Одеялами и тьмой (джен)

Адским пламенем нельзя было согреться: оно только и умело, что сжигать дотла. Пока не осознавший этого новый граф Фантомхайв стоял перед своей недавней тюрьмой, едва-едва (скорее, машинально — при демоне он бы свою слабость так открыто не показал) протягивая руки к пляшущим языкам пламени. Себастьян смотрел на это и делал соответствующие выводы: зима, снег, люди мерзнут. В особенности дети.

Себастьян положил на плечи господина фрак, на что тот попытался было огрызнуться, но не стал. Видимо, перспектива умереть от обморожения в начале второй жизни его не вдохновляла.

А во вдохновении он нуждался, как в воздухе, ведь ничего другого ему после смерти семьи и продажи собственной души не оставалось. Вдохновение нужно было, даже чтобы подниматься с кровати по утрам.

Этот период можно было бы назвать новой жизнью Сиэля. Демон так не считал. Он обволакивал господина стрельчатой тьмой, следя за разрастанием пламени мести в его сердце своими выпученными козьими глазами. Махровые банные полотенца ему на ощупь казались жесткими. Деловые костюмы, сшитые в ателье мадам Нины, и его собственный форменный фрак плотно ложились на лопатки, мрачные, словно впитывавшие свет. Себастьяна это устраивало.

По эмоциональной реакции господина на различные виды воздействия Себастьян определял, чего тот желает, холодно ему или душно и не стоит ли позаботиться о хрупком человеческом здоровье. Он мог бы найти тысячу поводов, чтобы не тяготить себя рутиной, но для него было необычно дарить Сиэлю почти трогательную заботу, при этом старательно разоряя все светлое в его душе.

Укрывать пуховыми одеялами и тьмой.

Последнее было желанно и машинально одновременно. Первое — исходя из негласных правил игры.

Весной на берега Великобритании выбросило метавшийся в вечном потопе Ноев Ковчег, и Себастьян получил возможность абсолютно законно бросать камни в господина, чем не преминул воспользоваться. Не отличавшийся терпением Сиэль, который, помимо вольного поведения дворецкого, тихо, по-графски, ненавидел циркачей, канат, Snake’s snakes, ледяную воду и все остальное, скрылся за шатрами.

«Лорду не пристало прятаться из-за таких мелочей, — плед из палатки на чуть дрожащие плечи лег с издевательским покровительством. — Неужели вы сдались?»

Слова демона действовали подобно заклятию. Или, возможно, роль свою играло потустороннее яхонтовое мерцание глаз (когда они светились, Себастьян ощущал жжение во всем лице). Так или иначе, выслушав убедительные доводы, граф развернул активную деятельность. Себастьян про себя решил, что подобный метод воспитания можно применять в будущем.

Однако, скорее, в далеком: здоровье господина неожиданно подорвала астма. Неизвестным Себастьяну греческим словом назывались сильный кашель и высокая температура, и он не знал, как с ними справиться, ведь не ожидал их такого серьезного проявления.

Временно недееспособный господин был укрыт жестким лазаретным покрывалом, несравнимым с пуховыми одеялами поместья. Себастьян про себя отметил, что ему стоит заняться изучением чертовой астмы: жалкая человеческая болезнь не должна стать причиной крупных неприятностей. Хуже нет, когда тело гнетет дух, и Себастьян это знал, поэтому (и чтобы позлить господина, безусловно) в лондонском доме графа он послушал совет Агни и позволил желающим добра идиотам, как позднее отозвался на их заботу Сиэль, проявить инициативу и натянуть теплое (вероятно, судя по материалам и реакции господина, Себастьян не проверял) одеяло господину до подбородка.

Это было допустимо. Тьма в любом случае смыкалась над его головой.

Он убеждался в этом много раз, всерьез и в шутку.

Когда исступленный смех оглушил безмолвные руины работного дома, ветер унес черную шелковую ленту и господин на обратном пути запахнулся в плащ, хотя светило солнце, и должно было быть тепло.

Когда Себастьян получил приказ проверить угли в камине и увидел лицо Грея в соединенных осколках пузырька. Белые простыни (Сиэль даже где-то мел приготовил — еще и контуры обвести) пахли недавней стиркой.

