Пикардийская роза (гет)

Герцог Альба подошел к столу и взял чистый лист. Он должен был написать Филиппу отчет о своей миссии, но слова никак не приходили. Генрих не желал расторгать давнюю, пусть и менее выгодную помолвку дочери с принцем ради нового договора с королем. Мнительный, как все монархи, Филипп мог возобновить военные действия из-за одного только речевого оборота, показавшегося ему подозрительным.

«Государь, — начал Альба медленно, — вот уже месяц нахожусь я вдали от родной страны, и, признаться, меня все сильнее тянет в Испанию. Его королевское величество Генрих II весьма рад продолжающемуся союзу наших стран и великодушно позволил нам воспользоваться его гостеприимством. Что до королевы Екатерины…»

Альба вздохнул и посмотрел на искусно выполненную миниатюру. Профиль Филиппа был, как и на всех официальных портретах, весьма суров. Герцог встал и, все еще держа письмо перед собой, подошел к окну. По дорожке бежали принцесса Елизавета, принцесса Маргарита и герцогиня де Кастро, окруженные стайкой фрейлин. Елизавета держала в руках щенка испанской борзой, которого он ей подарил сегодня утром. Светлые платья фрейлин трепетали на ветру, словно крылья бабочек.

Альба подумал, что принцессе будет тоскливо среди мрачной готики Испании.

«Что до королевы Екатерины, — продолжал он, — она будет счастлива видеть свою дочь испанской принцессой, которая в будущем, повзрослев, превратится, вероятно, в прекрасную королеву. Его королевское высочество дон Карлос может быть уверен, что…»

— Герцог! — дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вошел маркиз ди Поза, статный, красивый молодой человек, любимец принца. — Работаете? Сегодня хороший вечер, зачем сидеть взаперти? Я слышал, их величества устраивают ужин в саду. Свадьба принцессы с доном Карлосом, несомненно, очень радует их.

— Вне всяких сомнений, это так, — Альба улыбнулся, складывая пополам письмо, чтобы не дать Позе, которого ненавидел, прочесть его. — Ее высочество, надеюсь, будет счастлива с принцем. Я как раз пишу королю, что Франция с радостью отдает нам свой цветок. Но, видите ли, никак не могу закончить…

Альба с улыбкой развел руками, указывая на множество смятых листов, брошенных в корзину для бумаг. Он не понимал, зачем маркиз пришел к нему. Филипп, отправляя послов во Францию, предупредил его, что никто больше не знает о его планах. Однако маркиз, отнюдь не глупый человек, вполне мог что-то заподозрить.

— Тогда не буду мешать, герцог, — Поза улыбнулся, оглядывая горку бумаги. — Но возможно, вам следует отвлечься от дел хотя бы ненадолго. Я говорил с камердинером его величества. Он сказал мне, что король, последние три дня пребывавший в дурном настроении, решил устроить праздник и забыть на время о тяготах жизни. Мы тоже приглашены.

— Я непременно воспользуюсь вашим советом, маркиз, — сказал Альба. — Непременно. А сейчас прошу меня извинить: нужно работать. Сами понимаете: письмо королю не терпит отлагательств.

— Разумеется, — Поза рассмеялся, но Альба заметил, как в серых глазах мелькнуло подозрение. — Однако поторопитесь, если хотите поспеть к сроку. Генрих не любит, когда опаздывает кто-то, кроме него.

Собеседники любезно улыбнулись друг другу; Альба слегка кивнул на поклон Позы, и маркиз вышел. Оставшись один, герцог тяжело вздохнул и отложил бесполезный листок. Филипп ясно дал понять, что не примет отказ, и посол вполне представлял, что может сделать с ним мнительный монарх.

Зачем сюда приходил Поза? Они вели тихую, но непрерывную борьбу еще со старым маркизом, и мало что изменилось, когда на смену льву выступил львенок. И тот, и другой не собирались уступать свои позиции Альбе, но если отец сделал, как и герцог, ставку на Филиппа, то сын был гораздо ближе с принцем Карлосом, будучи давним товарищем игр. Король ценил Позу, однако видел, что тот гораздо больше предан инфанту, чем ему самому, и эта тема часто становилась причиной для споров Альбы и Филиппа. Герцог, опираясь на богатый опыт, знал, что такая преданность вполне может оказаться фатальной, но король не желал слушать.

Впрочем, если не обращать внимания на выбор стороны, маркиз обладал некоторым чутьем, и Альба признавал это. Словно сам дьявол помогал Позе оказываться там, где можно было или узнать нечто новое, или помешать навредить Карлосу. Собственно, только что маркиз отвлек Альбу от провального письма королю. Не получил ли он инструкции от Карлоса каким-либо образом повлиять на него?

Альба вздохнул. Иногда ему казалось, что участие в политической жизни двора наложило на него неизгладимый отпечаток, что он всегда будет искать в искренних поступках одну только ложь и корысть. Это печалило его, ведь он видел, как Поза, следуя королевскому приказу, весело проводит время с Елизаветой, ненавязчиво обучая ее правилам двора и испанскому языку. Искренний, пылкий, преданный Поза!

Возможно, он прав. Ему, Альбе, следует отложить на время письмо и попытаться еще раз поговорить с Генрихом. Если сегодня король в хорошем расположении духа, возможно, он выслушает его доводы, почему принцессе необходимо сделаться королевой Испании. Если же снова будет отказ, завтра же с новыми силами Альба напишет Филиппу. Решено!

Альба подошел к столу, собрал неудавшиеся письма на медную тарелочку и поднес к ним зажженную свечу. Бумага тут же занялась, и через несколько минут от писем осталась горстка пепла. Альба делал так всегда, не доверяя даже собственным слугам чересчур важные документы.

Вытряхнув пепел в окно, герцог ополоснул руки в тазике для умывания, вытер их носовым платком и вышел. Кто-то сказал ему давным-давно, что из пепла с помощью определенных средств можно воссоздать сожженное. Инквизиция наверняка позаботилась о том, чтобы подобных умельцев вовсе не осталось, но Альба хотел быть абсолютно уверен, что ни один из черновиков не доберется до чужих рук.

Король Франции Генрих II в самом деле устроил в саду небольшое незапланированное торжество. Никто из придворных не знал, что он празднует, но, пожалуй, первый раз за несколько дней на лице правителя царила улыбка. Король был счастлив, это замечали все. Королева же, напротив, хмурилась больше обычного.

Альба нашел их у прекрасного барельефа. На нем Зевс в образе огромного быка похищал прекрасную Европу, а немного поодаль стоял, с ненавистью смотря на бога, юноша, у которого, по всей видимости, отняли возлюбленную. Никогда еще герцог не видел подобной трактовки. Этот барельеф, видимо, был единственным, где скульптор так истолковал сюжет известного мифа. В самом деле, нигде никогда не говорилось о прошлом Европы, а если она была так красива, как говорили, то, несомненно, в нее должен был влюбиться кто-то помимо Зевса.

— Герцог! — король, поставив бокал с вином на поднос, встал навстречу Альбе и сделал шаг вперед. Граф Лерма, посол Испании во Франции, напротив, отошел к стоявшей неподалеку Диане де Пуатье. — Идите сюда. Вы нужны нам.

— Это честь для меня, сир, — сказал Альба, кланяясь. Поза был прав. Если король даже поднялся с места, то сейчас должно произойти что-то неординарное.

— Ваше величество прекрасны сегодня, — продолжал Альба, делая глубокий поклон королеве. Та несколько скуповато улыбнулась и протянула руку. Накрывая ее пальцы своими, герцог отметил, что они слегка дрожат. На другом конце поляны послышался громкий смех Дианы де Пуатье.

— Я хочу обсудить с вами, Альба, свадьбу моей старшей дочери, — сказал король, вновь беря бокал и идя вдоль аккуратно подстриженной кромки травы. Альба, почтительно склонив голову, следовал за ним. — Как скоро возможно провести церемонию? Кажется, жених не в состоянии приехать во Францию. Вы располагаете какими-либо указаниями на этот счет?

— Инфант будет счастлив, — ответил Альба в спину Генриху, — если свадьба с принцессой состоится этим летом. Его величество уведомил меня, что…

— Никто не говорит о принце Карлосе, — Генрих вдруг резко повернулся к нему, и Альба увидел, что он смеется. — Если я не ошибаюсь, вы неоднократно пытались убедить меня и королеву в том, что принцесса Елизавета должна, вопреки всем договорам, выйти замуж за овдовевшего короля Испании.

— Я пытался убедить вас в этом, — проговорил Альба, лихорадочно подбирая слова. — Однако вы не соглашались, и я отчаялся. Собственно говоря, я совершенно потерял надежду услышать положительный ответ.

— Я обдумал ваше предложение, герцог, — продолжал король. — Мы с королевой будем счастливы, если король Филипп не переменится к нам. Видит Бог, война между нашими странами была тяжелой и для Франции, и для Испании. Нам необходим мир, и союз французской принцессы и испанского короля может обеспечить его.

— Мой король будет счастлив, — сказал Альба с поклоном, едва удерживаясь от победного возгласа. — Я сегодня же напишу ему письмо и поведаю вашу волю.

Он благодарил Бога, что не отослал отчет.

— Не торопитесь с этим, герцог, — Генрих улыбнулся. — Последнее слово все еще остается за моей дочерью. Я не хочу неволить принцессу. Она вольна выбирать между доном Карлосом и Филиппом II. Все зависит от нее.

— У принцессы доброе сердце, — сказал Альба, размышляя, были ли слова короля оскорблением. — Она сделает правильный выбор, каким бы он ни был.

— Все зависит от того, что мой возлюбленный брат Филипп примет за правильный выбор, — возразил Генрих. — Герцог, я отдаю себе отчет, что в руках юной принцессы находятся сейчас миллионы жизней. И уверен, она тоже не забудет этого. Мне бы хотелось посмотреть, что она выберет — счастье для себя и возможные страдания для народа или счастье для народа и возможные страдания для себя.

— Сир, ваши слова заставляют меня усомниться, — Альба запнулся, не зная, как выразиться.

— Я вовсе не хотел оскорбить принца и короля, — сказал Генрих, кладя ему на плечо руку. — Я всего лишь имел в виду, что принцесса успела свыкнуться со своей будущей ролью жены испанского принца, и новость о предложении короля будет для нее неожиданностью. Это риск — доверять судьбу измотанных стран моей дочери, но кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Он несколько картинно отпил из бокала. Альба почтительно склонил голову.

— Когда же вы собираетесь сообщить ей? — спросил он, помолчав.

— Сегодня, — ответил Генрих. — Она должна появиться на празднестве. Однако, Альба, я вынужден просить вас не давить на нее. Это будет непростое решение. Она не знает ни того, ни другого. Кто знает, что окажется сильнее, долг или память? Но все-таки, герцог, не давите. Иначе я буду вынужден запретить вам даже смотреть на нее, пока она не даст ответ!

Генрих засмеялся, и смех этот напомнил Альбе раскаты грома. Герцог тоже улыбнулся, не зная, как реагировать на последнюю фразу. Он никогда не понимал шумной веселости французского двора, резко контрастировавшей с чопорностью Испании. Ему вдруг показалось, что все это просто шутка и Генрих устроил это согласие, чтобы посмеяться над ним. Но он тут же напомнил себе, что между Испанией и Францией лишь недавно шла война и что король Генрих не стал бы рисковать и так довольно шатким миром, чтобы потешиться.

