По касательной (джен)

Мы шли навстречу, всё ускоряя шаг,

Прошли насквозь, друг друга не узнав.

Ария, “Я здесь”

— Вальдес, какого хрена? — начал Альмейда утреннюю “летучку” старших следователей Центрального полицейского отделения Олларии.

В кабинете раздались тихие смешки, которые один только Луиджи Джильди ради приличия попытался замаскировать под кашель. Он проработал в отделе чуть меньше года и готов был поклясться, что за весь год слышал эту фразу даже чаще, чем пресловутые “вы имеете право хранить молчание”. Антонио Бреве со вздохом полез в бумажник, чтобы отдать ухмыляющемуся Хулио Салине его честно заработанный выигрыш. Филипп Аларкон, тяжело вздохнув, принялся рассортировывать стоящую перед ним на столе стопку с делами по степени срочности. “Летучка”, обычно занимавшая от силы минут пятнадцать, явно грозила затянуться. Так, впрочем, частенько случалось, когда Альмейда решал в воспитательных целях отчитать Вальдеса за какой-нибудь косяк при всём коллективе. Филипп искренне не понимал, почему начальник с упорством, достойным лучшего применения, продолжает наступать на одни и те же грабли, тогда как весь их отдел, вплоть до самого последнего стажёра, уже твёрдо уяснил, что пытаться пробудить в Вальдесе совесть — занятие бессмысленное, неблагодарное и в каком-то смысле даже вредное для здоровья. Вот и сейчас Ротгер самым недоумевающим видом поинтересовался:

— Какого хрена что?

Тактика была, в принципе, выбрана верная: она позволяла прощупать почву на предмет начальственного недовольства, не признаваясь при этом в других проступках, оным начальством пока не обнаруженных.

— Какого хрена мне сегодня поступила на тебя письменная жалоба от начальника 35-го участка? Я тебя туда отправлял судмедэкспертизу получить, а не совать свой нос в чужие расследования! — с судмедэкспертизой в Центральном отделении почему-то вечно возникали какие-то проблемы: специалисты то болели, то увольнялись, то оказывались совершенно некомпетентны, так что следователям приходилось выкручиваться за счёт других участков.

— И чего там пишут? — оскалился в ответ даже не подумавший принять покаянный вид Ротгер.

— Опять кому-то в морду дал? — оживился заскучавший было Хулио.

— Пишут, что после беседы с Вальдесом сотрудник, который вёл дело о похищенных подростках, написал заявление на увольнение по собственному, с формулировкой: “таким некомпетентным идиотам, как я, нечего делать в полиции”. Ничего не хочешь мне объяснить?

— Ну… Что он — некомпетентный идиот, которому нечего делать в полиции? — пожал плечами Вальдес. — К ним приходил отец одного из пропавших подростков, Леонард Престон. Сказал, что его исчезнувшая дочь, Алисия, вела ежедневник, куда записывала все места, которые посещала, и он даже принёс ксерокопию, потому что там могло быть что-то полезное. Но его не стали слушать.

— Полезное? В подростковом девчачьем дневнике? — фыркнул Антонио.

— Ну, в полиции его, как я понял, отшили не в первый раз, так что папаша, видимо, уже шёл по следу дочери самостоятельно. А потом исчез, — отозвался Бешеный с таким видом, словно в этом деле всё было уже кристально ясно, и он совершенно не понимал, что тут ещё нужно было объяснять.

— А это ты с чего взял? — устало поинтересовался Альмейда.

— Я решил заглянуть к нему в гости, в тот же вечер. Но его дома не оказалось, а соседка — милейшая старушка — любезно дала мне запасной ключ… — Вальдес развёл руками.

Дальнейшие объяснения действительно были совершенно излишними.

— Ты вломился в чужую квартиру, воспользовавшись доверчивостью старушки? — хмыкнул Себастьян.

— Ещё и, небось, обыск несанкционированный провёл? — поддакнул Салина.

— Чего нашёл? — полюбопытствовал Бреве.

— Хватит ему потакать! — немедленно огрызнулся на сослуживцев Филипп.

— Вот именно! — рявкнул Рамон. — Ты зачем туда наряд вызвал? Они ничего не нашли, соседи ничего не видели, на работе этот мужик взял отпуск, там ровным счётом ни-че-го нет!

Вальдес с улыбкой водрузил на стол перед собой гламурный розовый дневничок со стразами:

— Следов драки нет. Но все вещи на местах, чемодан в шкафу, а паспорт в комоде. Он никуда не уезжал, просто вдруг исчез. А дневник у него на кухонном столе лежал, весь исчирканный пометками.

Альмейда тяжело вздохнул. Ситуация выходила патовая, и все это понимали: с одной стороны, когда Вальдес всеми зубами вцеплялся в какую-нибудь кажущуюся совершенно безнадёжной зацепку, он, как правило, доводил дело до победного конца — может быть, даже не столько из-за того, что зацепка оказывалась такой уж стоящей, сколько из-за своего полного нежелания оставить её, а заодно и всех остальных, в покое. С другой стороны, забирать дело у 35-го участка действительно не было никаких юридически обоснованных оснований. Однако Альмейда явно был не так уж не согласен с аргументами Ротгера, иначе уже давно велел бы ему заткнуться и заняться собственными расследованиями. Поэтому, не дожидаясь, пока Вальдес начнёт повторять свои доводы в третий раз, Рамон разрешил сотрудникам отправляться по делам и, припечатав Бешеного суровым выразительным взглядом, веско заявил:

— Будешь это делать в свободное от основной работы время. Неофициально, — он обвёл не менее суровым взглядом собравшихся за столом подчинённых, — и вы ничего этого не слышали.

Аларкон с горестным стоном уронил голову на стол и для верности даже несколько раз постучал этой многострадальной частью тела по столешнице под понимающие смешки сослуживцев, однако это действо никоим образом не помогло изменить удручающую реальность. В реальности его напарником всё ещё был больной на всю голову Ротгер Вальдес, не способный усидеть на одном месте ни единой лишней секунды и вечно утягивающий за собой в водоворот событий всех, кто невовремя подвернётся под руку. Филипп, как напарник, обладал сомнительной привилегией находиться под рукой большую часть времени, поэтому особо не рассчитывал, что сможет остаться в стороне, даже несмотря на то, что Бешеный немедленно заверил Альмейду, что именно в свободное время и именно очень неофициально этим и собирался заняться. Откровенно говоря, Аларкон был бы не против, если бы его жизнь была хоть немного более скучной.

* * *

— Да, Адольф, конечно, вечером я тебя встречу, — Олаф Кальдмеер положил трубку телефона и устало прислонился спиной к дверному косяку.

