо в ответ на их виноватые взгляды.

Я действительно взял пальто и покинул квартиру. Зачем им мешать? Мне всё равно, где проматывать бесконечные часы до её возвращения.

Ноги сами привели меня в парк. Тот самый, где меня нашёл Антон. Тот, куда я прибежал после выпитого зелья — дорога к парку была единственным воспоминанием, которое ко мне не вернулось и, я думаю, уже не вернётся.

Всё вышло как-то странно и некрасиво. Соня уехала, а я остался здесь, наедине со своими памятью и чувствами. Когда Соня была здесь, у меня не было памяти, была неверно понятая мною ненависть. Но мне было хорошо.

Теперь мне было плохо. Очень.

Соня забрала с собой лето. Снова стало пасмурно, и я, кутаясь в пальто, уселся под тем самым деревом. Если я заболею, время пойдёт быстрее.

Соня победила себя, поэтому уехала. Когда я был в её доме предпоследний раз, мы выбрасывали склянки, сжигали мешочки с травами и искали место огромной отмытой кастрюле. Соня решила, что будет варить в ней компот перед зимой. Она сказала мне решить, какой компот я хочу пить всю зиму. Я серьёзно тогда задумался над этим вопросом.

А ещё она просила узнать, сможет ли восстановиться в институте. А ещё…

Соня осмелилась. Она боялась перемен так же сильно, как тишины и одиночества. Но почему эта смелость так дорого нам обошлась?

Соня освободилась от своего проклятья. А что делать мне? Что было моим проклятьем? Амнезия и память? Что было хуже?..

Я сидел под тем самым деревом, где когда-то лежал, не зная ничего о себе. И подумал, что было бы неплохо забыть всё снова. Хотя бы до её возвращения…