На узких перекрёстках мирозданья... (джен)

— Северус, я надеюсь на твою помощь… ты сможешь посидеть вместо меня в жюри конкурса молодых учёных, на секции зельеварения?

На лице декана Слизерина не появилось и тени энтузиазма. Искусство зельеварения было для него едва ли не единственным источником чистой радости и вдохновения, без которого ни один человек не может жить. Общество единомышленников, безусловно, всегда являлось приятным для него, пусть даже этот факт не так-то легко было отметить со стороны. Но именно поэтому Снейпа менее всего привлекали все эти международные конкурсы и драки из-за грантов.

Он любил посещать научные форумы и конференции, где собирались «сливки общества», учёные, давно знакомые между собой, чтобы обсудить новости и поделиться собственными находками; люди, так же тщательно и трепетно подходящие к науке, как и он сам. В их кругу мрачность профессора Снейпа исчезала, а его злой сарказм превращался в остроумие; там его ценили весьма высоко; он переставал чувствовать себя чудаком, сумасшедшим педантом и неприятным типом, помешанным на колбочках и пробирках. Там знали цену кропотливой работе, восхищались тонкой интуицией, гонялись за вдохновением, которое рождается в союзе озарения и опыта, гения и труда. Попасть в этот священный круг было сложно, дьявольски сложно, но оно того стоило. Уже много лет Снейп тщательно появлялся лишь на тех мероприятиях, где оргкомитет оставлял за собой право отклонять заявку без объяснений, а требования были настолько строго и чётко сформулированы, что от силы два десятка человек со всего света в итоге оказывались способными соблюсти их. И этому-то привередливому ценителю — сидеть в жюри конкурса молодых учёных? Судить этих детей, чья самостоятельность под большим вопросом, а новизна исследования вызывает сомнения? И, наконец, за следующие две недели перечитать — да внимательно, сверяясь с критериями оценивания, — все их работы!

— Северус, мне не нужно даже применять легиллеменцию, чтобы понять, о чём ты сейчас думаешь. Я знаю лучше многих, как ты придирчив… и как относишься к науке. Гораздо трепетнее, чем я. Понимаю, тебе не хочется там скучать… ладно, я знаю, что тебя всё это бесит. Но, между прочим, на этих конкурсах встречаются настоящие бриллианты… в навозе.

— О, да в навозе я ковыряюсь весь учебный год!

Он предпочёл бы провести день, запершись в лаборатории, чем попусту тратить время на этой ярмарке тщеславия. Но, судя по взгляду и тону директора, выбора у Северуса не оставалось. Нет, это не боевой приказ, конечно, но Альбус всё равно его уговорит.

— Я так понимаю, этого нельзя избежать, профессор Дамблдор?

— Я буду очень благодарен тебе, Северус, — проговорил директор, — видишь ли, сейчас я — слишком одиозная фигура в волшебном мире… Стоит мне проявить благосклонность к какому-либо конкурсанту — и, боюсь, бедный юный талант будет обречён. Остальные члены жюри его засудят, а я ничего не смогу сделать. Разве что применить к ним конфундус… — Дамблдор задумчиво вперил взор в пространство, словно всерьёз обдумывал такой вариант. Над их головами хихикнул Армандо Диппет, чутко дремавший за рамой своего портрета. Снейп поморщился: ему эти спектакли уже надоели.

— И вы решили избрать менее одиозную и предвзятую личность! Превосходный выбор, сэр, просто отличный!

— Северус, ты же знаешь, на меня твои колючки не действуют, — улыбнулся старик, — как знаешь и то, что сейчас ты гораздо влиятельнее меня в этих… официальных кругах. Тем более, я смотрел списки — в этом году на зельях нет ни одного слизеринца… и ни одного гриффиндорца. Так что у тебя все шансы не быть предвзятым…

— Если бы вы знали, как я устал от всего этого, Альбус, — другим, негромким и искренним тоном проговорил Снейп, потирая лоб тыльной стороной ладони. Он действительно устал от игры в злодеев, но… пути назад не было.

— Знаю, Северус. Поверь мне, знаю, — кивнул старик, сплетая в замок свои худые, усыпанные разноцветными перстнями пальцы. На миг лукавый огонёк в его выцветших глазах погас, сменившись тихой печалью. Но в следующую минуту Дамблдор вновь выпрямился и, похлопав рукой по столу, проговорил наигранно весёлым тоном:

— Ладно, Северус, полно грустить! Ты у нас светило науки, окружённое мрачным романтическим ореолом! Куда лучше, нежели чудаковатый старикашка-моралист. Сходишь, послушаешь молодёжь, развеешься, отвлечёшься…

Снейп сердито глянул на Дамблдора, но тот только улыбнулся, понимая, что добился своего.