Он только что вернулся домой после двенадцатичасовой смены в травмпункте, где работал на износ, почти без выходных, вот уже полгода, но усталость была вызвана не этим. Олафу казалось, что его жизнь остановилась, замерла на месте в тот самый момент, когда он вышел за дверь Первого Государственного Госпиталя в Эйнрехте, чтобы больше никогда туда не вернуться. За суетой переезда в другую страну, поиском квартиры и новой работы Кальдмеер не сразу заметил это, но с каждым днём всё более и более серых будней ему всё сильнее казалось, что вокруг него чужие жизни проносятся на бешеной скорости, а сам он заключён в непроницаемую вакуумную оболочку, внутри которой нет никакого движения. Так что приезд старого друга, взявшего отпуск впервые за, кажется, лет восемь, должен был что-то исправить. Как-то встряхнуть его. Самым ужасным было то, что Олаф не был уверен, что ему вообще хочется выбраться из своей оболочки. Но увидеться с Адольфом в любом случае будет неплохо.

* * *

— Ну, и что ты собираешься делать? — всё-таки не выдержал Аларкон, в делано расслабленной позе прислонившись к колонне и окидывая взглядом зал ожидания аэропорта.

Его можно было понять: со вчерашнего дня Вальдес не подавал никаких признаков того, что занимается самостоятельным неофициальным расследованием, и добросовестно выполнял все свои следовательские функции в расследованиях совместных и официальных. Это не могло не настораживать.

— Следить, когда здесь появится наш приятель, чтобы улететь на ближайшем рейсе в Гаунау, и схватить его, конечно, — ленивым голосом протянул Вальдес. Ему расслабленная и не вызывающая подозрения поза удавалась почему-то куда лучше, чем напарнику: Ротгер полулежал на скамейке, откинув голову на её спинку так далеко, что казалось, будто он просто вырубился, утомившись долгим ожиданием. Хотя на самом деле Филипп знал, что глаза у Бешеного открыты, и он следит за правой половиной зала ожидания не менее внимательно, чем Аларкон за левой.

— Хватит под дурачка косить, — почти не разжимая губ, процедил Филипп. — Ты же прекрасно понял, что я о дневнике.

— Я думал, ты не хочешь в это лезть, — Вальдес чуть потянулся, делая вид, что разминает затёкшую шею, чтобы внимательнее разглядеть мелькнувшее в толпе лицо. Аларкон слегка оттолкнулся от колонны лопатками, но, увидев, что Ротгер снова расслабляется и растекается по скамейке, прислонился обратно. Не тот.

Филипп еле слышно скрипнул зубами: да, Вальдес периодически втравливал его в какие-нибудь несанкционированные расследования или сомнительные авантюры с целью найти преступников как можно скорее. Но все потенциально опасные — читай “самоубийственные” — мероприятия обычно приберегал исключительно для себя. Так что подобная скрытность напарника ничего хорошего означать не могла.

— Просто… Держи меня в курсе, — Филипп сам поморщился от того, как беспомощно это прозвучало, и тут же сменил тон на куда более грубый: — Не собираюсь снова навещать тебя в больнице.

Ротгер открыл один глаз и, прищурившись, бросил на напарника быстрый нечитаемый взгляд.

— Девочка записывала в дневник все места, куда ходила. Её отец исчиркал всю последнюю неделю пометками: наверняка пытался повторить её путь и найти, в каком из этих мест она могла попасть в беду.

— Думаешь, нашёл? — Аларкон повернул голову налево и слегка кивнул Вальдесу на идущего в их сторону мужчину.

— Наверняка, — Вальдес плавно и почти незаметно перегруппировался на скамейке, готовый в любой момент сорваться с места. — Он обошёл все места, где побывала Алисия, посещал их в те же дни недели, что и она. Первым значится пункт сдачи крови, начну с него, завтра с утра.

— Дай знать, если я тебе понадоблюсь, — бросил Филипп, отталкиваясь от колонны и плавно обходя опознанного преступника. Тот, нервно оглянувшись, вдруг заметил вдалеке приближающегося охранника и, запаниковав, ломанулся к выходу.

Коротко ругнувшись, Вальдес одним прыжком перескочил через скамейку и рванул за ним, как обычно, предоставив напарнику демонстрировать окружающим правомерность своих действий. Аларкон со вздохом достал из кармана штатской одежды значок и, провозгласив положенное по протоколу “Стоять, полиция!”, побежал следом.

* * *

Олаф должен был бы испытывать все эти чувства, которые полагается испытывать человеку, встречающему близкого друга после полугодовой разлуки: нетерпение, оживление, предвкушение… Вместо этого он просто хотел спать и ощущал лишь привычное тоскливое одиночество, которое настолько, кажется, срослось с его личностью за эти полгода, что даже “ощущение” было слишком громким словом для его описания. Как негромкая фоновая музыка, ставшая настолько привычной, что на неё уже и внимания не обращают. Вместе с осознанием собственной эмоциональной несостоятельности вдобавок к одиночеству пришло такое же привычное чувство вины: даже друга не можешь встретить как следует, он ради тебя всё бросил и прилетел в чужую страну, а тебе что — плевать? На самом деле Олафу было не плевать на Адольфа — и не могло быть — просто… Просто в последнее время ему было плевать даже на себя.

Единственным, что несколько встряхнуло его в это утро, была внезапно начавшаяся прямо посреди зала ожидания погоня. Кальдмеер отстранённо наблюдал, как какой-то мужчина срывается с места и бежит к выходу, а другой мужчина, перепрыгивая скамейки и чьи-то вещи, бежит ему наперерез. Убегающий почти поравнялся с Олафом, намереваясь проскользнуть мимо него к выходу, когда Кальдмеер услышал “Стоять, полиция!” с другого конца зала и, сам не понимая, зачем это делает, в приступе какого-то дурацкого оживления — словно на миг очнувшись ото сна — резко пнул пробегающего мимо беглеца по голени. Тот не упал, но запнулся достаточно сильно, чтобы догонявший его — как выяснилось, всё же полицейский в штатском — успел подскочить и лихо заломить преступнику руки за спину. На миг полицейский обернулся на Олафа и, едва скользнув по нему взглядом, одобрительно заметил: “Отличная работа!”, а затем повернулся обратно к задержанному, чтобы с достойной серийного маньяка улыбкой выслушать, как подоспевший напарник зачитывает тому его права.

Кальдмеер внезапно поймал себя на мысли, что был бы не против остаться и понаблюдать, что будет дальше, но тут его окликнули и, обернувшись, он увидел шагающего на встречу Адольфа Шнееталя. И, к своему огромному облечению, всё же почувствовал настоящую радость от встречи с другом, несмотря на всё своё эмоционально заторможенное состояние. По крайней мере, улыбка, с которой он двинулся навстречу Адольфу, была вполне искренней.