— Слушаюсь, сир, — сказал Альба и с облегчением рассмеялся вместе с королем. Юноша на барельефе все так же ненавидяще смотрел на Зевса.

Поза, выйдя от Альбы, направился к принцессе. Он знал, что она с подругами ушла в один из самых отдаленных участков парка, плавно переходящий в лес. Он был знаком гораздо лучше с окрестностями замка, чем с резиденцией, но все равно ему потребовалось время, чтобы найти Елизавету.

Она была занята тем, что учила подаренного Альбой щенка служить. Сестра короля, принцесса Маргарита, дофина Мария Стюарт и герцогиня де Кастро, сидя рядом с ней, весело хохотали, наблюдая, как большие, неуклюжие лапы собаки мотаются в воздухе, ища опору. Фрейлина Елизаветы держала в руках тарелку с ветчиной и бросала кусочки щенку, поощряя его. Сама принцесса, поглаживая шелковистые ушки, поддерживала питомца под живот, не давая ему опуститься.

— Ваши высочества! — Поза снял шляпу и поклонился. Фрейлина встала и присела в глубоком реверансе. Он едва заметно кивнул ей: она была красива, как ангел, умна не по годам и, судя по всему, подавала большие надежды. Принцесса обернулась; кроткая улыбка озарила ее лицо, и она вдруг расцвела от этого.

— Маркиз! — воскликнула Маргарита, протягивая ему руку. — Мы уже отчаялись увидеть вас снова. Утром вы обещались научить мою племянницу и меня новым словам, а после куда-то пропали. Если принц Карлос, как и положено влюбленному юноше, и простит свою очаровательную невесту за незнание испанского, то, боюсь, герцог Савойский, зрелый муж, не потерпит такого от меня.

— Герцог не сможет сердиться на вас, сударыня, — учтиво сказал Поза. — Вы не менее прекрасны, чем ваша племянница. Однако отчего вы полагаетесь только на меня? Мне стало известно, что вы, мадемуазель, — он повернулся к фрейлине, — племянница господина л’Обеспина, посланника Франции в Испании. Разве вы не пробовали учить свою госпожу?

— Шушут слишком молчалива, чтобы учить нас, — засмеялась Мария Стюарт. — Я от нее иногда и полслова не слышу. А наша дорогая Диана — и подавно. Собственно, только Елизавета сумела найти с ней общий язык. Они обожают друг друга. И за это я готова простить графине ее меланхолию.

— Простите меня, сударыня, если я чем-то огорчила вас, — сказала Шушут приятным, слегка низковатым для девушки голосом. На самом деле ее звали графиней де Берси. — Но я слишком поздно попала во дворец и так и не сумела впитать его обычаи. Мне чужды пустые разговоры. Пока ее высочество довольна мной, я буду с радостью служить ей, так же преданно, как служил его величеству мой отец.

— Милая, верная Шушут! — воскликнула Диана де Кастро. Елизавета не произнесла ни слова, только благодарно взглянула на подругу и слегка сжала ее руку. Поза, привыкший быть настороже, заметил и этот взгляд, и рукопожатие и понял, что женская дружба, вопреки уверениям придворных, все же существует.

— Начнем урок, сударыни, — сказал он, заметив, что принцессы притихли, снова увлекшись собачкой. — Если мне не изменяет память, вы охотно запоминали новые слова вчера. А госпожа графиня поможет мне с грамматикой.

— Милая Елизавета, — воскликнула Диана де Кастро по-испански, — разве не чудесно будет, если Шушут поедет с вами? Боюсь, здесь, во Франции, вдали от вас, ей будет скучно. Мы с дофиной плохая компания для нее. Я не удивлюсь, если через месяц после вашего отъезда она удалится в монастырь, полная тихой скорби.

— Ах, нет! — вскрикнула вдруг Елизавета, оборачиваясь к графине и хватая ее за руку. Поза с удивлением увидел, что глаза ее полны слез. — Нет, милая Шушут, не покидайте меня! Диана, не говорите о монастыре сейчас. Шушут, обещайте, что не бросите вашу госпожу, вашу подругу!

— Если Господу будет угодно, — ответила графиня, с материнской нежностью смотря на Елизавету, — я сделаю то, чего вы так страшитесь. Но без Его позволения — никогда, никогда я не причиню вам подобной боли.

— Монастырь приобретет в вашем лице достойную служительницу, — серьезно сказал Поза, слегка кланяясь ей. Он был тронут этой маленькой сценой, вдруг развернувшейся перед ним. Он знал, что графиня де Берси после трагической смерти матери некоторое время пробыла в монастыре кармелиток. Позже ее забрал в Испанию дядя, господин л’Обеспин, а потом вернул и отдал ко двору. Жизнь этой маленькой фрейлины казалась Позе чудесным сном.

— Довольно о грустном! — сказала Маргарита, улыбаясь. — Маркиз, когда состоится свадьба моей племянницы и принца Карлоса? Вот уже месяц, как граф Лерма находится при французском дворе, однако до сих пор не было слышно о торжествах. Неужели мир между нашими странами способен отложить столь важное мероприятие?

— Перед тем, как идти к вам, ваше высочество, — проговорил Поза, ухитряясь стоять так, чтобы не оказаться спиной ни к одной из четырех дам, — я зашел к герцогу Альбе. Он писал письмо королю Филиппу. Думаю, развязка скоро наступит. Граф Лерма не так давно беседовал с королем Генрихом.

— Мужайтесь, Елизавета, — прошептала графиня, ласково проводя по кисти побледневшей принцессы. — Инфант не может быть плохим человеком. — И продолжала громко: — Говорят, маркиз, будто вы близкий друг дона Карлоса. До сих пор принцесса слышала о нем только из уст короля. Расскажите нам, каков он.

Поза внимательно посмотрел на нее. До сих пор все его внимание было отдано принцессам: он исправно исполнял миссию, порученную ему королем. Однако фрейлина интересовала его ничуть не меньше. Она неотступно следовала за своей госпожой, молчаливая, строгая на фоне смешливой Маргариты, легкомысленной Дианы де Кастро и влюбленной Марии Стюарт. Дружбой принцессы Елизаветы и графини де Берси нельзя было не восхищаться.

— Разумеется, сударыня, — сказал Поза с легким поклоном. — Позвольте заверить вас, ваше высочество, — он обернулся к Елизавете, — что дон Карлос, которого я знаю с детства, заочно влюблен в вас. Когда я уезжал во Францию, его было не оторвать от вашего портрета. Без сомнения, он любит вас самой нежной любовью.

— Не печальтесь, сестра, — ласково сказала Мария Стюарт. — Брак по расчету не всегда несчастливый. Я и дофин Франциск любим друг друга и рады, что Провидению было угодно соединить наши души. Не отвергайте дона Карлоса заранее.

Елизавета печально вздохнула, крепко сжав руку графини. Та кротко улыбнулась ей, и эта улыбка, казалось, вселила надежду в принцессу. Между ними царило такое же взаимопонимание, как и между Карлосом и Позой. Было видно, что ни одна из них не сможет жить вдали от другой.

Диана де Кастро наклонилась к Марии Стюарт и что-то прошептала ей на ухо. Та внимательно выслушала ее, потом оценивающе посмотрела на Позу, застывшего в ожидании приказа, и чему-то довольно улыбнулась.

— Не сыграть ли нам в прятки, маркиз? — спросила дофина, поглядывая на притихшую Елизавету. — А тот, кого не найдут, сам выберет, что и у кого ему просить. Вам нравятся такие правила? Просить можно что угодно и у кого угодно — конечно, выбирая между теми, кто играет.

— Отчего не сыграть, если таково ваше желание, — маркиз засмеялся. — Я полагаюсь на вашу совесть, сударыни, и верю, что ни одна из вас не пожелает ничего недостойного. А поскольку я один в окружении прекрасных дам, то, видимо, мне и водить.

— Играть вам придется без меня, — сказала Маргарита, ласково улыбаясь племянницам и Марии Стюарт. — Мне, к сожалению, пора. Пробило восемь, а мой брат устроил праздник, на котором мы все должны быть. Вам, юным принцессам, позволено задержаться, однако не злоупотребляйте этим позволением.

— Да, ваше высочество, — принцессы кивнули, провожая сестру короля. Фрейлина встала с травы и почтительно присела. Поза последовал ее примеру.

— Как хорошо! — воскликнула дофина, хлопая в ладоши, когда Маргарита скрылась за поворотом живой изгороди. — Только прошу вас, милая Шушут, — она повернулась к графине, — оставьте на этот раз Елизавету, поиграйте сами! Иначе игра станет неприлично короткой.

Графиня де Берси улыбнулась, но промолчала. Маркиз помог подняться Елизавете. Та все еще выглядела расстроенной, однако благодарно взглянула на него и слегка сжала его руку.

— Если вы хотите, чтобы я была рядом, — прошептала графиня, дотрагиваясь до ее кисти жестом, полным заботы, — то я не отойду от вас ни на шаг. Я уверена, что мадам дофина не будет возражать…

— Зачем же? — перебила ее принцесса быстро. — Давайте сыграем. Маркиз, прошу вас.

— Счет до ста, — предупредила его Мария Стюарт. — И я обижусь, если вы будете подглядывать!

— Как можно, мадам! — искренне изумился маркиз и, закрыв глаза рукой, начал считать. Графиня де Берси обеспокоенно бросила быстрый взгляд на принцессу, но, увидев ее успокаивающий жест, покорно склонила голову и, стараясь не шелестеть юбками, пошла вслед за Дианой де Кастро к розовым кустам. Елизавета, удостоверившись, что подруга не собирается следовать за ней, приподняла подол платья и направилась к краю парка.

Роскошному саду Фонтенбло, с трех сторон окруженному чугунными решетками, четвертой стеной служил непроходимый лес. Сейчас неясно, была это прихоть архитектора или хозяев, однако она была на руку принцессе. Елизавета, сама того не зная, углубилась в самую чащу, бесстрашно шагая через стволы поваленных деревьев. Ей и в голову не могло придти, что парк кончился и теперь она во власти природы.

Пройдя еще немного, она решила, что спряталась достаточно и, остановившись, обернулась. Ни звука не доносилось до нее. Смолк вечный гул замка. По-весеннему зеленая листва скрыла освещенные окна. Только закатное солнце пробивалось сквозь кроны и золотило деревья.

Холодея от ужаса, принцесса бросилась сначала в одну, потом в другую сторону. Впервые выйдя в одиночку в лес, она сразу же безнадежно потеряла ориентир. Путаясь в высокой траве, уворачиваясь от веток, она бежала куда глаза глядят, уже не надеясь найти хоть что-то, что могло бы помочь ей.

Ветки хватали ее за платье, растрепали прическу; рукав она где-то порвала, а подол выглядел так, словно она ночевала в свинарнике. Она потеряла свое жемчужное ожерелье, но не остановилась подобрать его, а бежала и бежала, пока не упала в изнеможении на колени, рыдая от бессилия и усталости.

Земля, на которую она опиралась руками, была сырой. Она подняла голову и увидела, что сидит на берегу маленького лесного озерца. На темной поверхности качались желтые лилии, ряска покрывала воду у берега. Принцесса с трудом поднялась на ноги, подняла испорченный подол, подошла к раскидистому дубу и, не переставая плакать, села в его корнях.