* * *

Академия высшей магии в Лондоне с утра напоминала жужжащий улей. Северус вошёл в беломраморный холл, то и дело кивая знакомым; у парадной лестницы стояла группка студентов-волонтёров, провожавших гостей в аудитории. Естественно, бывшие ученики Хогвартса узнали Грозу Подземелий, и Снейп несколько мгновений забавлялся, наблюдая, как эти подросшие юнцы переглядываются, подталкивая друг дружку — они явно не горели желанием провожать куда бы то ни было ненавистного учителя. Наконец от группки отделился худощавый мальчишка — бывший хаффлпаффец, — и повёл Снейпа по бесконечным лестницам и коридорам.

— Как идут дела в Хогвартсе, сэр? — спросил паренёк, набравшись храбрости.

— Замок стоит, никуда не делся без вас, не беспокойтесь, — проворчал Северус, а потом, подумав, добавил: — профессор Спраут вспоминает вас добрым словом, мистер Парксон. Ей было очень приятно получить ваше письмо на прошлой неделе.

— О, сэр, передайте ей… самые лучшие пожелания от меня! Я всегда помню её доброту… — вспыхнул Джимми Парксон.

За этим коротким разговором они едва не промахнулись — Снейп уже занёс ногу на следующую ступеньку лестницы, как вдруг Джимми встал столбом и воскликнул:

— Ой, сэр, нам же сюда, на этот этаж!

Через минуту Джимми уже распахивал перед Снейпом двери просторной аудитории.

— Кабинет номер 325, сэр, секция зельеварения, — проговорил юноша, — до свидания, профессор!

И сломя голову понёсся вниз, оставив Северуса наедине с другими членами жюри.

— Здравствуйте, господа.

Снейп раскланялся со старыми профессорами и уселся на свободное место за столом президиума. Эти маститые учёные… древние старики и старухи, многие — старше Дамблдора, вежливо покивали ему, и вернулись к прерванному разговору — речь шла о чьих-то семейных передрягах. Уловив краем уха знакомые имена, Северус понял, что за историю они перебирают: он был знаком с обстоятельствами получше многих. Ещё бы, в скандале замешана семья его ученика.

«Ничего умнее, чем перебирать сплетни, они не нашли!» — сердито подумал Снейп и, не желая даже слушать эту ерунду, открыл лежавшую перед ним памятку — правила оценивания выступления. Разумеется, Северус изучал её и раньше, но надо же показать, что он не собирается вступать в разговор и комментировать ситуацию. Чтоб им всем провалиться, этим болтунам! Досужие люди шепчутся по углам, журналюги вроде Скитер пишут гадкие статейки, и им всем очень весело. Только почему-то их нет рядом, когда надо доказывать второкурснику, что он должен вести себя достойнее и разумнее взрослых; когда надо ловить ребёнка на мыслях о самоубийстве и вдохновенно уверять его в том, как ценна и прекрасна жизнь… пусть даже сам едва ли веришь в это утверждение. Когда… впрочем, нет, так дело не пойдёт. Хватит думать об этом. Хватит. Так, обоснование актуальности, новизны…

Двери снова раскрылись, и на этот раз Парксон впустил в кабинет сразу нескольких человек, — конкурсантов в сопровождении научных руководителей. Они расселись по партам, опасливо озираясь. Юные таланты бросились перечитывать свои доклады; старые сплетники понизили голоса до едва различимого жужжания; Снейп продолжал созерцать памятку, уже не пытаясь читать, и краем глаза начал изучать лица вновь прибывших. Интересно, кто из них… кто из них навсегда канет в Лету, а кого он встретит через несколько лет в качестве настоящего коллеги, покорившего вершины искусства создания волшебных зелий?

— О, Северус! — знакомый голос неприятно прозвучал над ухом, и профессор поднял голову, чтобы встретиться лицом к лицу со Слагхорном, плюхнувшимся рядом — на свободный стул. Отделавшись сухим приветствием, Снейп снова уткнул нос в памятку. Так, степень изученности проблемы… что?..

— Сколько лет, сколько зим! — слащаво улыбался Гораций. — Господа, подумать только, некогда Северус был моим учеником, хе-хе, а теперь мы вместе заседаем в жюри! Как же летит время! Как трогательно…

— Не вижу в этом ничего трогательного, — отрезал Снейп, не поднимая головы от памятки. Слагхорн, несколько смутившись, замолк, но в следующую минуту снова начал нести всякую околесицу, на этот раз обращаясь к другому соседу, седовласому профессору, завкафедрой зельеварения в Академии, а затем вновь адресовался с каким-то воспоминанием к Снейпу. Тот бросил недовольный взгляд на часы, висевшие на противоположной стене, — до начала действа оставалось ещё полчаса, и слушать Слагхорна всё это время он не собирался. Его уже воротило от этой лицемерной болтовни — трогательно, как же! Если Снейпу как учителю было далеко до совершенства, то Слагхорну — ещё дальше, и вспоминать им обоим было нечего. Во всяком случае, ничего хорошего припомнить нельзя было. Но теперь Снейп уже не был тощим мальчишкой-полукровкой из обнищавшего рода, нагло смеющим демонстрировать свои таланты; он был деканом Слизерина и состоявшимся учёным, которого принимали в таких кругах, где и на самого Горация смотрели свысока. Дамблдор был прав, разумеется: на волне очередного подъема консервативных настроений глава самого одиозного факультета с тёмным прошлым был весьма уважаемой фигурой… а потому имел полное право со скучающим видом отодвинуть стул и, прервав Слагхорна коротким «извините», по звучанию которого было ясно, что Снейп вовсе не испытывает раскаяния за свой уход, выйти в просторный коридор.