* * *

Вальдес не знал, зачем похищенной девочке понадобилось сдавать кровь именно в одной из самых дорогих и респектабельный клиник столицы, но в дневнике чётко значился именно этот адрес. Наиболее вероятной была версия, что кровь сдавалась за плату: больница вполне могла себе это позволить, а значившиеся в дневнике следующими пунктами для посещения ночной клуб (записано было как библиотека, но Ротгер никогда не встречал ни одной библиотеки в том весьма сомнительном районе, на который указывал адрес), тату-салон (якобы цветочный магазин) и не расшифрованный пока магазин канцтоваров (который вполне мог ещё оказаться настоящим магазином настоящих канцтоваров) действительно требовали некоторых денежных вливаний. Было похоже, что Алисия как раз вошла в возраст подросткового бунта, но, будучи натурой педантичной и последовательной, даже этот свой бунт расписала по пунктам и внесла в расписание. В любое другое время Вальдес, прозванный Бешеным далеко не за любовь к чётким планам и графикам, с удовольствием высмеял бы подобную привычку, но сейчас она была весьма на руку следствию: оставалось только пункт за пунктом проследить путь Алисии, как это сделал её отец, и найти их обоих.

Немного настораживало, что та же самая больница значилась в ежедневнике и неделей ранее, но этот вопрос Ротгер собирался прояснить на месте. Получилось это довольно быстро: приветливая девушка-администратор с кукольной рекламной улыбкой выразила почти искреннее восхищение (Вальдес поставил бы где-то шесть-семь баллов правдоподобности из десяти) желанием Ротгера послужить на благо общества и спасти чью-то жизнь, однако, к её глубочайшему сожалению, они не могли принять кровь без предварительного всестороннего анализа, который, к счастью, можно было сделать прямо сейчас, быстро, легко и безболезненно. Процедура проверки крови перед тем, как перелить её какому-нибудь пациенту, подозрительной не казалась, но, по опыту Бешеного, любую больницу с лёгкостью можно было использовать для проворачивания очень незаконных и очень грязных дел. Так что он послушно сдал кровь на анализ, оставил свой номер телефона для связи и бодро выбежал на улицу. Причин для бега было две: во-первых, в машине через дорогу его ждал Аларкон, чтобы отправиться обследовать место преступления; во-вторых, Вальдес выскочил из этой машины без куртки, а на улице была погода, вполне характерная для середины зимы. Он быстро сбежал по ступенькам, лихо разогнавшись, проскользил по накатанной ледяной дорожке почти до самой дороги, едва не сбив с ног двух прохожих, под осуждающий взгляд Филиппа перебежал дорогу в совершенно не предназначенном для этого месте и, запрыгнув на сидение рядом с водительским, беспечно произнёс:

— Что? Мне была невыносима мысль о том, что ты здесь ждёшь меня совсем один, поэтому я торопился к тебе, как мог!

Пробурчав что-то невнятное, Аларкон завёл машину и вырулил на трассу: предстояло ещё много дел, а поругаться с Вальдесом можно было и по дороге.

* * *

Утро было морозным, как ему и полагалось. Настроению полагалось быть радужным, но оно на таковое и близко не походило. Кальдмеер шёл на работу в сопровождении лучшего друга, только вчера приехавшего погостить, и поговорить им было, в общем, не о чем — а такое за все долгие годы их дружбы случилось впервые. Олаф знал, что Адольфу хотелось бы узнать о том, как он теперь живёт — но рассказывать ему было особо нечего. То есть совсем нечего: после краткой экскурсии по съёмной однокомнатной квартире — не то чтобы доктор Кальдмеер за всю жизнь не накопил денег для покупки собственного жилья, просто не видел никакого смысла сейчас этим заниматься — оставалась только эта чуть более длинная прогулка к месту работы, после которой Шнееталь будет предоставлен сам себе, пока смена Олафа не подойдёт к концу. Он собирался немного осмотреться в городе, но полноценный обзорный тур по местным достопримечательностям рассчитывал получить от друга. Олаф почему-то не решился сразу ему сообщить, что так ни разу и не выбрался, чтобы посмотреть эти самые достопримечательности.

Сам Кальдмеер с удовольствием… Хорошо, может, и без особого удовольствия, но точно с интересом выслушал бы новости обо всём, что происходило в клинике после его отъезда, и на самом деле с удовольствием послушал бы, как поживают его друзья. Но круг его дриксенских друзей неизменно вращался вокруг всё той же клиники, а упоминаний о ней Адольф избегал, как чумы. Так что вчерашний вечер, после взаимного обмена “новостями”, которые не касались клиники в Дриксен и позволяли Олафу не говорить прямо: “в моей жизни не происходит вообще ничего, потому что после работы я сразу иду домой, а из дома хожу только на работу”, прошёл в несколько неловких разговорах ни о чём, и утренняя прогулка мало чем от него отличалась. Пока из ворот находившейся по пути в травмпункт больницы не выскочил какой-то человек, чуть не сбив Кальдмеера с ног. Адольф, едва успевший подхватить друга под локоть, неожиданно рассмеялся:

— Да, пожалуй, нам нужна была небольшая встряска.

Он сказал это с какими-то чересчур выразительными интонациями, как будто за его словами крылось что-то ещё, помимо очевидного, и обычно Олаф прекрасно понимал такие полунамёки. Но сейчас ему не хотелось их понимать, поэтому он с улыбкой пожал плечами и сообщил:

— Почти пришли.

Шнееталь наградил его внимательным взглядом и, попрощавшись возле дверей травмпункта, напоследок заявил:

— Я так понимаю, ты в Олларии нигде ещё не был? Я, пожалуй, куплю путеводитель и составлю нам небольшой план действий на завтра.

У Олафа было время до конца рабочего дня, чтобы поразмыслить о том, что его лучший друг — всё ещё лучший друг. Может быть, ему и необязательно всё объяснять, чтобы он понял, что происходит. Кальдмеер так и не решил, хорошо это в данном случае, или плохо.