Понемногу начинало темнеть. Елизавета всхлипывала от страха, однако больше не двигалась с места. От непрогревшейся земли тянуло холодом. У уха непрерывно звенел комар, и ей пришлось сорвать ветку, чтобы отогнать его.

Внезапно на той стороне пруда хрустнул сучок, и Елизавета подняла заплаканные глаза, силясь разглядеть хоть что-то. Она понятия не имела, кто может скрываться в чаще, и воображение услужливо рисовало жуткие картины. Вот король-отец, возглавивший поиски, находит ее растерзанное хищниками тело. Вот королева-мать оплакивает старшую дочь…

Или другое: принц Карлос с позором возвращает Франции обесчещенную бродягой невесту… Будет ли он горевать, если с ней что-то случится? Почему-то ей хотелось этого, хотя она и понимала, что по незнакомкам не скучают.

Затрещали сучья, и Елизавета сжала нервным жестом платье, ожидая появления неизвестного. Сильная рука отвела в сторону ветви густой ели, и на берег вышел юноша. Можно было бы описать его целиком, но бедная Елизавета была способна заметить только платье. Одет он был просто: жилет из темно-коричневой кожи, черные, без намека на украшения грегоскес⁽¹⁾ и высокие дорожные сапоги без шпор, — однако, невзирая на скромное платье, вел себя как истинный дворянин.

Увидев ее, юноша еле слышно вскрикнул, и бледность покрыла его лицо. Елизавета стояла, отпустив платье, и старалась не сорваться с места и не подбежать к нему, незнакомцу, не начать рассказывать о своих бедах. Минуту они молча разглядывали друг друга, а потом юноша вдруг отпустил ветку — она с шумом выпрямилась — и, сорвав шляпу, броился к ногам принцессы.

— Ваше высочество! — воскликнул он, целуя край ее платья, и слух Елизаветы резанул заметный испанский акцент. — О, ваше высочество! Прошу простить меня за то, что осмелился предстать перед вами в столь жалком виде.

— Как бы ни был жалок ваш вид, — возразила Елизавета, наклоняясь к нему, — мой вид намного хуже. Немногие могут увидеть меня в подобный миг. Вы, незнакомец, знаете, кто я; что до меня, я не имею чести знать вас.

— Я несчастный, которому посчастливилось увидеть вас, — ответил юноша, осторожно беря протянутую ему руку и медленно поднимаясь. — Я долго бродил в темноте и увидел луч света, направленный на меня. Я чужестранец, которому Франция, воспитавшая подобное чудо, будет вовек милее родной Испании.

— Вы испанец? — переспросила Елизавета по-испански, мягко отнимая руку. Юноша почтительно отступил на шаг и склонил голову, держа шляпу у пояса. — Вы из свиты графа Лермы, испанского посланника? Признаюсь, хотя мне и надлежит стать принцессой Испании, я не могу запомнить всех грандов по именам. Только маркиз ди Поза…

— Как! — вскричал юноша. — Вы знаете маркиза, сударыня!

— Знаю, — Елизавета улыбнулась его изумлению. — Маркиз был так добр, что взял на себя обязанность учить меня и принцессу Маргариту испанскому языку. Сегодня должен был состояться урок, однако дофина Мария Стюарт предложила игру в прятки. Я решила спрятаться за деревьями, но не заметила, как вошла в лес и заблудилась. Быть может, вы укажете мне дорогу?

— Фонтенбло совсем близко, — сказал юноша, улыбаясь. — Я уверен, маркиз уже организовал поиски. Обопритесь на мою руку, принцесса. Фрейлины, верно, с ног сбились, разыскивая вас. Ваша свадьба с доном Карлосом… Вероятно, вы с нетерпением ждете ее, как и принц.

— А он ждет ее с нетерпением? — удивилась Елизавета, забыв об этикете. — Как можно ждать свадьбы с тем, кого не знаешь? Но простите меня, сеньор, — вдруг спохватилась она, — я не имею права говорить об этом таким тоном. Конечно, я покорна своей судьбе и решению короля. Но вы придворный человек, разве вы можете представить, чтобы было бы иначе? И разве может понять хоть кто-то, что чувствует невинная девушка, которую продают в жены кому-то незнакомому? Наш, девичий, удел — покориться.

— Клянусь, сударыня, — сказал юноша, останавливаясь и прижимая правую руку к сердцу, — клянусь, что унесу то, что услышал сегодня, в могилу.

Елизавета молчала, грустно глядя на него. Он, видимо, был чуть старше Шушут, и разговаривать с ним было на удивление легко. Рядом с ним она забывала, кто она такая и что должна говорить во имя спасения двух стран.

— Я боюсь этой свадьбы, — вдруг произнесла она почти помимо своей воли, перешагивая через корягу. — Вы, сеньор, наверняка удивлены этим. Я не противлюсь этому союзу, но мне страшно ехать в чужую страну, страшно отдавать себя человеку, которого я впервые увижу, уже будучи его женой.

— Ваше высочество! — изумленно воскликнул юноша, пристально смотря на нее. — Вы не видели Карлоса?

— Единственный портрет, что есть у меня, — Елизавета улыбнулась, — дал мне его величество, когда было объявлено о моей помолвке с испанским наследником. Я не знаю Карлоса и вряд ли узнаю до прибытия в Испанию.

— Вы устали, принцесса, — сказал после недолгого, но очень неловкого молчания юноша. — Смотрите. Вот поваленное дерево. Земля под ним сухая, и вы можете подойти. Отдохните перед последним переходом. Отсюда рукой подать до опушки, а значит, и до замка.

Он подвел Елизавету к дереву и, набросив на него свой плащ, предложил ей сесть. Обессилевшая от волнений и непривычно долгой ходьбы принцесса с наслаждением оперлась рукой на ствол, показавшийся ей мягче самого лучшего кресла.

— А вы? — спросила она, удивленно глядя на него. — Отчего вы не сядете рядом со мной? Вы, надо полагать, тоже устали. Ответьте мне, что вы делали в лесу? Почему вы не на празднике, который устроил его величество?

— Я… — он запнулся, пряча взор, и вдруг опустился перед ней на одно колено, решительно сжимая эфес шпаги тонкой рукой.

— Сударь! — воскликнула Елизавета, подаваясь вперед и силясь поднять его слабыми руками. — Встаньте! Боже, неужели французскую принцессу так почитают в Испании! Я не понимаю вас. Земля холодная, встаньте же! Встаньте, приказываю вам!

— Хотели бы вы увидеть дона Карлоса, ваше высочество? — спросил юноша, неохотно поднимаясь. Щеки его алели смущенным румянцем. — Специально дал он мне свой портрет и просил отдать его вам, если вы смилуетесь над ним. Он обожает вас, сударыня, и надеется, что удостоится счастья быть любимым вами.

Елизавета не могла ответить. Она стояла на пороге того, что терзало ее всю жизнь. Принц, ее жених, мог оказаться любым — уродом, красавцем, Габсбургом с фамильно выпяченной губой, — и ей предоставился шанс увидеть его, понять, что ждет ее. Мгновение она колебалась, однако потом, не в силах сопротивляться любопытству, едва заметно кивнула, пряча глаза. Она хотела узнать, кому предназначена.

Юноша аккуратно снял с шеи цепочку с медальоном и, вновь опустившись, как перед королевой, на одно колено, подал его принцессе. Та, трепеща от какого-то неясного предчувствия, откинула искусно выполненную крышку и замерла, изучая. Объективности ради, Карлос, как он был изображен на миниатюре, вовсе не был красавцем, каким он представлялся Елизавете. Слегка горбатый по-испански нос, волевой подбородок, карие глаза — все это было, пожалуй, не столько красиво, сколько правильно.

Однако миниатюрист сумел передать то самое, почти неуловимое выражение нежности, кротости, чуть ли не детской наивности, которое презирал в сыне жесткий Филипп II. Но эта мягкость, несвойственная парадным портретам, проступала в чертах принца помимо его воли. Она была и в кротком, почти застенчивом взгляде, и в волнах каштановых волос, и в едва заметной скорбной складке у губ. Он не был красив, это верно, но нежное сердце Елизаветы дрогнуло: она влюбилась.

— Спасибо, — прошептала она, прижимая медальон к груди и глядя на юношу полными слез глазами. — Вы осчастливили меня, сударь.

Он с нежностью посмотрел на нее, и вдруг ей почудилось что-то знакомое, невыразимо родное в этом пронзительном взгляде мягких карих глаз. Боясь поверить, на вытянутых руках она поднесла медальон к его лицу. Сомнений не было: ее спасителем и проводником был Карлос.

— Неужели… — одними губами прошептала помертвевшая от счастья Елизавета. — Неужели небо может быть так милостиво ко мне? Неужели сбылись мои мечты и не придется мучиться всю жизнь до самой смерти? Неужели я люблю и любима?

— Это не сон, Елизавета, — сказал Карлос, протягивая ей руки. — Мы с вами были созданы друг для друга. Мы должны были встретиться, и мы встретились. Я люблю вас, ваше высочество, моя нареченная! Дон Карлос, инфант испанский, стоит на коленях перед вами и умоляет дать ему хотя бы четверть того чувства, которое он испытывает к вам.

— Да, да! — тихо смеялась этому порыву Елизавета, беря его руки в свои и прижимая их к груди. — Слышите, как бьется сердце? Оно разрывается на части от любви к вам. Боже, спасибо тебе за это счастье!

Влюбленные замолчали, и лес погрузился в тишину. Карлос смотрел на Елизавету, Елизавета смотрела на Карлоса, и оба не могли оторваться друг от друга. Они забыли обо всем: о том, что они в лесу, что принцессу ищут, что принц должен быть в Алькала⁽²⁾, что совсем скоро они будут вынуждены расстаться. Для них не существовало ничего, кроме них самих.

Вдруг послышался охотничий рог, затем человеческий крик, и оба вздрогнули. Карлос с ненавистью посмотрел в чащу. Сомнений не было: Елизавету искали. Принцесса встала, вслед за ней поднялся и Карлос.

— Я должна идти, — сказала Елизавета мягко. Карлос молчал, положив руку на эфес шпаги и смотря на землю. — Вы знаете, что дети королей намного больше несвободны, нежели другие дети. Вы знаете это не хуже, чем я. Прошу вас, Карлос, отпустите меня.

— Я много раз жалел, что родился принцем, — проговорил глухо Карлос. — «Зачем я принц?» — спрашивал я себя. Много бы я отдал, чтобы быть сыном простого солдата. Однако теперь, увидевшись с вами, я благодарю небо за посланное мне счастье. Я люблю вас!

— Я тоже люблю, Карлос, — прошептала Елизавета, протягивая ему руку, которую он тотчас же поднес к губам. Ей показалось, что этот поцелуй обжег ей сердце. — Я клянусь вам в своей любви перед Богом. Никто не разлучит нас, Карлос!

— Никто! — как эхо, повторил он, отпуская ее руку. Елизавета улыбнулась ему и, придерживая подол платья, пошла прочь, к замку Фонтенбло.

— Когда я снова увижу вас? — крикнул Карлос, вдруг очнувшись. — Скажите мне, Елизавета, иначе я умру в разлуке с вами!

Его мягкий, но в то же время в чем-то суровый тон показался принцессе голосом с Неба. Она обернулась, нежно улыбаясь ему.