Здесь было тихо, спокойно и свежо. Выбеленные стены, сводчатый потолок и светлый пол несколько напоминали помещения Сент-Мунго, но это ничего, главное — он был здесь один… или нет? У одной из глубоких оконных ниш в другом конце коридора Северус заметил ещё кое-кого. Да, кажется, не только он сбежал от коллег…

У окна, неподвижно глядя на зачарованный пейзаж за стеклом, стояла девушка. Она выглядела худенькой и маленькой — чёрное, без единого украшения платье придавало ей ещё более миниатюрный вид, и в этом соединении суровой, траурной строгости наряда и хрупкости фигурки было нечто трагичное и одновременно… трогательное. Это впечатление действительно было именно таким. Внезапно Северус ощутил какое-то своеобразное родство с этой девушкой, которая казалась такой же неуместной и потерянной здесь, как и он сам. Ещё одна чёрная фигура в светлых стенах высокого коридора…

Словно почувствовав на себе взгляд, девушка вдруг обернулась и посмотрела прямо на него — безразличным, невидящим взором. У неё были тёмные карие глаза, почти чёрные при таком освещении, нежный очерк лица, чем-то смутно знакомый. Она стянула волосы в тугой узел на затылке, точно профессор Макгонагал; да только пышные каштановые волны не желали лежать гладко и окружали её голову пушистым ореолом. И правильно, эта девушка слишком молода для причёсок старых кошек. Не будь она так бледна и серьёзна, то могла бы показаться если не красивой, то интересной; но сейчас правильность её черт в сочетании со строгостью выражения скорее отталкивала, нежели привлекала. Отпечаток тоски и печали лежал на её лице, таился в складках платья, падал тенью на белую стену и подоконник.

«У неё какое-то горе… которое она ещё не пережила, а сейчас переживает. Интересно, что могло вынудить человека в таком состоянии приехать на конкурс, чтобы зубами выгрызать себе место? Хотя… я защищался на мастера примерно в таком же… настроении. Мне ли не знать, что толкает людей на странные поступки. Но… её сомнут и не заметят. Я уже слышу, как хрустят эти тонкие косточки между зубастых челюстей»

Пока Северус мысленно выносил приговор незнакомке, её лицо в одно мгновение изменилось: словно внутренний свет, зажжённый внезапно, озарил всё её существо. Губ коснулась лёгкая улыбка, светлая и открытая, в глазах отразилась радость; она отошла от окна, сделав несколько шагов навстречу маленькой седовласой даме, которая быстрой, удивительно лёгкой для своего возраста походкой приближалась к ней по коридору. Они обменялись несколькими тихими фразами на неизвестном Северусу языке и исчезли в дверном проёме соседней аудитории, не обратив внимания на Снейпа. Тот в задумчивости подошёл к окну, где только что стояла девушка, и тоже посмотрел на зачарованный пейзаж. Странные мысли бродили в его голове: он будто попал во временной разлом, когда течение потока времени остановилось, и оставалось лишь смотреть вокруг, осознавая… что?..

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»[1] — поэтические строчки медленно всплыли из памяти, а их продолжение растаяло в небытие. Северус криво усмехнулся, не сумев подобрать цензурного определения для того «сумрачного леса», в котором очутился он сам. Утратил он правый путь, нашёл ли его наконец?.. О нет, ни один из его путей уже не мог быть правым.

Северус чувствовал — прямо-таки видел, — как вокруг него, за его спиной, по всем аудиториям и кабинетам, растекаются нити невидимых связей судьбы; вспомнились слова Дамблдора о его влиянии в «официальных кругах», слащавая улыбка Слагхорна, глупая важность остальных членов жюри, судьба его ученика, в чьей семье разгоралось пламя скандала из-за сомнения в чьей-то чистокровности. Мрачные тайны его — их, — прошлого, готового — он предчувствовал и знал, — слиться с настоящим. Всё это — все они, — были связаны, неразрывно связаны между собой, и от этих связей никуда не деться. Весь мир — вся жизнь — как на ладони. Его жизнь — сломанная так бессмысленно и гадко; жизни этих детей, над которыми он — он, не достойный и коснуться их чистого, незапятнанного преступлением и виной мира, — был на мгновение властен.

Северус стоял у окна, не думая об этом — чувствуя это. Иногда он вот так ярко, необыкновенно ярко чувствовал жизнь; бывало, ранним утром бредя по лесу в поисках растения, которое он предпочитал собирать и заготавливать сам, он ощущал, как земной шар тяжело и величаво поворачивается под ногами; бывало, созерцая прозрачную дымку над котлом и понимая, что всё получилось так, как предполагалось, — он чувствовал великое счастье открытия во всей его полноте. Об этих впечатлениях было трудно — почти невозможно, — рассказать словами.