* * *

Следующие два дня были у Олафа выходными, и прошли они в бесконечных походах по культурным местам Олларии: площади, памятники, набережная, старый дворец, ныне ставший музеем… Вся эта беготня внезапно заставила Кальдмеера почувствовать себя почти в центре событий. Почти живым. Они с Адольфом живо обсуждали всё увиденное, рассуждали об архитектуре зданий и о художественной ценности дворцовой утвари. Только тема клиники и событий, предшествовавших переезду Олафа в Талиг, по-прежнему обходилась стороной настолько аккуратно, что даже если бы они кричали о ней с утра до вечера — она и то бросалась бы в глаза меньше, чем теперь. Потому что чем тщательнее Шнееталь замалчивал запретную тему, тем сильнее Олафу хотелось, чтобы он уже высказал по этому поводу всё, что хотел — а судя по выражению лица Адольфа каждый раз, когда Кальдмеер упоминал свою теперешнюю работу, сказать он хотел немало. Не то чтобы это было бы так желательно услышать — на самом деле, Олаф вообще сомневался, что в принципе готов обсуждать события полугодовой давности, пусть даже и с лучшим другом. Он, скорее, хотел бы вовсе замести их под коврик и не вспоминать — ни вслух, ни даже мысленно — больше никогда. Но молчание Шнееталя было таким красноречивым, что болезненную тему хотелось уже поднять и закрыть — и забыть, — как хочется порой сорвать бинты с ещё незажившей раны — настолько сильно она под этими бинтами зудит и чешется, что пускай уж лучше болит и кровоточит. Да и, в конце концов, глупо это было: всё это топтание на одном месте и дурацкие расшаркивания — и перед кем? Перед лучшим другом. Да если с ним нельзя было поговорить о том, о чём и вспоминать-то лишний раз не хотелось — то Олаф вообще не знал, с кем тогда он может говорить.

Утром второго выходного дня, когда они направлялись в очередной музей где-то в центре города, Кальдмеер уже и в самом деле собрался поднять животрепещущий вопрос: старательно взяв себя в руки и настроившись, как перед визитом к зубному, когда заранее знаешь, что анестезии не предвидится, а зуб удалить всё равно придётся. Но не успел он сказать и слова, как Адольф, зачем-то внимательно вглядевшись в его лицо, вдруг заявил:

— Пойду воды куплю, — и с этими словами ушёл в направлении ближайшего продуктового киоска, оставив Олафа стоять в раздражённом недоумении посреди улицы.

Вокруг быстро шагали туда-сюда люди, машины то и дело сигналили друг другу и прохожим, даже птицы летали как-то особенно по-деловому — и Кальдмеер вдруг понял, что по большому счёту так никуда из своего безвременного кокона и не выбрался — просто впустил туда на время старого друга, настолько уже родного и привычного, что тот и не мог бы нарушить пресловутую “зону комфорта”, поскольку сам являлся её частью. Олаф огляделся в поисках Шнееталя, и взгляд его на пару секунд задержался на стоявшем рядом с полицейским участком человеке. Вернее, на самого человека Кальдмеер внимания почти не обратил — занимательной была скорее книжица в его руках. Она была возмутительно ярко-розового цвета, переливалась на утреннем солнце всеми украшавшими обложку стразами и выглядела ужасно нелепо в руках одетого по полной форме полицейского. Это почему-то подняло настроение и вызвало невольную улыбку. Олаф даже ухитрился выкинуть из головы, что на самом деле испытал немаленькое облегчение оттого, что ему не пришлось заводить тот разговор с Адольфом. И что Адольф абсолютно точно ушёл от разговора нарочно.

* * *

Утренняя “летучка” начиналась, как всегда, и сперва никто ничего необычного не заметил. Главным образом, потому, что Вальдес влетел в кабинет в последнюю секунду, когда Альмейда уже начал свою речь (со слов “Вы что себе, паршивцы, позволяете”, которые по частоте употребления лишь немногим уступали всем известным “Вальдес, какого хрена”), и молча сел на своё место, не забыв ослепительно улыбнуться коллегам. Это молчание никого не удивило: в конце концов, только самоубийца стал бы перебивать Рамона, собравшегося устроить выволочку подчинённым, в очередной раз проигнорировавшим совершенно, по их мнению, излишние бюрократические правила оформления документов.

Было несколько необычно, когда во время скоростного обсуждения текущих расследований других команд Ротгер не вставил ни единого комментария, однако и это в основном осталось без внимания. Но когда дошла очередь до команды Вальдес-Аларкон, а Бешеный предоставил Филиппу отчитываться обо всех розыскных мероприятиях самостоятельно — хотя обычно устные доклады делал Вальдес, а Аларкон отдувался за них обоих в письменных отчётах, — все начали подозревать неладное. Луиджи то и дело недоумевающе крутил головой в сторону Ротгера, Антонио и Себастьян обменивались красноречивыми взглядами, а Хулио пытался через стол потыкать в Вальдеса ручкой, чтобы убедиться, что тот всё ещё жив. Вальдес мстительно запустил в ответ карандашницей, спёртой со стола Альмейды, пока тот не видел, и гадко ухмыльнулся, когда в краже канцелярских принадлежностей был обвинён Салина. Но так и не произнёс ни слова до самого конца совещания, которое несколько выбилось из обычных пятнадцати минут, поскольку Рамон собирался обсудить план готовящейся операции. Но даже во время этого Вальдес, всегда живо участвовавший в подобных обсуждениях, не издал ни единого более членораздельного звука, чем “Угу” или “Мхм”. Преисполненный самых нехороших подозрений, но, к сожалению, снова сидящий слишком далеко, Аларкон был вынужден ограничиться испепеляющими взглядами в сторону напарника, что было примерно так же действенно, как антикомариный спрей против слона. В конце концов, дождавшись, пока Альмейда посмотрит в другую сторону, Филипп, поймав взгляд Вальдеса, как можно более выразительно и чётко произнёс одними губами:

“В чём дело?”

Бешеный, явно получающий немалое удовольствие от всеобщего недоумения, улыбнулся особенно широко и помахал перед собой розовым дневничком, с которым в последние несколько дней не расставался. Аларкон успел уже бегло ознакомиться с содержимым и был в общих чертах знаком с намечающимся курсом расследования.

“Канцтовары?” — всё так же беззвучно и ещё более недоумённо переспросил он, потому что именно этот пункт был в плане Ротгера на вчерашний вечер. Филипп был почти уверен, что магазин канцтоваров в дневнике примерной — (или почти примерной, учитывая ночной клуб и тату-салон) дочери и круглой отличницы — это именно магазин канцтоваров.

Вальдес ответил на вопрос, сделав несколько жестов руками и сопроводив их совершенно неподражаемой мимикой.

“Серьёзно? Они её вспомнили?” — это объясняло радостное возбуждение Ротгера, но не его упорное молчание. Аларкон уже собирался уточнить, что за заведение скрывалось под кодовым названием «Канцтовары» в дневнике Алисии, но тут их невербальный разговор был прерван громким:

— Я вам тут не очень мешаю?! — Альмейда раздражённо швырнул на стол папку с делом. — Бешеный, тебе есть, что добавить к плану операции?