— Завтра, — прошептала она. — Завтра в десять часов утра я буду в саду. Попробуйте не сгореть до этого. Я клянусь в том, что люблю вас, Карлос. И в том, что вы любите меня. И в доказательство этого вот вам мой платок.

Она опустила глаза и протянула ему руку. Карлос благоговейно опустился на колени и накрыл ее пальцы своими, чувствуя, как тончайший батист щекочет ему ладонь. Когда он открыл глаза, Елизаветы уже не было.

— Завтра, — прошептал он и спрятал лицо в платок.

1) Грекоскес — вторые панталоны с буфами, надевались поверх кальсес (кальсес — что-то вроде чулок).

Вернуться к тексту

2) Алькала — город университетов (ныне Алькала-де-Энарес)/

Вернуться к тексту

— Где она? — спросила графиня, оборачиваясь к вошедшему слуге. Глаза ее были мокры, ресницы слиплись от слез, губы дрожали, но голос поражал своей твердостью. — Нашли принцессу? Не молчите же, Реми!

 — Маркиз ди Поза нашел, ваше сиятельство, — медленно ответил тот, зажигая свечи одну за другой и ничем не показывая, что видит слабость госпожи. — Я видел их у парадного входа. Если госпожа графиня позволит, маркиз дружески расстался с ее высочеством. Слуги, посланные вами на поиски, вошли в замок чуть раньше. Думаю, через несколько минут принцесса будет здесь.

 — Можете идти, — бросила графиня гораздо более сдержанно, хотя все в ней ликовало от радости. Принцесса жива! Принцесса нашлась! Маркиз Родриго ди Поза, верный своей клятве, отыскал ее. Знает ли Мария Стюарт? Знает ли король? Знает ли королева? Графине казалось, что она отдала бы все, чтобы они не узнали о пропаже дочери.

 — Аньез! — за дверью послышались легкие шаги, и в комнату стремительно вошла принцесса. Фрейлина вскочила с кресла и порывисто обняла подругу, от счастья забыв огромное расстояние, лежавшее между их титулами.

 — Ваше высочество! — сказала она тихо, опомнившись, и с нежностью посмотрела на госпожу. — Я не знала, что и думать! Где вы были? Ради всего святого, где вы были! — голос ее наконец задрожал и надломился. — Отчего дофине пришло в голову сыграть в прятки! Отчего я послушалась ее и не пошла с вами! Я никогда не прощу себе этой ошибки!

Она опустилась перед принцессой на колени и закрыла лицо руками. Елизавета, еле слышно ахнув, быстро наклонилась к ней и ласково погладила по мокрой щеке, не говоря ни слова. Она прекрасно знала, что фрейлина казнит себя за оплошность, и должна была убедить Аньез в ее невиновности.

 — О милая, добрая Шушут! — проговорила Елизавета, ласковым движением заставляя подругу поднять заплаканное лицо. — Встань. Мне так жаль, что я подвела тебя! Маркиз ди Поза помог мне выбраться из леса и вернул в родные объятия Фонтенбло. Он был так любезен, что проводил меня до парадного входа.

 — Я так рада, что вы вернулись, ваше высочество! — воскликнула графиня, сжимая руку принцессы. — Я все глаза выплакала, представляя, где вы можете оказаться. Вы принцесса, сударыня, вы можете и не знать, что бывает с красивой молодой особой, оказавшейся далеко от дома без охраны.

 — Не рассказывай мне, Аньез, — Елизавета улыбнулась, пытаясь скрыть страх, охвативший ее при этих словах, и присела у зеркала. — Лучше скажи, что ты доложила Марии Стюарт и матушке. Я знаю, что король дает сегодня бал. За нами еще не посылали?

 — От его величества приходили пять минут назад, — ответила Аньез, расшнуровывая корсет принцессы и снимая с нее верхнее платье. Елизавета испуганно вскрикнула: опаздывать к королю считалось дурным тоном.

 — Я сказала, что вы скоро придете. Что у вас болит голова и вы прилегли отдохнуть, — продолжала Аньез осторожно. — Мне пришлось соврать, сударыня. Я долго буду замаливать этот грех, но зато вы спасены. Иначе — о, я даже не знаю, что бы с вами было! Вас, невесту испанского принца, могли обвинить в распущенном поведении.

 — Спасибо, Аньез, — произнесла Елизавета, оборачиваясь к подруге, поймала ее руку и прижала к груди. — Ты спасла меня от гибели. Тем более, — добавила она шепотом, — что я не смогла бы достойно ответить на обвинения двора. Я ведь не в состоянии солгать королю.

 — Отчего же солгать, сударыня? — изумилась Аньез, доставая гребень и начиная мягкими движениями расчесывать длинные волосы госпожи. Дверь открылась и вошла служанка с новым платьем для принцессы. Графиня холодно, что так не походило на ее разговор с Елизаветой, обернулась к ней: — Можешь идти. Я сама обслужу ее высочество.

 — Я не могу солгать королю, — повторила Елизавета печально, едва прислуга вышла. — Если он спросит меня прямо, что я делала в лесной чаще, я отвечу правду. А правда так страшна, Аньез! Я сгорю от стыда, узнай о ней двор. Ах, милая Шушут! Ты старше меня, старше всех моих фрейлин, и я люблю тебя, как родную сестру. Ты никогда не осудишь меня, не выслушав. Прошу, дай мне совет!

 — Какой же, ваше высочество? — недоуменно спросила графиня. — Я ничего не знаю о жизни. Как могу я указывать вам?

 — О том, что произошло в лесной чаще, не знает никто, кроме двоих, — сказала несчастная принцесса, закрывая пылающее лицо руками. — О, теперь я понимаю, что сделала! Я обнадежила бедного юношу, пообещав придти завтра в десять на опушку леса, забыв, что не принадлежу себе.

 — Не пугайте меня, ваше высочество! — вскричала, волнуясь, графиня. — Вы знаете, больше всего на свете я люблю вас. И если кто-то покусился на вашу честь и вы не найдете в себе силы признаться в этом королю, то это сделаю я!

 — Нет, Шушут, не надо! — Елизавета, не зная, что предпринять, чтобы успокоить подругу, стала поглаживать ее маленькие руки. — Ничего страшного не произошло.

 — Но вы сказали, что встретили юношу, — перебила графиня сурово. Принцесса не обратила внимания на это непочтение. Она была слишком поглощена произошедшим, чтобы замечать подобные мелочи.

 — Я действительно встретила там юношу, — проговорила она, кротко глядя на подругу снизу вверх. Правая рука графини с почти материнской нежностью перебирала волосы госпожи, пальцы левой переплелись с пальцами принцессы. — Он помог мне выбраться на опушку. Он рассказал, как ждет меня Испания, как любит меня принц. Вот только…

 — Это был испанец? — быстро спросила графиня, и нотки гнева зазвучали в ее голосе. — Он чем-то оскорбил вас? Если это так, сударыня, подумайте хорошенько, прежде чем рассказывать мне. Я не смогу хранить тайну, порочащую вас, а отношения между нашими странами оставляют желать лучшего. Мы достаточно воевали, но, думается, Франция не задумываясь бросит все силы, чтобы отомстить за честь своей принцессы.

 — Дон Карлос помог мне, Шушут! А я поняла, что люблю его! — истерически выкрикнула Елизавета, обнимая подругу за талию и пряча лицо в ее платье. Та застыла в ее объятиях, не смея поверить своим ушам. Казалось, даже молния, ударив ей под ноги, не смогла бы так поразить ее. Она молчала. Принцесса, уткнувшись в мягкую ткань, глухо рыдала.

Только теперь она осознала, что наделала. Нервная, впечатлительная, она не была способна сдерживать свои чувства, а официальная дата венчания так и не была объявлена. Собственно, учитывая политическую обстановку, она даже не могла с уверенностью сказать, будет ли оно вообще. Конечно, и Лерма, и Альба не могли уехать ни с чем, однако положение дел могло измениться в любой момент.

 — Не печальтесь, ваше высочество, — медленно произнесла графиня, мягко поглаживая принцессу по голове. — Мы непременно найдем выход. А пока давайте думать о хорошем. Разве плохо, что вы любите своего жениха? Вы боялись, что свяжете свою жизнь с незнакомцем, а теперь точно знаете, что будете счастливы с ним. Такая редкость, когда династический брак оказывается браком по любви!

 — Мария и Франциск тоже любят друг друга, — возразила Елизавета несмело. Слезы кончились, хотя она и продолжала всхлипывать. — Ты хочешь сказать, что им тоже просто повезло? Не может же повезти нам обеим!

 — Но кроме дофины и вашего брата существует еще пары, которым есть чем возразить вам, — осторожно сказала графиня, сворачивая испорченную грязью ленту и убирая в коробку. Она старалась избегать разговоров о короле, но сейчас этот аргумент был необходим.

 — Не знаю, о чем ты, — проговорила Елизавета нахмурившись и несколько холодно. На самом деле, она прекрасно поняла скользкий намек, но не сочла возможным обсуждать личную жизнь короля, тем более, что эта тема подвергалась обсуждению слишком часто. Графиня молчала, потупившись.

 — Идем, Шушут, — принцесса протянула фрейлине руку, ласково заглядывая ей в глаза. — Пожалуйста, прости меня. Ты должна понять: о моих родителях сплетничают все. Мне бы не хотелось, чтобы ты относилась к массе придворных.

 — Да, ваше высочество, — графиня склонила голову, улыбаясь. Принцесса ответила ей такой же улыбкой. Фрейлина помогла ей надеть платье, зашнуровала корсет, оправила складки и почтительно присела, пропуская готовую госпожу вперед.

Темнота мало-помалу окутывала парк; воткнутые по краям дорожек факелы нещадно дымили, но теплый ветер быстро разгонял дым, умудряясь не погасить при этом огонь. Невдалеке слышалась музыка: праздник был в самом разгаре. Принцесса, сопровождаемая верной Аньес, шла молча. Обе они думали в этот час о своем. Елизавета вспоминала речи Карлоса, а графиня де Берси — славного маркиза, спасшего принцессу.

Она заметила его в первый же день, когда он, весь в черном, как истинный испанец, блестя серебряной цепью, загорелый, с тонкими нитями усов, переходящих в небольшую эспаньолку, вошел в числе свиты графа Лермы в тронный зал Генриха II. Статный, красивый, ладно сложенный, он держался столь независимо, что она, гордая, но набожная, поразилась этой дерзости, столь не похожей на поведение других испанцев, мрачных и суровых.

Правда, потом, когда граф Лерма представил его как друга принца, все встало на свои места. Разумеется, любимец Карлоса не мог быть заурядным человеком. А еще это окончательно подтверждало глупость Аньез: ей, сироте из обедневшей графской фамилии, невозможно было даже думать о маркизе, который, к тому же, был испанским грандом.

Но, так или иначе, она искренне симпатизировала маркизу, который, в силу своих обязанностей, каждый день проводил с принцессой и ее фрейлинами по несколько часов, помогая им изучать испанский. И чем больше времени проходило, тем сильнее было чувство, зародившееся в сердце Аньез.

И хотя он ни разу не выделил ее в разговоре, обращаясь к ней лишь дежурными любезными фразами, с каждым днем ей становилось все тяжелее сохранять спокойствие. Но она, прожив при дворе большую часть своей жизни, видела множество таких связей и прекрасно знала, что ни одна из них не может претендовать на успех. И ей оставалось просить Господа, чтобы он послал ей спасение.