Северус ни за что не признался бы даже себе, как ему необходим такой человек, которому можно было бы рассказать о чём-то подобном. Для разговора с которым слова нашлись бы так же легко, как находились идеи для эксперимента или улучшения рецепта, или приходила догадка, что именно имел ввиду автор старинной записи об утраченном зелье или полузабытых чарах, о чём умолчал, и как восстановить это… или…

Чей-то громкий возглас, донёсшийся с лестницы, разбил мгновение, а ощущение течения времени — вполне будничного, привычного, человеческого времени, иными словами, ощущение пролетевших десяти минут, — подсказало Северусу, что пора возвращаться в реальность.

Он вернулся в аудиторию, к своим коллегам, президиуму и юным талантам, стряхнув с себя задумчивость, вновь превращаясь во внимательного, придирчивого профессора Снейпа, того самого, у которого не только силуэт, но и слух как у летучей мыши, глаза на затылке и способность предугадывать действия ученика на сто шагов вперёд. Теперь он снова открыл памятку… и наконец-то прочёл, что там было написано после актуальности и новизны.

Э нет, если они будут оценивать выступления этих молодых людей по рекомендуемым критериям, то ничего хорошего не получится. Откуда, спрашивается, в научном проекте по волшебному зельеварению возьмётся обзор историографии? А зачем, например, зельевару архивные источники? Нет, восстановить древний рецепт — это замечательно, но на конкурсы с таким не идут; ведь имея дело с древностью, нетрудно пересечь зыбкую границу и влезть в то, что ныне именуют тёмной магией… но что не считалось ею ещё двести-триста лет назад, не то что, скажем, в античные времена. Эта обманчивая невинность тьмы… всё меняется со временем… почти всё… кое-что остаётся неизменным, но осознание этого факта особо любопытным достаётся дорогой ценой. Слишком дорогой…

Северус поднял глаза и встретился взглядом с заведующим кафедрой зельеварения Академии, который тоже открыл памятку. Старик усмехнулся в бороду:

— Кажется, произошла небольшая путаница. Нас приняли за историков.

Снейп развернул свой лист для выставления баллов. Большая таблица со списком фамилий и теми же — совершенно не связанными с зельями, — критериями оценки. Ну да, введение в научный оборот новых источников, архивные документы, применение современных методотик исследования, знание современных тенденций в исторической науке… И фамилии, уж конечно, не те.

— И листы оценивания перепутаны. Привлекать к организации такого дела выпускников Хаффлпаффа, профессор, было большой ошибкой…

— Ну-ну, ничего страшного не случилось, — флегматично протянул завкафедрой, — надо сменить…

— А где же волонтёр?

— Должно быть, на занятиях, — пожала плечами старенькая профессорша, — они и так пропустили первую половину дня.

Снейп окинул мрачным взглядом всю компанию — настоящая лавка древностей! — и молча взмахнул палочкой, собирая в стопку листы оценивания и памятки. Уж конечно, если кто и пойдёт менять перепутанные документы, то самый молодой представитель комиссии.

— Ну, и где же заседают историки? Очевидно, они подмены ещё не заметили.

— Да в соседней аудитории, в 327-й, — махнула рукой старушка, — в этом году всё так перепуталось. Нехороший год… нехороший.

— Слава Мерлину, мы не на секции Прорицаний, — прервал её причитания Северус, — спасибо, профессор Бэнкс.

С этими словами он вышел из аудитории, а две стопки документов вылетели следом за ним.

В коридоре теперь стало шумно: группа магов в тяжёлых парадных мантиях о чём-то оживлённо беседовала, и заметно было, что эта беседа вот-вот превратится в горячий спор, а то и в драку. В воздухе уже потрескивало электричество — как перед грозой. Северус скользнул взглядом по этой стайке спорящих, узнав профессора Карлтона, который обычно принимал экзамен по истории магии в Хогвартсе наряду с Гризельдой Марчбэнкс и профессором Тофти. Щупленький старичок Карлтон, казалось, готов был взорваться, споря с высокой волшебницей в восточной мантии: Снейп ещё никогда не видел его таким. Рядом стояла та маленькая седовласая дама, которую он уже видел в коридоре. Она вся подалась вперёд, и заметно было, что эта ведьма из последних сил сдерживается, чтобы не перебить Карлтона. До слуха Северуса долетели обрывки фраз:

— Это литературщина… история — это тебе не роман! Как можно смешивать…

— Нельзя застревать в прошлом веке! Историк — не хронист, не судья и не адвокат!..

— Есть же критика источника… а магическое источниковедение — совсем не то, что маггловское… эта его монография — абсолютное недоразумение!

— Как можно изучать то, чего… нет? Всё равно что ловить за полу мантии призрака! Да, гоняться за миражами!