Судя по выражению лица Бешеного, ему очень даже было что добавить, но, к его глубочайшему сожалению, сделать это он был по каким-то причинам не в состоянии. Филипп почти целую минуту наслаждался быстрой сменой выражений на лице Вальдеса, бурно жестикулирующего в попытках донести свою мысль до окружающих. Не дожидаясь, пока Рамон окончательно потеряет терпение, Аларкон всё же соизволил перевести на человеческий язык замечания напарника:

— Он думает, что группу захвата надо увеличить в полтора раза и разделить на две подгруппы.

Альмейда нахмурился, но оставил всю эту пантомиму без комментариев, сосредоточившись на деле и внеся коррективы в план операции. Лишь когда совещание было окончено, он откинулся на спинку стула и едко заявил:

— Всех нас безумно радует царящие в вашей команде гармония и взаимопонимание, но всё-таки, Бешеный, что случилось с твоим длинным языком?

Вальдес, уже успевший переместиться к выходу, оглянулся и, совершенно по-мальчишески ухмыльнувшись, вдруг высунул язык.

— Пирсинг?

— Вальдес!

“Жду тебя на улице”, — одним быстрым жестом просигнализировал Ротгер, прежде чем скрыться за дверью.

Что и говорить, он всегда знал, как произвести впечатление. Филипп тяжело вздохнул и, пожав плечами с видом “Откуда мне-то знать, это ж Вальдес!”, пошёл догонять напарника. Тот действительно обнаружился на улице: стоял, уткнувшись в дневник, и делал там какие-то пометки карандашом, не обращая внимания на то, как пялятся на него некоторые прохожие.

— Ну и на хрена ты его сделал? — осведомился Аларкон.

Ротгер оторвался от созерцания дневника, поднял голову, подмигнул и произнёс одними губами: “Конспирация”.

Кто бы сомневался.

— Так она что, сделала пирсинг? В этих “Канцтоварах”.

Вальдес неопределённым жестом и лёгким покачиванием головы: “Хотела, но побоялась”.

— Думаешь, они как-то связаны с похищением?

“Нет”, — довольно категорично отреагировал Ротгер.

* * *

Конечно, это всё было довольно предсказуемо: удовольствие Аларкона от того, что вечно болтающий без умолку Вальдес пару дней не мог говорить, обязательно должно было быть испорчено необходимостью переводить его невербальные методы разговоров для окружающих. Да можно подумать, это было так уж сложно: понять, что Бешеный имел в виду, когда насмешливо улыбался, закатывал глаза и делал все эти довольно выразительные жесты руками! Впрочем, эти соображения Филипп был вынужден держать при себе после того, как в сердцах поделился ими с Луиджи и был награждён краткой, но весьма прочувствованной речью о том, как это здорово, что они с Вальдесом такая отличная команда и так близки, что понимают друга без слов. Особенно раздражало то, что это был Луиджи — а не какой-нибудь Салина, к примеру, — и говорил он совершенно искренне, без присущего остальным работникам их отдела ехидства. Но больше всего Аларкона бесил тот факт, что на самом деле Ротгера можно было понять без слов только тогда, когда этот кошкин сын хотел, чтобы его поняли и услышали. При кажущейся полной открытости — даже болтливости, — этот человек умудрялся никогда не рассказывать о себе ничего по-настоящему важного или личного, подпуская к себе окружающих ровно до им самим проведённой границы — а за её пределы никому хода не было. Серьёзно, Филипп в отделе считался самым близким другом Вальдеса — и это было, в общем, правдой: ближе, чем напарника, Ротгер ещё никого к себе не подпускал, и, может, именно благодаря этому Аларкон точно знал, что на самом деле Бешеный не подпускает близко вообще никого. Никогда. И именно осознание этого заставляло Филиппа так злиться, когда остальные делали замечания по поводу их с Вальдесом якобы близкой дружбы.

Как бы то ни было, за годы сотрудничества Бешеный хотя бы научился просить напарника о помощи, когда это было необходимо. Так что он, совершенно не стесняясь, потащил Аларкона после смены в ночной клуб, значившийся одним из пунктов в дневнике Алисии. Вальдес торопился, это было видно: будь его воля, он оббежал бы все помеченные исчезнувшим (теперь уже официально, 35-отдел наконец-то опомнился и открыл дело после того, как к ним обратились коллеги потерпевшего) Леонардом Престоном места за один день. Но во всех них работники сменяли друг друга, работая посменно, и имело смысл заявиться туда в тот же день недели, в который это сделала Алисия — хотя бы потому, что именно так поступил её отец, и это, похоже, сработало. Кроме того, их собственные полтора десятка текущих расследований никто не отменял, к тому же Ротгер, не обладающий в данном случае никакими полномочиями, вынужден был работать под прикрытием, притворяясь во всех посещаемых местах клиентом. Хотя это ему было даже удобнее, они и раньше, бывало, так поступали со своими расследованиями: один допрашивал свидетелей и подозреваемых официально, как полицейский, а другой — прикинувшись клиентом, или соседом, или прохожим — по ситуации. В общем, торопился Вальдес со всем возможным старанием, и всё равно, кажется, считал, что торопится недостаточно. Ночной клуб был пустышкой — хотя Филипп походя успел засечь и взять на заметку пару каналов сбыта наркотиков, Вальдес, внимательно присмотревшись к указанным людям и взвесив что-то в своей непостижимой голове, решил, что с похищенными подростками они не связаны. Ротгер, вероятно, тут же понёсся бы проверять последний пункт из списка — полулегальный тату-салон, — наплевав даже на соблюдаемую очерёдность, если бы Аларкон вовремя не остановил его — буквально, схватив за плечо уже на ходу — и не показал на часы. В три часа ночи салон уже явно был закрыт. Да и до начала рабочего дня оставалось всего ничего, а спать на утренней летучке Альмейда почему-то категорически запрещал.

— Надеюсь, ты хотя бы татуировку в целях конспирации набивать не станешь, — проворчал Филипп, прощаясь с напарником до утра.

Вальдес предсказуемо промолчал, но всем своим видом показывал, что ничего не обещает и вообще он, может, всю жизнь мечтал о татуировке. Спорить Аларкону не хотелось, и он отправился домой, спать.