Поздно ночью, когда ее служанка засыпала, она выходила, не зажигая свечи, в потайную комнатку, где стоял аналой, падала на колени перед статуей девы Марии и, беззвучно плача, стегала себя по спине кожаной петкой-шестихвосткой, пытаясь вымолить прощение за свой грех. Никто не знал об этом: утром она, вставя раньше служанки, успевала прополоскать сорочку в тазике для умывания и надеть чистую.

Если кто читает: могут быть провисания глав. Но я эту работу все равно закончу, как и другие. Не переживайте) А еще отзывы помогают вдохновению :)

Призрачный свет от факелов плясал на дорожках, и Елизавете, измученной переживаниями, поминутно казалось, что в высокой живой изгороди, шелестевшей от ветра, прячется кто-то с добрыми, совершенно не испанскими глазами, готовый на любую глупость ради любви. От одной мысли о Карлосе, о том, что завтра утром он будет ждать ее в саду, ей становилось жутко. Но ужас этот был сладок.

Поэтому, когда из-за поворота показалась какая-то темная фигура в длинном плаще, Елизавета сначала покраснела, а потом побледнела, чувствуя, как молниеносно выступает холодный пот на висках и колотится сердце.

— Привет, Бабиш⁽¹⁾, — сказала фигура хрипловатым, но мягким голосом, приплясывая приблизившись к принцессе, — куда плакать идешь? К отцу-королю? Дурное же дело он затеял, милочка! Его Испания не простит, и ты не простишь, Бабетта!

— Боскюэ⁽²⁾! — облегченно выдохнула Елизавета, узнав шута. Графиня, подойдя ближе, улыбнулась старику, которого очень любила. — Милый Боскюэ! Зачем ты говоришь так? Его величество позвал меня на праздник. Я счастлива. Скажи, Боскюэ, отчего я должна плакать? Скоро я выйду замуж за дона Карлоса, наследного принца Испании, и никогда не буду грустить. И Шушут уедет со мной.

— В самом деле, Бабиш, — шут захохотал, — пока Шушут с тобой, ничего не может случиться. Не знал, ваше графское величество, что вы новый правитель мира взамен султана Солимана⁽³⁾.

Он полушутливо-полуиздевательски поклонился графине. Та ответила ему улыбкой. Временами она не понимала, как он относится к ней, но со своей стороны всегда старалась быть приветливо снисходительной. Боскюэ был любимцем короля, и ему позволялось абсолютно все. Он мог обругать принцев крови, говорить на ты со всем двором, включая Екатерину Медичи и самого Генриха, язвить, издеваться — его прощали.

— Да здравствует Анри! — говорил тем временем шут, сопровождая свою речь уморительными ужимками сумасшедшего. — Да здравствует тот, кто отдает ягненка на растерзание волкам! Да здравствует милосердный пастырь, который, чтобы спасти стадо, жертвует меньшую его часть!

— Послушай, Боскюэ, — сказала графиня, внимательно смотря на шута. — Я знаю тебя много лет, но никак не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Ты очень странный шут. У тебя несмешные шутки.

— А я разве шутил, милочка Шушут? — спросил Боскюэ, приплясывая с несвойственной его летам живостью. — Помнишь притчу о пастыре? Я всего лишь пересказал ее. А может, и нет. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Бабиш, — он вновь повернулся к принцессе, — смотри, как бы тебе и твоей подружке-овечке не пришлось лить слезы. Ты уж не ругайся на старика-шута, что он тебя не предупредил.

Он вдруг громко захохотал, подпрыгнул, неслышно топнув мягкими туфлями о песок, и стремительно пошел прочь, бормоча что-то. Атласный плащ реял за ним, поднимаясь, и видно было разноцветное трико, нарочно усыпанное заплатами. Бубенчики на его колпаке печально вызванивали странную мелодию в такт резким, рваным движениям. То подпрыгивая, то бросаясь из стороны в сторону, будто в погоне за невидимой бабочкой, он вскоре скрылся за поворотом, хотя звук бубенчиков еще был слышен.

— Бедный старик, — улыбнулась Шушут грустно. — Он совсем помешался. Не понимает, что делает, что говорит… Жаль его. Я помню, как он принял меня здесь, когда я была совсем маленькой. Не в обиду остальным будет сказано, только он, пожалуй, помог мне забыть о несчастье, постигшем мою семью. Тяжело видеть, что годы не пощадили его разум.

— Возможно, Шушут, — пробормотала Елизавета. — Но мне его слова показались отчего-то пророческими. Боже, а если мне в самом деле уготовлена участь агнца? Как страшна неизвестность! Вдруг сумасшедший Боскюэ умнее всех нас?

— Тогда не будем терять время, сударыня, — твердо сказала графиня, смотря испуганной принцессе прямо в глаза. — Король ждет вас. Лучше самим узнать, что произошло, чем теряться в догадках, терзая себя. Только помните, прошу вас, что я не покину вас, пока вы сами этого не захотите.

— Ты и твоя семья верно служили дому Валуа много лет, — Елизавета протянула графине руки. — Я не сомневаюсь в твоей преданности. Знаю, ты никогда не предашь меня. Ведь, хоть ты и старше, мы росли вместе, моя милая наставница!

Подруги крепко поцеловались. Графиня, растроганно моргая, смущенно опустила взгляд: до сих пор ей не приходилось слышать такие речи от холодновато-замкнутой принцессы, предпочитавшей словам поступки.

Когда они, разрумянившиеся от быстрой ходьбы и вечерней прохлады, вышли на ярко освещенную поляну, праздник был в самом разгаре. Заливисто смеялась Мария Стюарт, танцуя вместе с дофином Франциском, принцесса Маргарита, окруженная своими фрейлинами, вполуха слушала их восторженное щебетание, не сводя глаз с герцога Савойского. Диана де Кастро безмолвно наблюдала за придворными, стоя в отдалении.

У самого края поляны расположился испанский оркестрик, приглашенный специально для посланников короля Филиппа распорядителем, прекрасно понимавшим, как истосковались послы по родным мотивам. Красивая, замысловатая мелодия разливалась среди общего шума. Плакал в умелых руках ребек⁽⁴⁾, высвистывала щедрая на красоты флейта, мелко звенел бубен. Полная женщина, обводя прекрасными глазами гостей, пела высоко и сильно «Короля Франции»⁽⁵⁾.

Елизавета хотела подойти послушать, но дорогу ей преградил камердинер короля. Она улыбнулась ему, но он не ответил улыбкой, глаза его остались холодными. Он внимательно посмотрел на нее, согнул одеревенелую от долгой службы спину в почтительном поклоне и сделал приглашающий жест рукой.

— Его величество хочет видеть меня? — спросила Елизавета удивленно, оглядываясь на графиню. Та пожала плечами: в поведении камердинера не было ничего необычного. От природы молчаливый, он часто не говорил, а делал. По всей видимости, король в самом деле желал говорить с дочерью, и притом безотлагательно, и необходимо было исполнить его желание.

— Было у короля три дочери, — пела полная женщина, и голос ее звенел и рос, уносясь куда-то к небу. — Первая вышивала, вторая шила, а третья ткала гобелен и заснула за работой…

Идя за камердинером и госпожой к королю, Шушут невольно искала в толпе темные плащи испанцев. Испания ее детства, когда там еще правил Карл, была ей хорошо знакома. Тоскуя по ней, фрейлина понятия не имела, как изменилась страна при сыне великого императора, но строгий вид испанских посланников навевал приятные воспоминания.

Аньез помнила красное золото стен старинных городов, помнила яркое жаркое солнце в голубом зените, помнила россыпь холодно мерцающих звезд. Помнила, как серебряно шелестели бронзовые листья тополей на свежем, приносящем облегчение ветру. После бесконечно скучного, голого двора монастыря рядом с Амьеном полная красок Испания показалась ей раем. И люди, жившие в этой стране, были добры к ней. Аньез помнила, как рыдала на коленях перед дядей, умоляя не отправлять обратно во Францию.

— …Королева увидела это, — продолжала петь женщина, — и разбудила принцессу. «Зачем, мама? — спросила та. — Мне снился чудесный сон». «Расскажи мне его, — ответила мать, — и я растолкую…»

Испания, несомненно, была одним из самых счастливых периодов жизни Аньез, и до сих пор, несмотря на долгую войну между двумя родными ей государствами, она в глубине души считала испанцев друзьями. Впрочем, встретив испанца в лесу, она бы, скорее всего, испугалась. Поэтому она не могла до конца понять Елизавету, как ни старалась.

Испанцы ей встретились, только вот показались другими. Ни один из них не произнес ни слова, только граф Лерма склонил красивую благородную голову с печальными глазами, прижав правую руку в светлой перчатке к груди и положив левую на витой эфес шпаги. Маркиза ди Позы, его верного спутника, рядом не было. Герцог Альба улыбнулся, смотря на принцессу, и от этой улыбки внутри Аньез что-то мелко задрожало.

Все расступались перед камердинером. Затихали шутки, смех. Только песня лилась, не прерываясь, прекрасная в своей простоте. Елизавета, растерявшись, не знала, как реагировать на мрачные, озабоченные взгляды, направленные на нее. Она не понимала, отчего все замолкают при ее появлении. Где-то в глубине души она осознавала, что сегодня, скорее всего, Генрих объявит о ее помолвке с испанским принцем, но почему-то не ощущала былой радости. Все поглотил почти суеверный трепет.

Она должна была радоваться, однако сердце ее испуганно билось, то замирая, что убыстряя свой ритм. Ей было страшно идти вслед за камердинером, страшно встречать внимательные, словно раздевающие взгляды, страшно думать, что с ней будет, узнай король о свидании с Карлосом.

— Мы заждались вас, Елизавета! — воскликнул Генрих, улыбаясь, едва перед принцессой расступились последние ряды и она вышла к барельефу с Европой. Аньез склонилась перед королем и осталась стоять у живой изгороди. Елизавета же прошла дальше.

— Я заставила вас ждать, — сказала она, почтительно присев. — Простите мне мою дерзость, ваше величество. Я не хотела огорчить вас.

Диана де Пуатье, стоя по левую руку от короля, неслышно фыркнула на эти слова. Ни Генрих, ни Екатерина Медичи не заметили этого, а Елизавета, твердо встретив насмешливый взгляд той, что украла у ее матери мужа, вдруг подумала о Диане де Кастро. Как могла ее подруга быть дочерью такой женщины!

— Вы, наверное, обеспокоены своей судьбой, — начал король, все еще улыбаясь. Елизавета беспомощно обернулась на графиню де Берси, чувствуя, как непонятный липкий страх обволакивает ее. — Мы решили более не томить вас ожиданием. Доводим до вашего сведения, что король Испании Филипп II Габсбург желает видеть вас своей королевой. Испания ждет ответа. От него зависит судьба многих людей, вы же понимаете.

Елизавета задрожала всем телом, с трудом удерживаясь на ногах. Она едва понимала, что происходит. Потемневшими глазами искала она на лице короля следы жестокой шутки, ожидая, что вот сейчас он захохочет и скажет, что это всего лишь розыгрыш, что не надо так пугаться, что скоро она станет женой Карлоса… Все было тщетно: он оставался недвижим, ожидая ее ответа.