— Кстати, о призраках! Эти методики интервью… что за метод, Мерлин!

— Очень даже хороший метод, позволяющий…

«Что ж, по крайней мере — они говорят о своём предмете» — подумал Снейп, раскрыл двери в аудиторию, шагнул за порог… и очутился прямо посередине повисшей в воздухе схемы административного устройства магической Франции в семнадцатом веке.

Схема тут же исчезла, а юноша в мантии с гербом Шармбатона извинился перед ним на ломаном английском. Снейп сердито кивнул, вытряхнул из рукава слово «интендант» и огляделся в поисках жюри.

Но стол президиума был пуст — очевидно, все члены комиссии высыпали в коридор, и надежда Снейпа увидеть здесь кого-то не занятого безмерно важной дискуссией не оправдалась. Аккуратно разложенные волонтёрами памятки и листы оценивания лежали нетронутые.

Конкурсанты же разделились на группы: кто-то занимался своим докладом, кто-то, подобно ученику Шармбатона, в последний раз проверял презентационные чары. У зельеваров не принято размахивать волшебной палочкой и хвастаться искусством наведения иллюзий, но у историков, видимо, дело обстоит иначе. У них вообще всё было гораздо оживлённее… и без дискуссии не на жизнь, а на смерть тоже не обошлось.

У кафедры, едва-едва не касаясь её спиной, стояла та самая незнакомка в чёрном — девушка, которую он видел в коридоре. Но как она преобразилась! Северус, у которого была прекрасная память на лица, даже не сразу её узнал. Она уже не была так бледна — на её щеках рдел яркий румянец; глаза блестели; тень горя сменилась вдохновенным — гневным? — огнём. Она стояла, чуть ли не припёртая к кафедре своими оппонентами, но явно не собиралась сдаваться.

Перед нею возвышался, подавшись вперёд, давно знакомый Снейпу субъект. Северус мигом узнал его: потомственный рейвенкловец, Грегори Стоун. Он успевал по всем предметам, не доставлял учителям особых проблем, считался одним из лучших учеников, но Снейпа всё время преследовало чувство, что мистер Стоун запоминать умеет, а вот думать — нет. И профессор Снейп пытался заставить Грегори думать — ты же такой умный, всё помнишь, зараза! — пока Дамблдор и Флитвик не попросили перестать портить мальчику нервы и аттестат.

Теперь же Грегори Стоун, выпускник Академии высшей магии, в элегантной серой мантии стоял посреди просторной аудитории и что-то говорил девушке в чёрном. Тон его звучал насмешливо и дерзко; вся его лощёная, ухоженная и прилизанная фигура дышала самоуверенностью. Вокруг них стояли ещё несколько человек — на их лицах застыло выражение какого-то осторожного интереса. Они явно наблюдали.

— Нет, ответьте мне, я хочу услышать ваши аргументы! Что вы скажете в пользу своего предмета? Да существует ли он вообще? Это слишком… эфемерно. Это литературщина, а не история. Ментальность! Повседневность! Разве наш менталитет отражается в повседневной жизни? И какая ценность в вашей работе? Для чего она нужна? История детства, пелёнок и ночных горшков! Может, вам это и интересно… как женщине, что ещё вы могли бы осмыслить… Но не более.

Вокруг раздались смешки, впрочем, не очень уверенные. Девушка надменно вскинула голову.

— Вы закончили? — спросила она чистым, звонким голосом, глядя прямо в глаза Стоуну. Она была ниже него ростом, но, странное дело, смотрела на своего оппонента сверху вниз.

Грегори кивнул:

— Закончил, закончил!

— Хорошо. Я вас выслушала. Теперь я скажу, и извольте впредь не перебивать меня…

— Да отвечай уже!

— Мы не переходили на «ты». Это во-первых. Во-вторых, своё исследование я буду защищать перед комиссией, а не перед вами персонально…

— А, на попятный!..

— В-третьих, я не стану комментировать ваши шовинистические высказывания, потому что это переход на личности… и просто смешно говорить о столь элементарных правилах этикета в этих стенах! А теперь начнём сначала. Что научного осталось от ваших… утверждений? Вы ставите под сомнение значение истории ментальности? Вы отрицаете уместность использования лингвистических методов?

Её голос звучал спокойно и уверенно — она говорила по-английски без акцента, свободно и легко сплетая правильные фразы — так говорят люди, привыкшие писать и думать научным языком.

«А девчонка-то не промах, — мелькнула у Северуса быстрая мысль, — спорить умеет. Кажется, я поторопился с выводами. Она ещё утопит Стоуна, как котёнка».

Ему не хотелось прерывать этот спор, хотя и надо было. В нём проснулся интерес исследователя — исследователя человеческих характеров. Как все строгие и «страшные» учителя, Снейп на самом деле уважал сильных людей, умеющих держать удар и давать отпор. Мямли его раздражали, испуганный взгляд бесил. И теперь ему стало любопытно — каким покажет себя новый человек? Сумеет ли защититься, не уронив достоинства?