* * *

Домой в этот раз возвращались почти ночью: день выдался насыщенный. Настолько насыщенный, что Кальдмеер на целый этот день ухитрился позабыть и о собственном всепоглощающем одиночестве — какое, в самом деле, может быть одиночество, когда тебе целый день приходится болтаться в толпе незамолкающих туристов? — и об окружающих его холоде и отчуждённости, и о чувстве вины; и о том, что Адольф нарочно и раздражающе умалчивает о событиях, это чувство вызвавших; и о том, что Адольф завтра улетит, и тогда всё это вернётся обратно, быть может, с удвоенной силой. Но сейчас у Олафа немилосердно гудели находившиеся за день ноги, болела напичканная разнообразными культурно-историческими фактами голова и начинало слегка побаливать горло — то ли от морозного зимнего ветра, то ли от разговоров, переставших за последние полгода быть чем-то привычным. В общем, Кальдмеер чувствовал себя прекрасно, и думать о завтрашнем дне ему не хотелось, но стоило этой мысли прийти в голову, как завтрашний день тут же безмолвной тенью повис где-то на периферии сознания. К счастью, мрачные мысли тут же разогнал Шнееталь. Ему тоже не очень хотелось думать о завтрашнем дне, потому что оставлять друга одного в состоянии глубокой депрессии он не хотел, а остаться подольше никак не мог — отпуск истекал. Безопасные темы для разговоров были почти исчерпаны, поэтому Адольф, оглядевшись вокруг, сказал первое, что пришло ему в голову:

— Почему ты поселился в таком районе?

Район был, откровенно говоря, так себе. На любителя. Причём Олаф таким любителем точно не был: прямо сейчас они проходили мимо довольно обшарпанного ночного клуба, сразу за углом был какой-то не совсем легальным тату-салон, через улицу — бар, настолько грязный, что даже тараканы брезговали бегать там по полу… Кальдмеер в ответ только пожал плечами, потому что разумного объяснения у него не было. Не говорить же другу, что он поселился здесь, потому что это объявление первым попалось на глаза, а ему было до такой степени всё равно, где жить, что он даже не обратил внимания на район. Шнееталь, впрочем, понял это и сам. Они слегка посторонились, пропуская в сомнительный клуб двух явно спешащих людей, и пошли дальше. Думать о завтра всё ещё не хотелось.

* * *

— Где тебя носит?! — сердито рявкнул Филипп, едва взяв трубку зазвонившего телефона. Он имел все основания сердиться: Вальдес пропустил утреннюю планёрку и не отвечал на звонки, так что напарнику пришлось его отмазывать, сославшись на срочные оперативные мероприятия.

— Я их нашёл, это точно они, — торопливо проговорил Ротгер. — Надо брать, пока не поздно.

— Подожди-подожди, кто эти “они”? Похитители подростков? Где ты их нашёл?

— Не только подростков. Я с утра забежал в тату-салон. Алисия Престон у них, и Леонард наверняка тоже.

— Почему ты так уверен? — Аларкон, секунду подумав, отставил в сторону папки с текущими делами и запустил полицейскую базу данных в компьютере.

— Они взяли у меня анализ крови. Кому вообще нужен анализ крови в тату-салоне?

— …И это что, всё? Все твои аргументы? — возмутился Филипп.

— Не все, я тут подслушал пару разговоров и спёр кое-какие документы… В общем, у них есть склад где-то на окраине города, думаю, думаю, там они всех и держат…

— Зачем? — Аларкон быстро прикинул в уме все возможные варианты и выбрал самый вероятный: — Нелегальная пересадка органов?

— Скорее всего. Так что там насчёт группы захвата?

Филипп устало размял пальцами виски, но предчувствие надвигающихся неприятностей от этого никуда не исчезло.

— Рохелио, ты же понимаешь, что просто так нам группу захвата никто не даст, даже если Альмейда поверит тебе на слово? Нужны веские доказательства, иначе наши действия будут считаться противозаконными.

— Придумай что-нибудь, времени мало, надо торопиться, — заметно повеселевшим голосом отозвался Бешеный. Если Аларкон сказал “нам”, значит, уже вовсю думает над решением проблемы, а не пытается убедить напарника отказаться от задуманного.

— Почему? Что изменится от того, что мы передадим наводку 35-му участку и дадим им сделать свою работу? — ворчливо отозвался Филипп. — Дай мне адрес этого салона, посмотрю, что у нас есть на его владельца.

— Сейчас скину. Я не знаю, почему, просто предчувствие.

— Понял. Глаз с них не спускай, если что нароешь — дай знать, — Аларкон тяжело вздохнул и окончательно убрал со стола папки с официальными расследованиями. Знал он эти вальдесовы предчувствия. Жаль только, что на суде их в качестве доказательств не принимали.

— Спасибо, Липпе, — искренне улыбнулся Ротгер перед тем, как повесить трубку.

* * *

Плотину прорвало следующим же утром. Олаф и Адольф мирно позавтракали, обсуждая план действий на оставшееся до рейса время, затем Шнееталь упаковывал вещи, а Кальдмеер передавал сувениры для дриксенских — а других у него и не было — друзей, и всё шло замечательно, пока Адольф, упаковывая последний сувенир в сумку, не заявил:

— Почему бы тебе не вернуться обратно?

— Ты ведь прекрасно знаешь, почему, — Олаф тяжело сел на диван, избегая смотреть другу в глаза.

Шнееталь сердито дёрнул молнию на сумке и рявкнул:

— Знаю, но твои причины, если подумать, яйца выеденного не стоят! Ты не виноват в том, что случилось, это был технический сбой, такое случается!

— Не в мою смену! — Олаф очень редко повышал на кого-то голос, так что Шнееталь мог бы даже собой гордиться, если бы не был так зол. — Я должен был всё проверить, прежде чем начинать оперировать человека, обречённого на верную смерть под моим ножом!

— Ты так говоришь, как будто ты убил его!

— Так оно и было!

— Нет, не было! Система вышла из строя, ты не виноват в этом, ты всё делал правильно, — Шнееталь на минуту замолчал, а затем продолжил уже куда более спокойным, почти просящим тоном: — Олаф, ты был лучшим хирургом в нашей клинике, люди в очередь становились, чтобы к тебе на операцию попасть, ты не можешь позволить одной ошибке поставить крест на всей твоей карьере!

— Моя блестящая карьера не стоит отнятых человеческих жизней, — упрямо отозвался Кальдмеер. — Тем более — детских…

— Ты — врач, блестящий хирург, твой долг — помогать людям, а не сидеть и упиваться самобичеванием.

— Я помогаю людям, — Олаф чуть иронично изогнул одну бровь. Адольф хорошо знал этот взгляд. Он означал, что его лучший друг будет стоять на своём до конца, какие бы аргументы ему ни приводили.

— Да, конечно. В травмпункте, — горько бросил Шнееталь. — Это не твой уровень, и ты это знаешь. Решил сам себя наказать, раз уж медицинскую дисциплинарную комиссию так и не собрали?

