Колбаса (джен)

Почти полвека назад муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своём роде — тогда как раз развернулся строительный бум и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло — или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным для сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.

Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жильё. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к лёгкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас всё-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.

Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учётом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чём-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Ещё до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселённых. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.

Власти отнесли это обстоятельство к разряду положительных — ну вроде как одним ключом завернули сразу две гайки. И действительно, теперь уже трудно представить Мемориал без быдла и создаваемой им неповторимой культурной среды.

Вот и сейчас — руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведённых у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнём с длинными трескучими выплесками — от таких стараюсь держаться подальше. Наверняка в них жгут раздобытый где-то пластик, хотя о вреде подобного мы не устаём твердить постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, лишь бы слушали. И в ежедневно раздаваемые гуманитарные стандарт-наборы топливные брикеты входят в достаточном количестве. Но живой огонь горючего пластика — тоже часть местной культуры. И не самая худшая её часть — по крайней мере, уже лет сорок на подобных ядовитых кострах больше не жарят еду, а раньше ведь такое практиковалось здесь повсеместно. Не удивительно, что они такие низенькие, так часто болеют и так мало живут…

Ничего, ничего, с этим мы тоже справимся когда-нибудь.

Главное — начало положено…

* * *

9 сентября 206 года после ЕР

Возвращаюсь в день сегодняшний, и возвращение это не приносит ничего, кроме горечи. Как я был счастлив вчера, какие надежды питал… Боюсь, если вчерашняя дата и войдёт в историю — то исключительно как последний день, когда человечество ещё не знало о своей участи.

Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть — ста пятидесяти лет.

Данные об активизации ядра нашей планеты подтвердились, и последние зимы отнюдь не случайно были такими тёплыми. Дальше будет только хуже. По предварительным прогнозам не пройдёт и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится ещё какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдёт в парообразное состояние.

Люди, конечно же, вымрут намного раньше…

Я не всё понял в докладе того яйцеголового с Холма, слишком много научных терминов и малопонятных графиков, а я всё-таки специалист несколько в иной области. Но главное не понять было бы трудно

Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире — редкий случай, мне бы сразу насторожиться или хотя бы проявить недоумение по поводу отсутствия надоедливых летающих камер, но я был слишком упоён вчерашним триумфом.

А всё-таки жаль, что заседание не транслировалось — поведение представителей управленческой структуры могло бы послужить достойным примером для подражания. Не думаю, что хотя бы кто из них был оповещён заранее и имел возможность подготовиться, но ошеломляющую новость мои коллеги встретили весьма достойно. Никакой паники или проявления бессмысленной агрессии, столь свойственной низшим формам при возникновении серьёзной опасности. Никаких лишних слов. Два безукоризненно обоснованных и корректно поданных самоотвода — это уже потом, после ответного доклада ведущего инженера, когда стали распределять места в «ковчегах». С самоотводами все присутствовавшие в зале согласились так же корректно и немногословно — да и о чём тут было спорить? Кто, как не сам человек, лучше всего способен соразмерить полезность своего персонального вклада в общее дело?

Поэтому к обсуждению проекта «Ковчег» перешли без задержек и проволочек.

Проект, задуманный как научно-исследовательский, неожиданно обрёл чрезвычайно весомое практическое значение. На сегодняшний день окончательно достроен был лишь один из четырёх заложенных кораблей. Далее я стал свидетелем отвратительнейшей сцены. Мой ответственный за космическое кораблестроение коллега повел себя неподобающе, сначала подав необоснованный самоотвод, а потом, когда общественный референдум после некоторого колебания отказался его принять, окончательно потерял лицо. Он рыдал как плохо воспитанный ребёнок и кричал, что никогда себе не простит и более не способен ничем руководить, если не предвидел подобного развития ситуации и не настоял на ускорении строительства. Медики из внутренней охраны скрутили и увели бедолагу, но впечатление у всех присутствующих осталось довольно скверное. Кое-кто даже позволил себе в полный голос обсуждать происшествие и ходить между рядами.

Я сохранял спокойствие, в силу профессиональной специфики, и лишь в лёгком оцепенении думал — хорошо, что нет прямой трансляции и всё это безобразие не видит Люсиль. Она ведь со многими из моих коллег знакома и даже дружит, вот с этим, например, русским со странным именем Саныч. Как она сможет его уважать, если увидит вот таким — стучащим по кафедре огромными кулаками, с налившимся дурной кровью лицом, выпученными глазами и растопыренным ртом? Я так и не понял, чего он хотел от меня, почему повысил голос? Почему вдруг убежал, махнув лопатообразной рукой, и начал кричать уже на кого-то другого.

Конечно, меня мучила совесть — надо было бы попытаться его успокоить, хотя бы поговорить, чисто по-человечески… Но я как никто в этом зале понимал всю безнадежность подобных действий сейчас — любой из моих слишком возбудившихся коллег воспримет меня сейчас исключительно негативно, и слушать не станет. Слова забудутся, негативное отношение останется навсегда. И пусть даже это «навсегда» сейчас выглядит довольно жалко, на наш век его хватит. И потому я просто сидел, наблюдая и радуясь отсутствию прямой трансляции.