— …Так вот что я вам скажу на это: все направления — и событийная, политическая история, и историческая психология, и история ментальности — взаимосвязаны и зависимы друг от друга. Мы работаем — в основном, в большинстве своём, — с письменными источниками. Со словом. С текстом, — она сделала ударение на этом слове, и стало ясно, что за ним стоит целый пласт знаний. — Поэтому ничего удивительного, что мы используем методы лингвистики, чтобы уловить оттенки смыслов. А история ментальности…

— Вы и вам подобные лишаете историю научности, твёрдости, вы делаете науку… просто собранием интерпретаций!.. По-вашему, изучать историю — это идти впотьмах наощупь по узкому… узкому и шаткому мосту! Ничего нет, ничего нельзя принять за истину, во всём следует сомневаться! Во всём…

Грегори нервничал — о да, Снейп, который учил и нервировал Стоуна много лет, знал все эти признаки кипения: короткие пальцы молодого человека уже торопливо теребили рукава, на лбу проступили капельки пота, взгляд «забегал». Жёстко накрахмаленный воротничок душил его, больно врезаясь в покрасневшую шею. Грегори всё-таки не выдержал и перебил девушку в чёрном, но она упрямо продолжила говорить, не сбиваясь и не повышая голоса, и парень вынужден был замолчать.

— История ментальности позволяет попытаться — попытаться! — уменьшить пропасть между нами и людьми из прошлого, авторами источников. Один и тот же текст воспринимается нами по-разному. То, что они написали, и то, что мы прочли — это разные вещи. Вот мы и пытаемся познать контекст их жизни, чтобы услышать их оговорки… их голоса, — сказала она мягко, почти ласково; её мечтательный взгляд устремился куда-то в сторону, сквозь Грегори Стоуна. В следующую секунду она очнулась и сказала более сдержанно:

— История всегда была совокупностью интерпретаций. Разница лишь в том, осознаёте вы это или нет. Что вы предпочтёте — идти по хрупкому мосту с завязанными глазами, считая, что это — твёрдая земля, или осознавать хрупкость и ненадёжность того, что у вас под ногами?

Стоун шевелил губами — он хотел ещё что-то сказать, но у Северуса Снейпа, стоявшего рядом с двумя парящими стопками документов за спиной, были другие планы. Такое окончание беседы его вполне устраивало, и он многозначительно кашлянул. Грегори буквально подпрыгнул от знакомого до боли звука и сжался под взглядом бывшего учителя. Куда только делась вся элегантность и самоуверенность?

— Не совсем знаком с предметом спора, но я предпочёл бы второй путь, — проговорил Снейп, приближаясь к группе спорщиков.

Он был знаком с предметом спора. Не исчерпывающе, конечно, но в поисках кое-какой информации — из интереса, возможно, — он ознакомился с некоторыми работами маггловских историков. Так что теперь услышал отзвук чего-то знакомого и понятного в словах девушки в чёрном.

«Ладно тебе, Снейп, — одёрнул он сам себя, — не оправдывайся. Ты не любишь Грегори Стоуна, и тебе понравилась эта… загадочная незнакомка. Не умеешь ты быть объективным… и всё-таки она права, а Грегори — нет».

Между тем «незнакомка» обернулась на слова Северуса и посмотрела на него полным горячей благодарности взглядом; её бледная рука, слегка дрожащая, коснулась кафедры — всё-таки даже эта девушка нуждалась в опоре. Несмотря на весь свой опыт и знания, она волновалась не меньше других — а может быть, даже больше.

— Заседания должны начаться уже через… — Снейп бросил взгляд на часы в конце аудитории, — пять минут. Неужели вся ваша комиссия до сих пор в коридоре? Интересно, заглянули ли они в оценочные листы?

Конкурсанты отрицательно покачали головами.

— Кажется, нет…

— Если они не поторопятся, придётся вам изощряться не в исторических науках, а в волшебном зельеварении.

В глазах юных историков отразился испуг — они, очевидно, шутки не поняли. Грегори Стоун шумно сглотнул и оттянул воротничок. Девушка в чёрном повела глазами, и её губы тронула чуть насмешливая улыбка: она заметила откровенный, нелепый страх своего противника перед пришельцем с секции зельеварения.

— Мы уже здесь, — послышался за спиной Снейпа чей-то хрипловатый голос, и профессор Карлтон проплыл в аудиторию. Следом за ним вошли и остальные; несколько старших магов отделились от комиссии и направились в глубину аудитории — к своим ученикам. Маленькая седовласая дама подошла к девушке в чёрном, и они торопливо, взволнованно заговорили на другом языке.

Снейп изложил дело председателю комиссии, они посмеялись и обменялись своими документами. Градус напряжения в аудитории упал: недавние недруги вместе хихикали над ошибкой организаторов. Северус вернулся на зелья, испытывая чувство странного сожаления — у историков было значительно веселее.