Вместо ответа Кальдмеер молча вытянул вперёд правую руку с зажатым в ней на манер медицинского скальпеля карандашом. С другими предметами в руке такого эффекта не наблюдалось — иначе Адольф заметил бы раньше — но именно в таком положении пальцев рука заметно подрагивала. Недостаточно, чтобы это отражалось на выполнении любых действий с крупными и мелкими предметами в руках. Смертельно, если эти действия были связаны с оперативным вмешательством в человеческое тело.

— Я не могу больше оперировать, — спокойно припечатал Олаф.

— Это психосоматика, — отозвался Адольф, хотя уже понял, что спор безнадёжно проигран.

— Знаю. Но она не проходит.

Спрашивать о посещении психотерапевта было, понятное дело, бессмысленно. Видеть прежде такого уверенного в себе и деятельного руководителя хирургическим отделением крупной клиники сдавшимся, замкнувшимся в себе, находящимся в состоянии глубокой депрессии бесплатным доктором из травмпункта — было и вовсе невыносимо. Шнееталь глубоко вздохнул, выдохнул и на выдохе услышал:

— Раз уж мы теперь разговариваем на тему клиники, расскажи мне, как у вас там дела.

Это он мог, да. Хотя и сильно сомневался, что Олафу от этих рассказов станет хоть немного легче.

* * *

На заброшенный склад Ротгер вышел, сев на хвост двум парням из тату-салона: те, под предлогом оказания первой помощи, увели с собой девушку, которой неожиданно стало плохо спустя всего несколько уколов иглой. Он занял не слишком удобную, но зато достаточно скрытную позицию в близрастущих кустах и какое-то время наблюдал за складом снаружи: видел, кто входил и выходил, как расположены двери и окна, в какую сторону бандитам будет проще всего удирать и где лучше поставить засаду. Вальдес почти физически мог почувствовать, как время утекает сквозь пальцы: действовать надо было как можно скорее, он и без того потерял время на наблюдение за тату-салоном. Но, к сожалению, штурмовать склад с таким количеством запасных выходов было затеей довольно бессмысленной, и даже Бешеный это понимал, так что приходилось, сцепив зубы, ждать. Не в последнюю очередь потому, что Филипп обещал сделать невозможное, чтобы убедить Альмейду отправить сюда людей, не дожидаясь появления более веских оснований.

Группа захвата — даже две: родная, из Центрального отделения, и дополнительная, из 53-го участка — успела вовремя: терпение Вальдеса как раз подошло к концу, так что он уже прикинул план действий и собирался начинать штурм заброшенного склада в одиночку — за что после непременно получил бы от Альмейды незабываемых люлей. Если бы выжил, конечно. Прибывший на место Рамон, явно разгадавший неосуществлённые намерения Вальдеса, издалека погрозил ему кулаком и махнул рукой — присоединяйся, мол, сам знаешь, что делать. Вальдес, конечно, спорить не стал и послушно присоединился. Пока начальник быстро распределял людей по группам, чтобы оцепить здание, Ротгер огляделся в поисках напарника.

— Да тут я, тут, — среагировал на его движения Аларкон, выныривая из-за чьей-то спины. — Бронежилет надень, придурок, куда ты собрался в таком виде?

— Как тебе удалось притащить сюда столько народа? — полюбопытствовал Вальдес, с отвращением глядя на протянутый напарником бронежилет. К нему Бешеный относился как ненужному, но, к сожалению, обязательному аксессуару, за отсутствие которого во время операции Альмейда мог на месяц перевести сотрудника на бумажную работу.

— Порылся в кое-каких документах, нарыл несколько нарушений, натравил на салон проверку… — Филипп успел сделать довольно много, пока Ротгер занимался слежкой и тренировкой выдержки, так что теперь закономерно гордился достигнутыми результатами. Но тут Альмейда командовал начало штурма, и сразу стало не до разговоров. Бешеный, быстро кивнув, скрылся с глаз, чтобы в следующий момент объявиться в самой гуще событий.

Предчувствия не обманули Вальдеса: им действительно было, куда торопиться. Леонарда Престона вытащили буквально из-под ножа бандитского хирурга, который как раз собирался извлечь из него вторую почку. Первую, как позже выяснилось, у чересчур проницательного отца оттяпали пару дней назад. Леонард сидел в машине подоспевшей скорой помощи и ничего не соображающим взглядом наблюдал за тем, как из страшного склада одного за другим выводят сперва разоружённых и деморализованных преступников, а затем и их жертв. Последних было десять человек — и не только подростков: не считая освобождённого самым первым Леонарда, там было ещё трое взрослых. У шести из пострадавших уже не хватало как минимум одного внутреннего органа, и преступники явно не собирались останавливаться на достигнутом. Вальдес, вышедший со склада вслед за ними, быстро оглядел всех освобождённых, будто пересчитывая их, развернулся и рванул обратно мимо слегка опешивших оперативников из 35-го отдела, пробормотав сквозь зубы что-то о пропущенной комнате.

Впоследствии никто не мог толком объяснить, как так случилось, что целых четыре оперативника и два врача скорой помощи проворонили момент, когда Престон сорвался с места и вбежал на склад следом за Вальдесом. Аларкон был занят внутри в одной из комнат, где проводились нелегальные операции, так что он успел только на ходу осведомиться у проносящегося мимо Бешеного, куда тот так торопится, и получить быстрый ответ:

— Здесь не все пропавшие. Куда-то они должны были девать тела.

Прошедшего следом Леонарда Филипп не заметил. Пока не услышал неподалёку, в одной из соседних комнат, его громкий крик:

— Алисия! Алисия? Они обещали, обещали мне, что я смогу её увидеть, если буду слушаться… Где… Почему… Моя бедная девочка… Зачем всё это…

А затем последовали звуки борьбы и резкий оклик Вальдеса:

— Стой! СТОЙ!..

…Чуть дальше по коридору, за неприметной маленькой дверцей под лестницей была небольшая холодная комната, где как попало, в одну общую кучу были свалены “отходы производства” — выпотрошенные тела, лишённые всех имевших какую-то ценность внутренних органов. Их было не слишком много — то ли банда орудовала недавно, то ли они избавлялись от тел партиями. Сцену, развернувшуюся возле самых дверей, легко можно было понять совершенно неправильно: со стороны всё выглядело так, будто Вальдес душит несчастного убитого горем отца. Однако кровь, заливавшая всё вокруг: пол под ними, лицо, одежду и руки Вальдеса, а также выпавший из ослабевший руки Престона медицинский скальпель, расставляла всё по местам: Ротгер зажимал фонтанирующую кровью рану на шее. Зажимал отчаянно, сильно, матерясь сквозь зубы и ругая, на чём свет стоит, спятившего самоубийцу. Ещё не замечая, что глаза самоубийцы стекленеют, а руки, беспомощно скребущие по полу, замирают. Филипп не успел ничего сказать — его оттеснили в сторону присланные подоспевшим Салиной медики, а потом пришлось спешно вернуться к работе.