Земля уходила из-под ног. Елизавета перевела умоляющий взгляд на мать, но Екатерина Медичи, холодная, красивая, была так надменна, что возглас мольбы замер на губах принцессы, не успев прозвучать. А Диана де Пуатье, напротив, торжествующе улыбнулась ей, но несчастной Елизавете мало дала эта улыбка. Она прекрасно знала, как ненавидит ее фаворитка, и задрожала от ее черной радости.

— «…В дверях я видела золото полной луны, — пела женщина где-то вдалеке, — в окно ко мне заглянула Диана-охотница. На ветвях дуба три райские птицы возносили хвалу Господу, а на сером камне у ручья с ключевой водой стоял серебряный кубок…»

— А дон Карлос? — спросила Елизавета помертвевшими губами, вдруг вспомнив о сегодняшней встрече и завтрашнем свидании. Неужели же ей не улыбнется, как Марии Стюарт и Франциску, любовь? Неужели она не ощутит сладость желанного брака, не испытает радость от любви, как принцесса Маргарита и герцог Савойский? В голове стучало одно: Карлос, Карлос, Карлос…

— Помолвка с доном Карлосом в случае вашего согласия расторгается, — сообщил король. Екатерина Медичи чуть заметно качнула головой, но дочь не поняла, было это выражением одобрения или порицания. — Нам кажется, что вы способны трезво оценить ситуацию. Разумеется, в случае вашего отказа его величество Филипп II милостиво разрешил провести помолвку с доном Карлосом незамедлительно. Однако хорошенько подумайте, прежде чем давать ответ. Может показаться, что вы ничего не потеряете ни в том, ни в другом случае, — Елизавета обессиленно закрыла глаза: потерять Карлоса?! — но это вовсе не так. Если вам предоставлен выбор, одна из сторон непременно будет обижена. Выбирайте меньшее зло.

Елизавета молчала. Перед глазами стоял милый, робкий Карлос в одежде простого горожанина, не побоявшийся прийти в лес Фонтенбло в надежде встретить ее. Почему-то она была уверена: Филипп бы так не поступил. Он был много старше нее и годился ей в отцы: разница между его сыном и ею составляла два года. Этот союз противоречил всем законам природы.

Но Елизавета помнила годы войны. Помнила, как озлобленно ходил из угла в угол отец, как провожали его настороженными взглядами непривычно тихие советники, как плакала за диваном Шушут, потому что л’Обеспин, ее дядя и посланник Франции в Испании, не успел, торопясь уехать из враждебной ему страны, забрать портрет ее матери. Помнила, как на паперти стояли калеки с костылями и протягивали руки за милостыней. Она знала, что все это — последствия долгой и упорной войны между Францией и Испанией, и ей совершенно не хотелось быть причиной продолжения военных действий.

Она в самом деле любила Карлоса. Эта любовь не была увлечением или минутной прихотью. Она не исчезла бы через некоторое время. Елизавета помнила, как в десять лет корпела над вышиванием по собственному желанию. Сейчас недоделанная канва с замысловатым рисунком лежала на дальней полке. Тогда она увлеклась. И бросила через несколько недель. Сейчас все было по-другому. Она словно повзрослела в одно мгновение: пришло осознание ответственности за выбор.

— «…Луна — мать твоего мужа, — голос полной женщины забирался все выше и выше, — Диана-охотница — сестра твоего мужа, а райские птицы — братья твоего мужа…»

Она любила Карлоса. Она была готова отдать свою жизнь, только чтобы соединиться с ним. Но она не могла пожертвовать другими. Тысячи женщин осиротели после этой войны. Она не была готова заставить страдать еще тысячу. Лучше она сама будет терпеть лишения. Дон Карлос, по сути, был одной из тех сладких, чудесных мечт, которые слишком хороши, чтобы быть реальностью.

— Я… — Елизавета сделала шаг к королю, но наступила на кротовую нору и пошатнулась, с трудом удерживаясь на ногах. Граф Лерма качнулся на месте, словно борясь с желанием нарушить придворный этикет и помочь ей. Она подняла на него взгляд, и глаза ее затуманились слезами: судорога отвращения к пытке над нею застыла на благородном лице испанца. Он, чужестранец, смотрел на нее, дочь иноземного короля, с такой заботой, какой она не видела ни разу ни от отца, ни от матери.

— Я польщена предложением его величества, — произнесла Елизавета очень медленно, не отрывая взгляда от графа Лермы. — Король Филипп II, несомненно, оказал мне большую честь, предложив стать его женой. Я намерена…

Она запнулась и, обернувшись, что было вопиющим нарушением правил, взглянула на Шушут. Та с ужасом смотрела на нее. Глаза ее казались огромными на бледном, как смерть, лице. Елизавете отчего-то вдруг подумалось, что именно такую мать она бы хотела иметь. Быстрые пальцы фрейлины бессознательно перебирали висевшие на поясе четки, побелевшие губы что-то шептали: она молилась.

— Я намерена, — продолжала Елизавета, отворачиваясь от нее и смотря, наконец, прямо в глаза отцу, — принять предложение Филиппа.

— «…А золотой кубок у источника жизни — твой муж, сын короля!» — серебряный голос полной женщины достиг своего пика. Пронзительно, но приятно прозвучала последняя музыкальная фраза. Елизавета почти не слышала, что говорил король, что отвечал ему герцог Альба.

«Твой муж, сын короля», — вертелось в голове. Так и должно было быть. Но Карлос теперь потерян. Потерян…

Глава посвящается памяти великой женщины, сопрано-ассолюта Монсеррат Кабалье (кто увидел ее в тексте, тот молодец). Без нее люди бы не узнали, что такое совершенство…

1) Бабиш — старинная уменьшительная форма французского языка имени Елизавета

Вернуться к тексту

2) Во Франции XVI века в самом деле был шут Боскюэ. Только автор не разобрался, при ком он был. Так что пусть будет при Генрихе)

Вернуться к тексту

3) Солиман — османский султан Сулейман I Великолепный (Кануни)

Вернуться к тексту

4) Ребек — средневековый струнный инструмент

Вернуться к тексту

5) «El rey de Francia» — старинная испанская песня (очень красивая, но очень заунывная)

Вернуться к тексту

Когда графиня де Берси, вдова графа де Берси, направила на шестилетнюю дочь один из двух юбилейных пистолетов, висевших обычно над камином, в душе девочки что-то перевернулось. Она не могла понять, почему мама целится в нее так же, как целился не так давно отец в господина Сен-Дени, приехавшего от короля.

— Мама! — закричала Аньез, оставаясь, впрочем, на месте и глядя, как завороженная, в страшное черное дуло, направленное ей в лоб. — Мама, зачем?

— Молчать! — графиня де Берси, казалось, с трудом сохраняла самообладание. Голос ее дрожал и прерывался и превратился в конце концов в почти нечеловеческой высоты визг. — Девчонка! Что ты понимаешь!

Маленькая Аньез плакала, трясясь худенькими плечиками. Мать в один миг превратилась почему-то из доброй, ласковой женщины в фурию, гарпию из легенды о Медузе Горгоне. Аньез несколько раз видела, как отец тренируется в стрельбе: мишени разлетались на куски, от грохота закладывало уши, а дым стоял такой, что нечем было дышать. Через несколько дней после посещения стрельбища Аньез достала из ящика пистолет и попробовала выстрелить — просто так, чтобы понять, как это. Ее высекли и объяснили, что стрельба не для девочек.

Если стрельба не для девочек, почему мама хочет стрелять?

На лестнице послышались шаги, и графиня, вздрогнув, крепче сжала рукоять пистолета. Сердечко Аньез забилось сильнее: она узнала эти шаги. Она слышала их каждый раз, когда заболевала, еще до того, как открывала глаза. Это был семейный священник, итальянец, дон Пьетро. С ним шел еще кто-то, кого она не знала.

— Госпожа графиня! — воскликнул дон Пьетро, едва войдя, и сделал движение к женщине, словно стараясь мягко отобрать пистолет, но та молниеносно переложила указательный палец на спусковой механизм, не произнося ни слова. — Госпожа графиня, я настаиваю на том, чтобы вы опустили пистолет. Вы можете серьезно ранить и себя, и девочку. Неужели вы способны хладнокровно подвергать свою дочь подобной опасности?

— Граф мертв, — сказала женщина. Вытянутая вперед рука, державшая непривычную тяжесть, дрожала от напряжения, и дуло пистолета прыгало вверх-вниз. — Мне незачем больше жить. И моей дочери, без сомнения, тоже. Мы слишком любили друг друга. Я не хочу больше жить в этом жестоком мире. Его величество убил моего супруга. Я должна последовать за графом. Мы поклялись друг другу, что будем вместе и в горе, и в радости.

— Не извращайте смысл священных уз брака, мадам, — попросил дон Пьетро. Молчаливый неизвестный согласно кивнул. Аньез, как ни боялась оторвать взгляд от матери, быстро взглянула на него. Он не был похож на пикардийца. Необычайная стать, достоинство, с которым он держался, поразили ее: до сих пор она никогда не видела подобных людей. Все дворянчики Пикардии так или иначе, но зависели от кого-то вышестоящего и привыкли все время оглядываться на него. А этот — глядя на него, Аньез впервые поняла, что значит «в своем праве».

— Вам не понять! — резко бросила графиня, и девочка вздрогнула от громкого, злого голоса, так не похожего на обычную речь. — Вы священник. Вы католик. Вы обязаны соблюдать обеты, данные Богу. Почему же вы мешаете мне не нарушать свои клятвы? Я обязана, понимаете вы?

— Но вы вовсе не обязаны казнить и себя, и ребенка, — возразил дон Пьетро, переводя бесконечно добрый взгляд на девочку. Та, казалось, была близка к обмороку; четко понимая последствия выстрела почти в упор, она, в силу возраста, не могла сохранять хладнокровие. Боковым зрением дон Пьетро видел, как его спутник, поняв замысел священника отвлечь женщину, медленно обходил ее, пытаясь приблизиться к ребенку.

— Не вмешивайтесь, — голос графини сорвался на визг, больно бьющий по ушам. — Вы приходской священник, вы служите дому де Берси, но вы не смогли уберечь моего мужа от гибели. Вы потеряли влияние на нашу семью. Я больше не верю никому: сам король предал нас. Я даже не верю в Бога! Мне не в кого больше верить.

— Поверьте в себя, — сказал мягко дон Пьетро, кивая девочке. Та сжалась в своем углу, пытаясь понять, что происходит. Незнакомец медленно огибал мать; та, вынужденная отвечать дону Пьетро, не замечала его. — Поверьте в собственную дочь. Дом де Берси не должен прерваться на вас. Если бы дело касалось только вас, я бы, возможно, отступил. Бывают случаи, когда даже священник не в силах помочь. Но я не могу позволить матери совершить грех детоубийства. Вы проклинаете свою семью, мадам.

— Вы не имеете надо мной власти, — повторила графиня, мотая головой из стороны в сторону, словно тряпичная кукла, которую подарил недавно Аньез граф. — Вы теперь чужак. Я не подчиняюсь вам.

И тут произошло то, что Аньез позже вспоминала со страхом, смешанным с восхищением. Незнакомец вдруг одним быстрым и точным движением схватил ее подмышки и поднял, прижав к себе, а дон Пьетро с неожиданной для его тучности быстротой, которой никто не мог от него ожидать, подскочил к графине и крепко сжал запястье руки, в которой она держала пистолет. Аньез видела, как красивое лицо матери исказилось от боли, губы побелели, складываясь в тонкую линию, появилась горькая морщинка на лбу.