* * *

Конкурсный день, который, казалось, будет длиться вечность, подошёл к концу. Всё прошло не так плохо. Среди юных зельеваров действительно не было ни одного гриффиндорца и ни одного слизеринца, зато был выпускник Рейвенкло, о котором у Снейпа остались самые положительные воспоминания, и чья модификация противовоспалительного зелья являлась весьма перспективной и стоящей дальнейшей разработки. Вообще-то работа представителя магической Германии по уточнению классификации стимулирующих зелий тоже была неплоха, почти не к чему придраться, но выбрать победителя всё равно надо… Северус твёрдой рукой выставил высшие баллы бывшему студенту Хогвартса, обеспечивая ему окончательную победу.

Он знал этого мальчика — не мальчика, он уже вырос, превратившись в бородатого дяденьку, — как упорного в работе и сильного студента. Он точно сделает всё, чтобы добиться успеха и истратить каждый сикль выигранных денег наилучшим образом. В конце концов, когда его работа будет завершена, не только рейвенкловец получит степень мастера, но и множество людей — надежду на нормальную жизнь, а не прозябание в Мунго.

Возможно, Дамблдор выбрал бы того юношу из Македонии, который провёл весьма интересное сравнение развития маггловской химии и магического зельварения? Но нет — любопытно, ярко, необычно, но слишком много дыр; кое-что откровенно притянуто за уши; а практической пользы — мало, очень мало. Дамблдор нашёл бы практическую пользу, без сомнения, — в политическом плане. Но Снейпа уже тошнит от политики. Только деваться от неё некуда, да он и не намерен. Испить чашу до дна — всё, что ему остаётся.

Всё.

Всё…

Всё, что остаётся.

Судьба — старый собственный выбор, — настигает его острой болью, обжигающей изнутри, горячей, словно прикосновение раскалённого железа.

Снейп остановился, забыв, что идёт в живой толпе — ликующих, плачущих, злых, смеющихся конкурсантов и их руководителей, всех этих людей с большими планами на жизнь, людей, которые ещё не видят павшей на них чёрной тени.

Он видел. Он знал. Он чувствовал, как под слоями ткани на его коже проступают очертания проклятого клейма, и череп скалится в торжествующей и злобной усмешке, а змея разевает острозубую наглую пасть.

Вернулся. Тёмный Лорд вернулся, он жив, ему удалось обмануть мироздание. Но, Бог свидетель, повторить этот трюк ему уже не удастся! Мерлин, как же больно… ярость… злость… Волдеморт ещё не вошёл в полную силу магически, но его чувства были достаточно яркими, чтобы…

Северус прикрыл глаза, борясь с желанием схватиться за левое предплечье неискалеченной рукой.

Это не поможет.

Ничто не поможет.

Ничто…

Что-то мягко врезалось в его плечо, и он-таки поморщился от боли.

— Простите, сэр, — негромкий, словно погашенный, голос донёсся откуда-то издалека, — простите… с вами всё в порядке?

Он обернулся. Она стояла рядом, подняв голову, обратив к нему печальное лицо. Её глаза светились участием и тревогой. Лёгкая рука неощутимо — как прикосновение бабочки, — коснулась его плеча, и в груди предательски защемило.

— Всё в порядке? Вы…

«О, девочка, если бы ты знала! Если бы только знала! Мне не следует сочувствовать… поделом мне… поделом»

Но она не знала ничего, и в её лице было только сострадание к неведомому недугу. Из-за её плеча столь же встревоженно, но несколько более строго, что ли, смотрела маленькая седовласая дама.

— Нет. Всё в порядке. Извините, это я виноват.

Очень последовательно. Молодец, Снейп! Хорошее начало!

— Вы победили? — спросил он зачем-то. И тут же пожалел об этом: она отрицательно покачала головой.

— Нет. Победил мистер Стоун.

Она поняла, что они со Стоуном знают друг друга — ещё бы, они переглянулись тогда, как старые враги. Но она неправильно подобрала слова: Стоун не мог победить её. Он только занял место.

— Вы не сдадитесь.

Он не спрашивал — требовал. Таким всегда труднее — слишком ярким, слишком сильным. Средний человек вроде Грегори Стоуна сделает всё, как от него ждут, потому что ничего своего у него нет. Но горе тому, у кого есть собственное мнение! Горе, если ты оступишься, отшатнёшься, если ринешься в пропасть… как ринулся когда-то он сам. Но если ты не сдашься и не позволишь сломать себя — ты поднимешься на вершины, прекраснее которых нет ничего.

— Вы не сдадитесь.

— Нет! Никогда.

С какой страстью она это произнесла! В её глазах мелькнуло странное выражение — она хотела что-то сказать ему в благодарность за это требование, за безусловную веру в её правоту. Но Снейп не позволил.

— Идите! И не сдавайтесь.

Он стоял в толпе и смотрел, как она уходит вместе с маленькой, но величественной женщиной, теряясь и растворяясь среди других людей, суетившихся в беломраморном холле. А на его руке медленно разгоралась, пульсируя болью, Тёмная метка.