Ловя на живца убийцу Фелпса, пастор Джереми (потом Себастьян корил себя за чрезмерно прямолинейный, хотя и логичный, каламбур) в качестве небольшой мести вынудил Сиэля накинуть тяжелое пальто дворецкого, стараясь не обращать внимания на то, как закатывался синий глаз.

Это все была игра.

Но на «Кампании» (доброго дня, мистер Фелпс!) что-то нарушило ее правила.

Себастьян не был готов ко всему, хотя господин и уверил его в обратном.

К такому он тоже не готовился.

Ровные ряды закрытых гробов, не менее ровные — открытых, треск деревянных надгробий и зеленый свет косы, увитой колючей проволокой, в чистом разуме демона упорядочились быстро. Лезвие, вбитое в позвонки, мелькание пленок, оглушение от собственного хрипа, глухой удар и последовавшая за ними боль затуманили сознание, но Себастьян отодвинул их на второй план, сконцентрировавшись только на раскрытой ладони в черной перчатке.

Блестели кольца. Тьма коснулась тьмы…

Его мрак впервые подхватил кого-то, а не столкнул, заставив увязнуть в себе, но демон об этом не задумался: сознание потребовало сначала краткой передышки, а позже — полной сосредоточенности.

Он бесконечно прорывался сквозь ревущую толпу, крошил челюсти, ломал двери, представляя, как переламывается пополам могучий корабль.

Они с господином передали в руки родителей мисс Элизабет. Себастьян предугадывал, что ее спасут, и она будет ждать Сиэля на борту спасительного судна, но не был уверен (только на миг!), что сумеет вернуть его. Больше сомневаться он себе запретил: страх исключал любую возможность действовать.

Впрочем, тревога сохранялась, но Себастьян умело маскировал ее за учтивой (и нахальной, но он этого не знал) улыбкой, набросив на Сиэля свой промокший фрак: «Извините, что не могу подать вам горячий чай». Соленая вода заливалась в рану, и борт лодки едва не трещал — так сильно сжимали его крепкие руки. Сиэль смотрел в лицо демона, будто пытался удержать его на плаву одним взглядом, и, почувствовав болезненный укус в лодыжку, Себастьян пожалел, что господин этого не умеет.

«Давай руку, быстро в лодку!»

«Вы меня не затащили бы даже на одну ступеньку лестницы в тихом месте в тихое время… Поэтому просто держитесь крепче».

Удивление пришло к нему позже, когда сознание перестали затапливать боль и животные инстинкты, от которых демонам не избавиться. Во всяком случае, не в гуще битвы с мертвыми отыгранными куклами.

Гулкий звук упавшего весла отдавался эхом в голове Себастьяна, когда они с Сиэлем поднимались на спасательное судно, когда Сиэля сбила с ног мисс Элизабет, когда они (втроем) сели спинами к океану, прислонившись к борту. Себастьян спрятал рану под выданным пледом — люди не привыкли видеть столь серьезные повреждения на живом теле, а их волнения сейчас были ни к чему. (Если бы не рана, он бы и не взял плед.)

Сиэль негромко переговаривался с мисс Элизабет, иногда успокаивающе гладил ее по голове, даже улыбнулся краем губ, и Себастьян вдруг подумал, что вдохновение у его господина было всегда, словно одна из искр того пожара задержалась в нем и мерно разгорелась. Это вдохновение черпало силы из тьмы, и тьма была вокруг него, но, как ни странно, оно светилось и не обжигало своего хозяина.

Это была душа. Все это время Себастьян старательно пытался ее затопить, не в силах рассмотреть ее сквозь тьму в собственных глазах.

Резкий порыв прохладного свежего ветра стремительно пронесся по палубе, уронив с плеча Себастьяна маскирующий плед. В груди что-то дернулось, и все нервы отреагировали на это движение, заставив тело выжидающе замереть, а руку — прижаться к ране.

Сиэль обернулся. Не касаясь Себастьяна, он осторожно потянул на себя упавший плед и, расправив складки, вернул его на прежнее место. «Когда прибудем в Лондон, возьмешь выходной», — спокойно и даже как-то успокаивающе сказал он, глядя демону в глаза.

Адское пламя не умело греть, только сжигать, и в этом отношении ничего не изменилось. Но до Сиэля оно отчего-то не добралось.

И сейчас Себастьян (еще пока интуитивно) не был уверен, что хочет этого.