Пистолет со страшным стуком упал на пол.

Графиню заперли в ее комнате. Незнакомец дорого заплатил за свою отвагу: Аньез, так и не пришедшая в себя, не желала сходить с рук. Она не плакала, не говорила, не спрашивала — только молча смотрела исподлобья, и где-то в глубине темного взгляда плескались непролившиеся слезы. Разумеется, незнакомец не собирался ее прогонять, хотя она заметно затруднила его визит. Так она и заснула вечером, прижавшись к нему.

Аньез не узнала, кто приезжал к графине: незнакомец уехал рано утром, обговорив все, что хотел, с доном Пьетро. Священник же ограничился тем, что сказал, что это был старинный друг графа де Берси, испанец, один из тех, за дружбу с которым король так жестоко расправился с графом. В принципе, для шестилетней девочки, чья мать сошла с ума и покончила с собой, этого было более чем достаточно. Собственно говоря, ее гораздо больше волновала ее судьба, чем имя доброго человека. Все-таки потрясение было слишком велико.

Теперь же, стоя в толпе придворных перед королем, она готова была поклясться, что испытывает похожие чувства. Елизавета просто не могла отказаться от свадьбы с принцем Карлосом. Она любила его! Ее спросили, ее мнением поинтересовались, она могла выбрать! И выбрала отчего-то не того. Конечно, графиня понятия не имела, что творилось в душе принцессы, но лично ей показалось, что прямо перед троном разверзлась бездонная пропасть.

Однако изумлена была не только она. Никто не ожидал подобного решения от Елизаветы. Молодая, красивая, дочь одного из самых влиятельных монархов Европы, она могла рассчитывать на лучшую для себя партию, не ограничиваясь Кастилией. Но она выбрала Филиппа, годившегося ей в отцы, и выбрала самостоятельно.

— Ваш ответ, Елизавета, делает вам честь, — сказал король, весьма умело скрывая изумление. Как правитель он был рад решению дочери, но как отец не желал такой судьбы для нее. Выйти замуж за старика — что может быть хуже для молодой красавицы!

— Быть может, вам необходимо больше времени на раздумья? — спросил Генрих вдруг, помолчав. Он нахмурился, у губ появилась складка. Альба, стоявший вместе с другими испанцами, заскрежетал зубами от бессильного негодования. Этим вопросом король явно показывал свое неуважение к Испании, но герцог ничего не мог сделать.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответила Елизавета, — но я твердо уверена в решении, которое приняла. Я соглашаюсь на предложение его величества короля испанского. Я выйду замуж за Филиппа II.

— Да будет так, — проговорил король, ласково улыбаясь ей. — Идите, дочь моя. Пусть ваша жизнь будет спокойной.

— Спасибо, ваше величество, — сказала Елизавета, приседая перед королем в почтительном поклоне. Генрих наклонил голову в ответ. Екатерина Медичи отвернулась.

Идя по коридору придворных, расступавшихся перед ней, Елизавета чувствовала, как дрожат колени. На висках у нее бисером выступили капельки пота, перед глазами все плыло. Она дважды предала Карлоса. Влюбилась в одно мгновение, пообещала — а потом нарушила обеты. Разве о таких девах слагают баллады? Разве так подобает вести себя принцессе?

— Ваше высочество… — прошептал чей-то очень знакомый голос у нее за спиной. Елизавета гордо подняла голову: никто не должен ничего заподозрить. Ничего не случилось. Она всего лишь отказала тому, кого видела один раз, но любила, казалось, всю жизнь. А любовь ли это, если она отреклась?

— Елизавета! — Кто-то, вопреки всем правилам приличия, схватил ее за руку. — Ваше высочество! Не отчаивайтесь, прошу!

— Я предала его, — принцесса остановилась. Она узнала этот голос, доносившийся как из-под подушки. — Шушут, что я сделала! Почему я так сделала, Шушут!

— Потому что вам так продиктовала совесть, — ответила фрейлина. Елизавета, погрузившаяся в пучину сожалений, не заметила легкой неуверенности, прозвучавшей в ее голосе. Принцесса еле слышно застонала, закрывая лицо руками, и вдруг медленно осела на дорожку, согнувшись в три погибели. К счастью, они успели войти в лабиринт из живой изгороди, и теперь их никто не видел.

— Сударыня! — испуганно воскликнула графиня, наклоняясь к ней. Ее поразило странное выражение обреченности, полного разочарования в жизни, слезами плескавшееся в чистых глазах принцессы. Беседа с королем выжала из нее все силы, лишила желания бороться за свое счастье. Шушут вспомнила, как жадно слушал их диалог испанский посланник, Альба, и в ее кротком сердце вдруг что-то заныло от невыносимого предчувствия ужасной беды. В конце концов, Елизавета ведь любила Карлоса!

— Сударыня, поднимайтесь, — графиня вновь наклонилась к принцессе. — Вы простудитесь, ваше высочество. Земля холодная.

— Она не может быть холоднее отчаяния, поселившегося в моем сердце, — пробормотала Елизавета, сжимая руку фрейлины в ледяных пальцах. — Что я наделала, Шушут! Почему жизнь так жестока со мной? Почему я должна отказывать тому, кого люблю? Почему должна жертвовать своим счастьем ради счастья других? Это неправильно!

— Потому что таков удел королей, — из-за поворота внезапно выступила фигура в темном плаще, и Шушут вздрогнула от ужаса, разом вспомнив все легенды Фонтенбло. Принцесса осталась безучастна. В дымном свете факелов мелькнули разноцветные туфли с острыми носами и заплатанное трико. Послышался звон бубенчиков колпака.

— Боскюэ! — с облегчением выдохнула графиня, устало прикрывая глаза. Шут вынул факел из подставки и опустил вниз, чтобы рассмотреть их. Морщинистое лицо его с крючковатым носом, кустистыми бровями и острой эспаньолкой было необычайно серьезно, даже печально. Шушут никогда не видела Боскюэ таким.

— Милый, милый Боскюэ! — с нежностью повторила она, ласково глядя на шута. Тот улыбнулся ей одними губами.

— Не тревожься, маленькая графиня, — Боскюэ вдел факел в петлю и решительно подошел к Елизавете вплотную. Шушут внимательно следила за ним. От обыкновенно прыгающей походки не осталось и следа, он словно перестал быть шутом. — Я один. Никто не ходит в этот час по лабиринту. Все радуются на поляне, и Анри веселится больше всех.

— Королю положено веселиться, даже если его терзает боль, — сказала Шушут, улыбаясь. — Это обязанность королей и их бич.

— Что с ней? — Боскюэ нагнулся над принцессой, почти потерявшей сознание. — Она осознала это лишь сейчас? Сегодняшние приключения дались ей слишком тяжело. Она еще ребенок, несмотря на возраст. Жизнь только начала раскрывать свои тайны ей, как вдруг рог изобилия был сокрыт.

— Ты словно все знаешь, — проговорила медленно Шушут, поглаживая принцессу по руке. — Откуда, Боскюэ? Почему ты говоришь так, будто тебе известны даже наши мысли? Этого не может быть!

— Даже ты никогда не воспринимаешь шута всерьез, — непонятно улыбнулся Боскюэ, наклонившись к Елизавете. — Принцесса не может идти сама. Покажи мне дорогу, маленькая графиня. Я отнесу ее.

С неожиданной для старика силой он поднял Елизавету на руки и, сделав несколько шагов, оглянулся на застывшую в растерянности Шушут. Голова Елизаветы склонилась ему на плечо; было видно, что она не совсем осознает, что происходит.

— Я не понимаю, — сказала графиня. — Почему ты помогаешь нам? Я не спрашиваю о принцессе: ей ты обязан служить в любом случае, но отчего ты так добр ко мне? Почему покровительствуешь, Боскюэ? Я ничего не сделала, чтобы заслужить твою доброту.

— Маленькая графиня! — Боскюэ тихо рассмеялся, поудобнее перехватывая доверчиво, словно ребенок, прижавшуюся к нему Елизавету. — Ты подозреваешь меня в злом умысле? Приходи ко мне до утра сегодня. Король занят балом, я ему не понадоблюсь. Приходи, и мы поговорим. До сих пор ты внимательно слушала меня, выслушай еще раз.

— Приду, — кивнула Шушут серьезно и вдруг улыбнулась совсем по-детски, открыто, широко распахнув глаза, как когда-то очень давно, словно ей вновь было шесть лет. Боскюэ улыбнулся в ответ, хотя сердце его будто сжала холодными пальцами невидимая рука.

*Вбрасывает главу и убегает*

На самом деле, я не знаю, когда будет продолжение. (Можно здесь было написать про вдохновляющую роль отзывов, но я не хочу никого обманывать.) У автора ЕГЭ, автор запарился, но автор отдает долги) Если кто еще остался, дайте знать, чтобы я хотя бы представляла, сколько людей меня проклинают за задержки)

Никто не встретился им по дороге. Боскюэ ушел сразу, едва они с Шушут усадили принцессу в кресло в ее спальне. Графиня отпустила перепуганных служанок, строго-настрого запретив рассказывать о состоянии госпожи, и сама принялась расстегивать крючки платья Елизаветы, медленно приходившей в себя. Выпутывая из ее волос жемчужные шпильки, Шушут мягко взяла подругу за подбородок и слегка наклонила голову, заглядывая в глаза. Потухший, совершенно безжизненный взгляд принцессы, страдальчески поднятые брови, казалось, вопрошали только одно: «За что, Шушут?»

Графиня вздохнула и, не в силах сопротивляться внезапному порыву, быстро обняла подругу, безропотно уткнувшуюся лицом ей в платье. Повинуясь непонятному инстинкту, Шушут бережно перебирала тяжелые темные пряди, бессмысленно шепча что-то и чувствуя, как с каждым мгновением уходит напряжение, охватившее Елизавету.

— Я бы хотела, чтобы ты была королевой Франции, — сказала принцесса, уже лежа в постели. Аньез вздрогнула, чуть не выронив тяжелый серебряный подсвечник, и подошла к изголовью. Худенькая, с кругами под глазами, окутанная облаком темных волос, Елизавета казалась до того хрупкой, что становилось страшно.

— Почему, ваше высочество? — тихо спросила Шушут, наклоняясь к ней.

— Тогда ты была бы моей матерью, — ответила Елизавета с простотой, от которой у графини перехватило дыхание, и она была вынуждена отвернуться. — Об этом мне остается только мечтать, моя милая Шушут.

— Мне странно слышать это, сударыня, — та наконец обернулась к принцессе, крепко держа в подрагивающих пальцах свечу. — Я ваша фрейлина. Для меня было сделано исключение — я старше вас, — но, думается мне, его величество удовлетворил просьбу моего дяди не для того, чтобы я заменяла вам мать. Самое большее, на что я могу рассчитывать, — дружба с вами.

— Однако ты даешь мне советы, в которых я нуждаюсь, — Елизавета села, облокотившись рукой о подлокотник, и в упор посмотрела на застывшую фрейлину. — Ты утешаешь меня, когда я опускаю руки. Ты стремишься облегчить мне жизнь, Шушут, всеми силами — и я чувствую это. Разве видела я это от матери?