Откуда же он мог знать, что однажды заставит эту девушку, прошедшую мимо, навсегда, казалось бы, растаявшую в воздухе, сдаться на его милость — в прямом, военном смысле этого выражения? Что их дороги ещё не раз пересекутся, сливаясь в один путь?

Через много лет Северус вспомнит эту случайную встречу, удивляясь, как в один день ему повстречались и надежда, и отчаяние. Но он прогнал от себя надежду, чтобы испить чашу отчаяния до дна.

* * *

Эльжбета Коменская и Милисента Корнер остановились между колонн Академии, пропуская толпу. Эльжбете хотелось пнуть эти равнодушные, напыщенные белоснежные колонны, и Карлтона, председателя комиссии, заодно. Это было несправедливо, несправедливо тысячу раз! А тот серый, безликий парень, простая, механическая работа без начала и конца… и выводов-то чётких нет, а методология «прочёл-переписал» устарела не одно столетие назад! Министерство Волокиты, вот уж точно! Он и в подмётки не годился её девочке! Сколько труда она вложила… и архив, и мемуары… а этот контент-анализ, сколько там было таблиц и подсчётов! Не каждый за такое взялся бы… А Яна Ковальска, позволившая работать с материалами своей коллекции! Да Эльжбета, научный руководитель, сама млела перед этим миниатюрным игрушечным миром… сама восхищалась этой широкой картиной, что вырисовывалась перед ними: мир детства сквозь века, ребёнок как недо-взрослый, ребёнок как заготовка человека, как ценность… как личность, наконец. Корреляция с маггловской историей. Разница с миром простецов. Особенности детства в магическом мире… адаптация магглорождённых детей. Прекрасная картина… то есть там было много откровенно страшного фактического материала, конечно, но… но всё равно это было прекрасно!

История детства… история семьи. Господи, сколько было в этом!.. Нет никакой войны, но вот опять, как тень её собственной юности — вдова, не успевшая стать женой, собирает последние силы. Господи, как же хорошо Эльжбета знала, насколько трудно было завершить — столь блестяще завершить! — эту работу… Но и её не оценили по достоинству.

— Мне очень жаль, мадам Элизабет, — глухо проговорила Милисента, — мне так жаль… Вы вложили столько труда в мою… в нашу работу, но я не смогла защитить её. Если бы я могла найти слова… но я не могу.

— Вздор! — госпожа Коменская сжала в кулаки свои маленькие ручки, — если я эти извинения ещё раз услышу, я тебя… съем! Мы обе знали, что магический мир местами консервативен, но не ожидали, что настолько. Твоя работа соответствовала всем этим несчастным критериям оценки, и она просто хороша. Выступала ты прекрасно, а когда они полезли со своими вопросами…

Девушка вздохнула и зябко повела плечами. Она умела сохранять спокойствие и такт, и в этот день выложилась, как могла. С первых же вопросов мисс Корнер поняла, что её не просто проверяют — её планомерно стараются уничтожить. Ледяной гнев поднимался волной, но она сдержалась, даже отметив торжествующую улыбочку Грегори Стоуна. И всё же позднее Милисента не удержалась от насмешливых замечаний в его адрес. Всё равно всё было кончено — для неё, да и для остальных участников конкурса тоже. Возможно, не следовало… хотя их молчание ничего бы не изменило.

— Да, нам не в чем себя упрекнуть! Не в чем, — продолжала Эльжбета, — Мы не могли предполагать, что жюри не будет следовать правилам. Здесь было другое: расцвет политики и непотизма! — она окинула возмущённым взглядом Академию и площадь перед ней.

Милисента успокаивающе положила руку на локоть своей руководительницы. Все планы и надежды рухнули в одночасье… снова. Но всё-таки это не конец света. По крайней мере, все живы. Потерять ещё кого-то дорогого — этого бы она не перенесла.

— Но ты не сдашься, — повторила Эльжбета слова незнакомца, на которого они налетели в холле, — кто угодно, но не ты.

Девушка мягко улыбнулась — одними губами, глаза её остались задумчиво-грустны.

— Нет. Это лишь новый поворот дороги…

Она отвела взгляд на площадь, на скопление крыш старинных зданий, над которыми реяли стаи птиц, на вечернее небо с отблеском далёкого заката. Это — новый поворот.

«Ничего нет, ничего нельзя принять за истину, во всём следует сомневаться…» — мрачные слова её оппонента, мистера Стоуна, внезапно всплыли в усталом мозгу, и Милисента тряхнула головой, отгоняя от себя ворох спутанных мыслей. О, она хорошо научилась задавать вопросы ускользающему прошлому, постоянно увиливающему от ответа, сомневаться и перепроверять. Но вопросы к настоящему и будущему — смела ли она задать их? Могла ли услышать ответ?

Ей только предстояло пройти по хрупким переправам, по узким мостам, балансируя над пропастью в густоте слепящего тумана. Сомневаться… верить… ждать?

Что ж, она обещала не сдаваться.

[1] Данте Алигьери, «Божественная комедия». Пер. М.Л.Лозинского.