В следующий раз он увидел напарника уже на улице. Вальдес с отсутствующим — как никогда потерянным и ранимым видом — смотрел на удаляющиеся машины скорой помощи, на которых уезжали девять освобождённых пленников. Скрипнув зубами, Аларкон подошёл и тяжело опустил руку на плечо Бешеного. Он не особо знал, как говорить с таким Вальдесом, но намеревался попытаться.

— Рохелио…

Вальдес обернулся и наградил напарника беспечной улыбкой. Момент был упущен.

— Я в порядке.

Ну конечно.

— Ты не можешь спасти всех.

— Я знаю, — Ротгер продолжал улыбаться и каким-то чересчур рассеянным жестом провёл рукой по лицу, удивлённо посмотрев после этого на ладонь. Словно только что сообразил, что весь перепачкан кровью.

— Медики осмотрели тела. Алисия была уже мертва, когда ты начал расследование. Ты ничего не мог сделать, — Филипп протянул Вальдесу платок. Тот был слишком маленьким, чтобы принести существенную пользу, но Ротгер всё равно принялся вытирать им руки.

— Знаю. Сказал же, я в порядке, — улыбка на окровавленном лице Бешеного выглядела жутко и как никогда сильно напоминала звериный оскал. Спорить с ним, как и всегда, не было никакого смысла.

— Вальдес, отправляйся домой, ты похож на выходца, — велел подошедший незаметно Альмейда.

— Я отвезу, — вздохнул Аларкон, сдаваясь. Ротгеру явно не стоило ездить на своём мотоцикле в таком виде. И оставаться одному в таком состоянии. Впрочем, последнее Бешеного не волновало: весело поблагодарив напарника, он исчез за дверью своей квартиры прежде, чем ему успели навязать компанию. Как проделывал множество раз до этого. И как будет поступать в каждом последующем подобном случае.

* * *

Кальдмеер провожал Адольфа взглядом, пока тот не скрылся в посадочном коридоре, взмахнув рукой напоследок.

“Тебе нужно встряхнуться, Олаф. Действительно нужно, в таком анабиозе ты долго не протянешь. Я хотел бы что-то сделать, чтобы вытащить тебя из этого состояния, но я не могу. Не знаю, кто смог бы”, — печально сказал он на прощание. Олаф понимал, что друг прав, но не особо знал, что с этой правдой делать. Он даже не чувствовал себя несчастным. Было неловко за то, что Адольфу пришлось видеть его таким и переживать за него, — но это всё, других эмоций не было. Ни обиды, ни злости, ни горечи — ни-че-го.

Медленно и напряжённо Кальдмеер добрался до своего неблагополучного района и так же медленно и напряжённо побрёл домой. Мимо наркоманского притона, официально известного как цветочный магазин, мимо обшарпанного ночного клуба, мимо тату-салона, у которого стояло целое скопище полицейских машин — видимо, хозяева наконец-то попались на горячем. Такая картина была на этой улице не редкостью, так что Олаф едва обратил на это внимание. Мороз становился довольно ощутимым, небо затянулось свинцовыми тучами — ночью, скорее всего, пойдёт снег. Кальдмеер поплотнее запахнул воротник куртки и равнодушно прошёл мимо полицейской машины. Завтра с утра его ждала очередная смена в травмпункте. А затем ещё одна, и ещё… До бесконечности. Он сильно сомневался, что в ближайшее время в его безрадостной жизни светят хоть какие-нибудь перемены.

* * *

В ночном клубе “Астэроид” было, как обычно, шумно и весело. Вечера здесь начинались довольно рано для ночного клуба, но длились, как и полагается, до самого утра. Восемь хостес — они называли себя “астэрами” — развлекали гостей танцами, песнями и разговорами. Девятая — Клио — была дежурной за баром, и сейчас наблюдала за гостями, автоматически перетасовывая в руках колоду гадальных карт — гадание гостям было одной из изюминок их заведения. Клио приветливо улыбнулась постоянному гостю. Ротгер Вальдес только что закончил зажигательный танец с Терпсихорой и Талией — они всегда были его любимицами — а затем, заразительно улыбаясь, подошёл к барной стойке и весело подмигнул:

— Здравствуй, милая. Мне как обычно.

Клио, оперевшись руками о стойку и чуть наклонившись вперёд, заговорщически прошептала:

— “Как обычно” сегодня нет. Может быть, через недельку.

Вальдес в ответ рассмеялся. Почти никто здесь не знал, что Ротгер Вальдес — полицейский, а астэры из ночного клуба — его постоянные осведомители о новостях преступного мира.

— Что ж, ничего не поделаешь. Тогда только ведьмовку.

Клио задумчиво перетасовала карты и принялась выполнять заказ. Мельпомена, подошедшая, чтобы оставить поднос с пустыми рюмками, печально взглянув на Ротгера, легко прикоснулась к его руке:

— Снова окружаешь себя людьми, чтобы побыть в одиночестве?

Вальдес в ответ улыбнулся ещё шире, чуть прикрыв выдававшие его глаза:

— Я просто наслаждаюсь вечером.

Он отошёл на минуту, чтобы ответить на звонок, а когда вернулся, его заказ уже ожидал на стойке, а Клио, погрузившись в свои мысли, раскладывала на столешнице карты.

— На кого гадаешь?

— На тебя, дорогой, — астэра рассеянно переложила несколько карт.

— Не то чтобы я хотел знать о своём будущем, — совершенно не сердито хмыкнул Ротгер. — Предпочитаю создавать его сам.

— Да, я помню. Просто вечер такой… — Клио резким движением смела все карты в руку. — Иногда судьба сама стучится, и тогда вовсе не важно, искал ты её или нет. Но сменим тему, если ты так хочешь. Кто звонил?

— А, из больницы, где я сдавал анализ крови. Нужно будет завтра забежать за результатами, — беспечно отмахнулся Вальдес и протянул пустую рюмку. — Повтори.

Клио, с необъяснимо печальным вздохом отложив в сторону карты, повторила заказ. Подбежавшая к бару Талия обхватила своего любимого гостя за плечи, откуда-то сбоку тут же выпорхнула Терпсихора. Утро наступит неизбежно, хотят они того или нет. Но пока что был ещё только вечер, и вечер этот должен был запомниться весёлым.