Графиня молчала. На другой, почти нежилой половине дворца, ее ждал в своей каморке Боскюэ, а Елизавете требовался отдых, и фрейлина, боясь, что растревожит принцессу, не смела ответить. Собственно говоря, она и не знала, что отвечать. Потеряв мать, она постаралась перестать думать о ней вовсе — так оказалось гораздо легче пережить внезапное одиночество. И до сих пор она весьма умело избегала мыслей о том, что чувствует человек, не имеющий матери.

При дворе, помимо нее, было много одиноких детей, но ни один не страдал так, как страдала сейчас Елизавета. Никто не тяготился своим сиротством. Диана де Кастро, выросшая без матери и внезапно обретшая отца, горевала, казалось, мало. Принцесса Маргарита, воплощенное благоразумие, была совершеннейшей загадкой. Лишь Мария Стюарт, покинувшая родину совсем малюткой, временами вздыхала о Шотландии, но воспоминания быстро покидали ее — их затмевала любовь к дофину.

Елизавета, вне всякого сомнения, была другой. Нежная, мечтательная, она любила слушать соловьев майскими ночами, наблюдать за птицами в оранжереях дворца, смотреть в узкое лестничное окошко, примостившись на каменной ступеньке, и угадывать, чья карета подъехала к главному входу. На первый взгляд она могла показаться несколько холодноватой, но те, кто хорошо знал ее, понимали, как глубоко переживает она все, что происходит вокруг.

При дворе шутили, что принцесса вобрала в себя совесть короля Генриха, оправдывая таким образом его необузданную любовь к Диане де Пуатье и откровенное пренебрежение Екатериной Медичи. Доходившие и до ушей самой Елизаветы, эти разговоры, конечно, не добавляли ей бодрости, а лишь приводили к вынужденному одиночеству. Только Шушут была рядом с ней, верная фрейлина, не слышавшая от госпожи почти ничего, кроме редких учтивых фраз, но все же бесконечно дорогая ее сердцу.

— Скажи, Шушут, — повторила требовательно Елизавета, — скажи, видела ли я от матери хотя бы половину того, что называют материнской нежностью? Я знаю, что мои братья и сестры более одарены ее любовью. Это очень плохо, Шушут, но иногда я думаю, что только смерть двух моих маленьких сестер научила ее любить собственных детей⁽¹⁾.

— Она ваша мать, сударыня, — произнесла графиня очень медленно, аккуратно подбирая слова. — Не мне судить ее. Долг короля, которого от него ждут Генеральные штаты, — мудро управлять страной. Долг супруги короля — достойно строить семью монарха.

— Ты считаешь достойным то, насколько мою мать интересует судьба дочери? — Елизавета в волнении схватила руку графини и сжала ее. — Разве ей должно быть безразлично, что будет со мною? Я не виню в произошедшем моего отца. Я благодарна ему за предоставленную возможность выбора — хотя бы и иллюзорную. Но почему, почему моя мать, Екатерина Медичи, не поддержала меня? Речь не идет об изменении решения короля. Мне было бы достаточно одного взгляда, Шушут, который показал бы, что она на моей стороне, что она остается со мной!

— Удел женщины — служить, — сказала Шушут, осторожно отнимая руку и отходя, чтобы поставить подсвечник на каминную полку. — Даже если вы госпожа по рождению, вы должны служить своему супругу. От женщины ждут преданности. Возможно, королева так печалится о вашей судьбе, что предпочла не смотреть на вас, чтобы не выдать себя? Подумайте, прошу вас, как ей, должно быть, тяжело!

— Она отвернулась от меня, Шушут, — повторила Елизавета, откидываясь на подушки. — Твоя мать погибла, а моя жива, но я не знаю ее. Понимаешь? Еще очень давно она открыла мне правду о своих отношениях с королем. Я, шестилетнее дитя, слушала, как моя мать ненавидит моего отца, как лелеет мысль о смерти его фаворитки… Ты можешь представить, Шушут, что расчетливая Екатерина Медичи настолько отчаялась, что жаловалась собственной дочери? Конечно, после она без конца повторяла, что это было помрачение рассудка, умоляя забыть, чтобы я не передала ненароком ничего королю… А потом отдалилась от меня, словно один мой вид вызывал у нее воспоминания об унижении.

— Значит, она понимает ваше состояние, — произнесла мягко Шушут. — Любая мать желает лучшего для своих детей. Подумайте, ваше высочество: может быть, Филипп не так страшен?

— Я не знаю его, — прошептала Елизавета. — Какое имеет значение, что такое Филипп, когда я уже люблю его сына? Как я смогу смотреть в глаза испанскому королю? Как смогу встречать Карлоса и относиться к нему так, как потребует от меня совесть, а не сердце? О, почему меня не научили лгать в лицо! Право, это наиболее нужное умение в наши дни!

— Если вы боитесь, сударыня, — медленно сказала графиня, отворачиваясь, чтобы Елизавета не увидела, как исказилось ее лицо при мысли о том, что ждет будущую королеву при незнакомом дворе, — если вы боитесь, откажитесь от своего слова. Карлос ждет вас завтра утром. Вы вольны все изменить. Вы не обязаны…

— Ты знаешь, что обязана, — принцесса горько улыбнулась, и Шушут осеклась, услышав в ее тихом голосе что-то такое, чего не было и не могло быть еще несколько часов назад. — Сядь ко мне, моя маленькая Аньез. Я нуждаюсь в тебе.

Графиня подчинилась и опустилась на край постели. Ледяные пальцы принцессы тотчас же отыскали ее руку и сжали с неожиданной силой.

— Дочь французского короля не может изменить своему слову, — продолжала Елизавета тихо, словно объясняла ребенку общеизвестные истины. — Я знаю, что дала первое слово Карлосу. Ты вправе осуждать меня. Однако мы не были официально представлены друг другу, то есть я не могу оценивать, за кого мне выходить замуж, по личным качествам. По возрасту выигрывает Карлос, по титулу — Филипп. Что, по ожиданиям двора, выберет Елизавета Валуа, Шушут?

— Я не осуждаю вас, сударыня, — улыбнулась та, мягко высвобождая руку. — Не мне говорить вам, что надлежит делать. Это ваш выбор. Вы подчиняетесь долгу. Вам просто надо решить, что важнее для вас — сердце или совесть.

— Просто… — эхом отозвалась Елизавета. — Разве просто это, Шушут?

— Не думайте об этом, ваше высочество, — фрейлина поднялась на ноги и, подойдя к окну, приподняла бархат гардины. За стеклом шумел обновленной листвой, покачиваясь от ветра, старый каштан. — Ответ придет сам. Только скажите мне, что вы намерены делать с Карлосом? Он будет ждать вас…

— Я не знаю, Шушут, — Елизавета кротко улыбнулась. — Я обещала ему прийти. Найдутся ли у меня силы посмотреть ему в глаза? Я обманула его, подарила ложную надежду, а теперь… Что мне делать теперь, Шушут? Я официальная невеста короля Филиппа, с завтрашнего дня мой статус изменится, и я не смогу покинуть пределы дворца, когда мне захочется. Боже мой, Шушут, что мне делать!

Принцесса закрыла лицо руками, вздрагивая всем телом. Только сейчас, поставленная перед необходимостью дать фрейлине распоряжения относительно завтрашнего дня, она осознала, в каком двусмысленном положении находится. Она была связана своим словом, и не могла более полагаться только на себя. Ей требовалась помощь.

— Я никому не доверяю так, как тебе, Шушут, — сказала Елизавета, протягивая руку и дотрагиваясь кончиками пальцев до лица фрейлины, наклонившейся к ней. — Ты знаешь все мои тайны. Ты росла вместе со мной. Я помню, как утешала тебя в те редкие минуты, когда надежда на возвращение господина де Л’Обеспина покидала твое сердце.

— Я тоже помню это, госпожа, — Аньез тепло улыбнулась ей. — И я благодарю Господа за предоставленное мне счастье быть рядом с вами и служить вам.

— Но вправе ли я просить тебя выполнить то, что сама сделать не в состоянии? — спросила Елизавета, заглядывая фрейлине в глаза. — Скажи мне, Шушут, что не осудишь меня за это!

Та склонила голову, инстинктивно чувствуя, о чем хочет говорить принцесса. Слезы выступили у нее на глазах при одной мысли о том, какое наказание ждет ее за этот поступок, сколько бессонных ночей, полных боли и страданий, придется провести ей в потайной комнатке наедине с молитвой и плетью, но она не произнесла ни слова в ответ, зная, что малейшее попытка отказать повлечет за собой еще большие мучения.

— Шушут! — прошептала Елизавета, глубоко пораженная выражением на лице фрейлины. — Милая, верная Шушут! Запрети мне — о, прошу, запрети мне, и я замолчу!

— В этом нет необходимости, ваше высочество, — кротко ответила та, улыбаясь. — Я сама попросила вас распорядиться относительно завтрашнего утра. Вы еще не дали мне приказ, хотя я и угадала его. Будем считать, что я сама предложила вам такое решение. Так хотя бы вы избежите греха. А мой грех искупит моя жертва вам. Завтра я пойду к дону Карлосу и передам ему, что произошло сегодня между вами и вашим отцом.

— Ты не обязана… — в глазах Елизаветы, казалось, волнами плескалось отчаянье. Графиня протянула руку и нежно погладила принцессу по мокрой от слез щеке.

— Я служу вам, ваше высочество, — сказала она мягко. — Это мой долг. Я встречусь с принцем на опушке, где вы сегодня вошли в лес. Для меня будет радостью помочь вам. О, как бы мне хотелось, чтобы я могла защитить вас от всех волнений!

— В тебе мое счастье, — произнесла принцесса тихо, опускаясь на подушки. — Что нужно мне еще, когда у меня есть ты?

— Сон, Елизавета, — ответила графиня, укрывая ее тяжелым покрывалом, и нежно поцеловала в лоб, убирая спутавшиеся волосы. — Спите, маленькая госпожа. Все пройдет. Скоро все вернется на круги своя, и вы не будете плакать у вашей верной Шушут. Бог не оставит ни вас, ни меня. Спите, Елизавета, и все забудется…

Долго сидела она у постели своей госпожи, нежно поглаживая ее по щеке, не в силах отвести глаза от милого лица, поблекшего от недавних волнений. Елизавета засыпала медленно, тяжело, но даже когда сон ее прерывался, она не просыпалась, находясь во власти полудремы. А графиня молилась вполголоса, осеняя ее крестом, и тихо струились слезы, капая принцессе на грудь…

Итак, прошел год, и я выкладываю новую главу… Хотелось бы извиниться перед теми, кто все еще ждет и надеяться: работа, безусловно, будет закончена, но такими темпами это случиться после второго пришествия. Оправдание у меня только одно: я поступила в МГУ на филфак и это отнимает у меня почти все свободное время. Сегодня последний день каникул, и я нашла несколько десятков часов, чтобы подарить вам главу.

Что будет дальше, не знаю. Могу только сказать, что главы будут. Необходимо исключительно ваше терпение. И, как всегда, прошу вас, дорогие читатели, оставлять отзывы, чтобы я поняла, стоит ли мне продолжать «Розу»)

Не в моих правилах, но я настолько впечатлена саунтреком к «Фантастическим тварям 2», что рекомендую читать кусок с «Принцесса закрыла лицо руками…» до конца под «Leta's Confession» by James Newton Howard с ~ 1:30 (еще лучше — с 2:54)

1) «… смерть двух моих маленьких сестер …» — имеются в виду умершие во младенчестве дочери Генриха II Валуа Виктория и Жанна (1556)/

Вернуться к тексту