Ко мне подошли уже после заседания, когда большинство разбежалось паковать чемоданы — с сегодняшнего вечера городок переходил на военное положение, избранным предлагалось переселиться в гостиницу рядом с доками и принести посильную помощь во внутреннем благоустройстве того из «ковчегов», что был уже завершён. До чего-то важного всю эту братию, конечно же, не допустили бы, но отделка жилых помещений вполне им по силам, и на истерики меньше времени будет. Правильный подход. Да и оборонять гостиницу в случае чего гораздо удобнее, чем весь городок.

Оборонять.

Какое мерзкое слово…

Подошёл тип в штатском, я его и раньше видел иногда на заседаниях, всё гадал, что за ведомство он представляет, слишком уж мундирно выглядел на нём даже самый цивильный пиджак. Он представился, я сказал, что очень приятно, и сразу же забыл его фамилию — беда у меня с именами. Так и буду теперь его называть — просто тип в штатском.

Он сказал, что мне присвоено звание старшего лейтенанта, и что в состав экипажа я включён на правах полноценного офицера, а не как остальные учёные. Потому что я лучший в своей области, и штатский мне доверяет. Я молчал, и тип добавил, что пассажирский талон распространяется на всю семью офицера. Хорошо быть лучшим в своей области — по основной профессии я ведь адаптационный психотренер, специализирующийся на катастрофах, развивающие игры с мелкими — это так, хобби.

— Можно глянуть весь список?

Штатский поморщился, но список достал — оговорившись, что это пока очень приблизительный и неточный вариант. Я просмотрел его мельком, чтобы лишний раз убедиться в том, о чём и без того уже догадался. Меня интересовала лишь одна графа, практически одинаковая у всех. И теперь настала моя очередь морщиться.

В списке были одни лишь представители генетической элиты. Сплошные синие карты. Ладно бы не было красных или чёрных — таких я бы и сам забраковал, но ни одной желтой или белой, даже зелёной! Виват, евгеника…

Я отложил список и поднял на штатского взгляд — очень надеюсь, что взгляд этот был достаточно тяжёл.

— У меня есть одно условие. И оно не обсуждается…

* * *

22 сентября 206 года

Моим обязательным условием было присутствие на ковчеге быдла — причём в количестве, достаточном для создания полноценного социума.

Конечно же, обсуждать пришлось, и ещё как!

Даже голос сорвал.

С десятого числа впервые выдались свободные полчаса — меня выставили из зала на том основании, что даже своим молчанием я влияю на коллег и не даю им высказываться откровенно. Спешу записать хоть что-то, пока в зале решается моя судьба.

Официальные СМИ пока еще молчат — прослушиваю краем уха новостную выжимку ежедневно, чтобы быть в курсе. Но какие-то слухи уже просочились, Саныч ходил в город и говорит, что в продуктовых магазинах не протолкнуться, метут всё подряд — верная примета наступления скверных времён. Какой-то чрезмерно активный, но не слишком умный энтузиаст пригнал экскаваторы и затеял рядом с кампусом рыть убежище. Смешно. Нынче не та катастрофа, которую можно пересидеть под землёй, и тот, кто зароется глубже прочих, просто умрёт немножечко раньше.

«Ковчеги» — единственный шанс.

Говорят, заложили ещё пару десятков где-то на других доках — плюс те три, что в спешном порядке достраиваются у нас. Я не очень верю таким разговорам — не та техника, чтобы счёт шел на десятки. Если ошибусь — буду только рад.

Очень много нерешённых дел, а времени нет, совсем нет времени… что же они там так долго возятся, зря я, что ли, почти две недели не затыкался, даже голос сорвал, то с одним, то с другим, но, кажется, сумел убедить достаточное количество, мне не надо единогласного, мне чуть более половины вполне достаточно… Они же умные люди, должны понимать, в разнообразии наш единственный шанс на выживание, евгенисты были неправы в самой сути, деление на касты — тупиковая ветвь развития, ведущая к вырождению…

Времени не хватает катастрофически, за эти две недели ни разу не был дома, некогда, спал урывками прямо тут, на диванчике. Люсиль видел пару раз на планёрках — она в каком-то комитете и тоже должна присутствовать. Но подойти не удавалось, только обменяться улыбками издалека.

Земля горит под ногами…

Очень верное выражение, очень ёмкое. Понимаю, что физически жара ощущаться ещё не должно, земля ничуть не горячее, чем обычно, ну, может быть, на пару градусов, не более — но буквально ощущаю, как она прижигает пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Даже здесь, в прохладном коридоре у зала заседаний, где до неё шесть этажей и толстый слой асфальта…

Кажется, выходят.

Сворачиваюсь.

Надеюсь, вечером допишу поподробнее…

* * *